Александр Котов - В шутку и всерьез Страница 36

Молодой гроссмейстер не скрывает своей неприязни к меценатам, которые не очень-то жалуют шахматистов.

"Мы зависим от турнирных призов, которые большей частью ничтожны, – заявил Фишер в одном из интервью. – Миллионеры, правда, поддерживают шахматы, но недостаточно. Для турниров по гольфу они не жалеют и тридцати тысяч долларов, а на шахматы швыряют тысчонку или две – и еще хвастаются этим! Турнирам же присваиваются их имена, каждый должен им низко кланяться, играть, когда они захотят. И все это за пару тысяч долларов. Но и эти деньги они отсчитывают от своего подоходного налога, так что ничего не теряют".

Подобная строптивость не нравится миллионерам и их прислужникам. Не потому ли Фишер часто подвергается нападкам газет, не потому ли самый талантливый шахматист, какого порождали когда-либо Соединенные Штаты, живет в обстановке недоброжелательства?

У Фишера немало хороших качеств, которые пока еще не погибли в схватке за жизненный успех и славу.

Среди своих коллег, в атмосфере крупных международных турниров (как, например, в Стокгольме) Фишер становится "нормальным", вызывающим симпатию человеком. В эти периоды он способен на красивые принципиальные поступки. Когда на Кюрасао Пал Бенко нарочно просрочил время в партии против Геллера (чтобы дать возможность Ефиму разделить второе – третье места с Кересом и этим отомстить эстонскому гроссмейстеру за несколько поражений), Фишер отказался лететь в одном самолете со своим нечестным соотечественником. Но вот он попадает домой( где от него требуют доказательств "гениальности" – а только это может обеспечить ему безбедное существование, и тогда он резко меняется. Самозабвенно поет дифирамбы своей персоне, не скупится на обещания и угрозы, пыжится очернить и унизить коллег – словом, набивает себе цену. Именно этой-то бесцеремонности ждут газетчики, которые немедленно подхватывают болтовню и разносят ее по всему свету.

По окончании турнира в Стокгольме я долго разговаривал, с Фишером. Роберт в который уже раз жаловался мне, что корреспонденты сочиняют про него басни, приплетают и то, чего он не говорил.

– Знаете что, Бобби, – сказал я. – Вот вы жалуетесь: про вас пишут плохие статьи. А ведь вы сами виноваты в этом.

– Почему? – спросил американец.

– Зачем, например, вы так много говорите о деньгах? "Доллары, платите доллары". Попробуйте поменьше говорить о них, и тогда – репортеры потеряют один из главных козырей для нападок на вас.

– Да, вы правы, – согласно закивал головой Фишер.

Мы продолжали разговор. Вспомнили о Москве.

– Вам понравилась Москва? – спросил я.

– Да, очень.

– Вы приехали бы еще раз в СССР, чтобы сыграть в международном турнире?

– С удовольствием! – ответил Бобби и после небольшой заминки добавил: – Только при одном условии.

– Каком?

– Чтобы состав турнира был сильным и…

– И что?

– И чтобы призы были хорошие! – заключил юный гроссмейстер.

Я понял – зря старался! Нет силы, способной бороться с Желтым Дьяволом, уже погубившим душу талантливого американского чемпиона!

Черный король

Попутчики с любопытством поглядывали на высокого, богатырского сложения, но начинающего толстеть мужчину. Многие узнавали его и сокрушенно покачивали головой: "Сдает Серго, стареет!" Его помнили еще молодым, стройным атлетом, идущим во главе колонны чемпионов мира с большим, развевающимся на ветру знаменем в правой руке.

Сегодня Серго Амбарцумян был явно расстроен. А казалось бы: отчего? Едет домой, в родной Ереван, к друзьям и знакомым. Кому из уроженцев солнечной Армении не кажется самым лучшим, самым красивым город у подножья Арарата? И все же лицо гиганта– атлета было недовольным. Уж не огорчил ли его кто в Москве?

Серго то вставал и выходил в коридор вагона, то вновь бросался на нижнюю полку и вздыхал. Печалили его не неудачи в любимом тяжелоатлетическом спорте, не провал коллег, не справившихся с непослушной штангой, отягощенной набором пудовых блинов. Ему не хотелось уезжать из Москвы по причине, не имеющей никакого отношения к атлетике. Читатель, вы поймете Амбарцумяна: ему обидно было покидать столицу в момент, когда тяжелейший матч играет дорогой сердцу Тигран Петросян.

Рекордсмену по поднятию тяжестей вспоминался роскошный зал Театра эстрады в Москве, напряженное пятичасовое молчание публики, взрыв аплодисментов, когда кому-то из противников удавалось добиться победы. А на сцене один лишь маленький столик, за ним Михаил Ботвинник и Тигран Петросян. Где-то между соперниками, как заветная награда, мерещится соблазнительная шахматная корона.

Как хорошо было каждый вечер приходить в этот тихий зал, беседовать с земляками, часами глядеть на Тиграна. Если бы взгляды помогали! А потом целый день раздумывать над отложенной позицией, пытаясь угадать по расположению маленьких фигур на доске, будет ли сегодня радоваться или скорбеть Армения,

Все на свете кончается, кончился и срок командировки Серго. И вот он уезжает далеко от турнирного зала. Побыть хотя бы еще на пяти партиях, – может быть, тогда определилась бы судьба шахматного трона. Но жизненные законы неумолимы, и в документе Серго Амбарцумяна появилась отметка: "Выбыл из Москвы".

В Ереване друзья набросились на приезжего с расспросами. Как там Тигран? Что говорят гроссмейстеры? Удержит ли Петросян перевес в счете, не начнет ли Ботвинник отыгрывать партию за партией? Рассказывая о матче, Амбарцумян вспоминал мельчайшие подробности московской битвы, и земляки жадно внимали его словам.

Тем временем Армения горела в шахматной лихорадке. Прямой телефон из Москвы доставлял в республику ходы очередной партии, корреспонденты переда вали детали встречи. На площадях Еревана установили огромные демонстрационные доски, у которых пять вечерних часов стояли толпы. Энтузиасты разбирали варианты, спорили о шансах, подсчитывали очки. Им не был страшен ни дождь, ни ветер: кто думает о простуде, когда решается шахматная судьба Тиграна Петросяна?

Когда Тигран проигрывал, Ереван печалился, кто-то даже повесил на свою автомашину черный креп в день неудачи Петросяна. Когда же одерживалась победа, стихийно вспыхивало всеобщее ликование.

– Выиграл! Выиграл! – кричали друг другу шоферы встречных машин, подав перед этим, пусть запрещенный, гудок.

Шахматное волнение захватывало в те дни и хирурга, и тракториста, и фрезеровщика, и балерину. "Как дела у Тиграна?" – спрашивали по телефону с высокогорной станции, а в Бюраканской астрономической обсерватории сотрудники Виктора Амбарцумяна забыли про небесные светила. Глаза астрономов блуждали в те минуты по шахматной доске. Однажды позвонили даже из резиденции католикоса Восгена: здесь тоже нуждались в шахматных сведениях, ибо верующие армяне всего мира в те дни молились за успех Тиграна Петросяна.

Любители вспоминали, как пять месяцев назад Тигран в дни юбилейного шахматного чемпионата СССР приехал в Ереван. Город был расцвечен шахматными афишами, лозунгами, призывами посетить шахматную битву в зале филармонии. Буря аплодисментов поднялась в турнирном зале, когда появился претендент на шахматную корону мира. На следующий день в оперном театре партию Канио в "Паяцах" пел знаменитый тенор из Румынии Зобян. Перед началом второго акта, когда погас свет, два прожектора вдруг скрестились на кресле первого ряда. Там сидел Тигран Петросян. Вспыхнула овация. Румынский гость так и не понял, почему зрители аплодируют: ведь не зазвучали даже первые такты музыки Леонкавалло.

Утром на ресторанном столике гостиницы, за которым обычно завтракал Петросян, стояло несколько бутылок отменного армянского коньяка – подарки от восхищенных поклонников. А рядом приглашения на десятки обедов. Как пренебречь гостеприимством? Уж Тигран-то знает, что нельзя обидеть хозяина!

– Так не пойдет! – решительно заявил тренер Петросяна Исаак Болеславский, а всем известно, каким крутым становится этот добродушный человек, когда дело доходит до шахмат и боевой формы тренируемого.

А еще в тот же день их пригласили на Ереванский винный завод. Ну, и… за всю историю предприятия это были единственные люди, отказавшиеся дегустировать продукцию. Все же вечером Болеславский потребовал, чтобы Петросян заканчивал подготовку в Москве.

…А Серго Амбарцумян маялся. Приятно, конечно, вести беседы в Ереване, но спортсмен рвался в Москву. А как поехать? Однажды его осенила прехитрая идея.

– Ну, как там Тигран? – спросили его любители шахмат в шоферском клубе. Здесь главным образом собирались водители такси.

– Плохо, – печально сказал Амбарцумян. – Шоферы насторожились. Что такое, что творится с Тиграном? Амбарцумян продолжал: – Понимаете, в Москве ведь не только его друзья, есть и "враги": многие болеют за Ботвинника. Пришлось однажды одному такому задать. А сейчас не знаю, кто там посмотрит за ним? Не обидели бы!