Джон ван де Рюит - Малёк. Безумие продолжается Страница 36

Мы поблагодарили Папашу за то, что он отвез нас на Королевскую ярмарку.

— Не стоит благодарности, друзья мои, это я должен вас благодарить. Увиденное сегодня напомнило мне сразу две эпохи непозволительного расточительства: дикое обжорство при дворе королевы Елизаветы И в Древнем Риме. — После чего он послал нас на три буквы, потому что время близи­лось к обеду и у него была важная встреча с каким-то сэром Каберне.

13.30. Выйдя из автобуса, Жиртрест сразу рванул на обед, потому что снова проголодался до смерти. Сказал, что готов съесть что угодно, кроме хот-догов. Взял жареную свинину и два раза ходил за добавкой. Гоблин назвал его дилетантом и отказался с ним разговаривать.

Свободное время Безумная Восьмерка провела в Беше­ном Доме. Все издевались над гномом Гилбертом, разгова­ривая с ним так, будто он живой. А Верн думал, что так оно и есть. Рэмбо с Гоблином прикончили бутылку бренди и на-свинячились в хлам. К перекличке они еле дотащились до корпуса, а потом вырубились.

Один из Дэррилов сказал, что мне три раза звонила мама и два — папа. Он поинтересовался, не чокнутый ли у меня папа. В наказание за оскорбление я велел ему отжаться двад­цать раз, но он лишь рассмеялся и убежал. Совсем меня уважать перестали!

Понедельник, 1 июля

Очень волнуюсь перед предстоящей поездкой в Англию. А еще рад, что в четверг можно уехать пораньше, чтобы не торчать в школе после позора, который, несомненно, ждет нас в среду после премьеры пьесы «Ноев ковчег».

Понаблюдав за нашей репетицией, Джулиан заявил, что пьеса — «инфантильный кошмар». Мол, шутки перестали быть актуальными еще год назад, а тот, кто решил использо­вать каноэ в качестве Ноева ковчега, — просто недоразви­тый. Щука придумал хитроумный план, согласно которому Верн должен был спрятаться в каноэ и подсказывать актерам текст, если те его забудут. Эмбертон предложил для верно­сти сделать суфлером еще и Карлика, который расположится в мусорном баке у входа за кулисы. Таким образом, любой, кто забудет слова, сможет просто сделать вид, что разгляды­вает ковчег или выбрасывает что-то в мусорку, и суфлеры придут на помощь.

Мой Голубь мира — полное позорище. После потопа (потоп изображают два связанных вместе голубых одеяла, которыми размахивают Щучка и Джейар Юинг) Ной при­вязывает записку к моей ноге, и я должен пробежать через сцену, размахивая руками, как крыльями, и воркуя, как го­лубок. Потом Ной открывает сумку-холодильник, раздает друзьям пиво, и они празднуют конец света. Поднимают якорь (это Жиртрест, который прячется в оркестровой яме с привязанной к ноге длинной веревкой), поднимают тост (в бутылках из-под пива на самом деле кока-кола) и кричат «Ура!» под звуки песни R.E.M. «Это конец света, каким мы его знаем».

Джулиан сказал, что мы должны отменить спектакль и отказаться от участия в программе. Андерсон послал его на три буквы, а Эмбертон провел остаток репетиции, пиная ногой мусорный бак, внутри которого сидел до смерти на­пуганный Карлик.

Вторник, 2 июля

Верн с Карликом полдня смотрели, как я собираю чемодан. Когда я, наконец, закрыл его, оба вышли из спальни, не го­воря ни слова.

Позвонила мама и сказала, что папа заедет за мной в семь утра в четверг. Подумал о Лондоне и Великобрита­нии, и от радостного предвкушения по спине пробежали мурашки!

Среда, 3 июля

УНИЖЕНИЕ ГОДА: «НОЕВ КОВЧЕГ»

Как и предсказывал Джулиан, среди корпусов мы оказались хуже всех. С первой и до последней минуты смех в зале поч­ти не затихал, но смеялись над нами, а не с нами. Пьеса с самого начала не задалась: Верн забыл сесть в каноэ перед занавесом, и ему пришлось заползать туда уже после того, как занавес поднялся. К сожалению, его попытка нырнуть в лодку головой вперед и при этом остаться незамеченным вызвала такой хохот, что в первые пять минут ни одного слова со сцены разобрать было просто невозможно.

Потом Деврис забыл текст и сделал вид, что роется в му­сорном баке в поисках еды, как бомж, а Карлик тем време­нем подсказывал ему слова. (Напомню, что Деврис играет Господа Всемогущего).

Обалдев при виде Бога, роющегося в мусорном баке, Андерсон забыл свои слова. Повисла долгая пауза, в течение которой все мы (звери) стояли как истуканы в ожидании, пока Андерсон (Ной) что-нибудь скажет. Чтобы заполнить паузу, Саймон (голубая австралийская овца) робко заблеял.

При этом кое-кто из актеров не выдержал и расхохотался, однако память к Андерсону не вернулась. Наконец он объ­явил, что пойдет посмотрит, как там ковчег, подошел к ка­ноэ, наклонился и сунул голову в дырку. Послышался гром­кий шепот, после чего Верн, отчаявшись, начал громко вы­крикивать текст Андерсона из лодки. Эмбертон выступил вперед, указал на каноэ и провозгласил: «Услышь голос Бо­жий!» Все упали со смеху (включая актеров и зверей), но тут Верн вылез из лодки под оглушительный хохот и апло­дисменты. Поклонившись зрителям, он повернулся к Ан­дерсону и стал показывать ему его строки в сценарии. Ан­дерсон, как мог, попытался сгладить ситуацию и объяснить, почему суфлер вдруг появился на сцене. Он обозвал Верна бомжом, который нелегально поселился в ковчеге. Верн ужасно растерялся и стал в отчаянии пролистывать сценарий в поисках упоминания о бомже. Не зная, что делать, Ан­дерсон повернулся к другим актерам и продолжил играть свою роль. Верн понял, что облажался, пригнулся и тихонь­ко уполз со сцены на корточках с совершенно безумным ви­дом.

А потом стало еще хуже. На сцену вышел Роджер, начал мяукать на ковчег и звать Верна. Щука выскочил вперед и воскликнул: «Ной, смотри, киска!» Вся школа снова взор­валась со смеху. Бедняга Роджер с перепуга бросился прочь. Тут Рэмбо вышел вперед, схватившись за гигантские голу­бые яйца, и выкрикнул: «Узри!»

Мой выход в роли Голубя мира был полным позором. Вдобавок ко всему посреди сцены у меня отвалилось одно крыло. Говорящий павиан Рэмбо выступил вперед и сказал, обращаясь к Ною: «Мой Господин, твой Голубь мира со­всем развалился». Я сел за кулисами, ожидая, когда этот кошмар кончится. Щеки горели от стыда.

Потом оказалось, что Ною с приятелями не хватает сил, чтобы поднять якорь (Жиртреста) из оркестровой ямы. Когда стало ясно, что якорь засел там намертво, Верн (за которым по пятам следовал Роджер) вышел из-за сцены и вместе с остальными стал тянуть веревку. Спустя некоторое время к ним присоединился и Господь Всемогущий, а по­том и другие. Вместе им удалось подтащить Жиртреста к са­мому краю сцены. К сожалению, затащить его наверх так и не вышло. Бедолага рухнул головой вниз в оркестровую яму, откуда послышался визг и лязг тарелок. К счастью, Щука (который прятался в осветительной) решил, что пора поло­жить конец всему этому безобразию, и погрузил сцену в темноту, после чего включил песню «Это конец света, ка­ким мы его знаем».

Судьей театрального конкурса была пожилая женщина, которая раньше была большой шишкой на радио «Спринг-бок». Она назвала нашу пьесу «аномалией». Единствен­ным плюсом, по ее словам, была игра психически нездоро­вого бомжа (суфлера) — «чрезвычайно реалистичная и глу­боко трогательная».

Ребята из корпуса Барнс восприняли конкурс чересчур серьезно и поставили интеллектуальную пьесу под названи­ем «Мои следы на воде». Они и выиграли приз. Пьеса была жутко скучная, хотя судья назвала ее «зрелой и осмыслен­ной» .

После отбоя заранее попрощался с Безумной Восьмер­кой, а потом еще несколько часов лежал без сна, думая о Лондоне и о том, как странно, что уже завтрашнюю ночь я проведу на борту «Боинга-747». Потом вспомнил о пре­красной Аманде и о том, как мы целовались на кровати, как любовники. Но тут перед глазами возник образ Русалки в бикини, и срочно пришлось думать о крикете.

Четверг, 4 июля

ЗАГРАНИЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МИЛЬТОНОВ НАЧИНАЕТСЯ

12.00. Предки, Вомбат и я приехали в аэропорт на боль­шом желтом такси. Всю дорогу мама с Вомбатом обсуждали последние сплетни нашего района. У главного папиного приятеля Фрэнка (он остался присматривать за нашим до­мом и кормить Черныша) новая подружка, которой всего девятнадцать. (А самому Фрэнку сорок девять!) Мама ска­зала, что это просто тошнотворно. Вомбат заявила, что это смешно. Папа сказал: «Повезло ублюдку». Мама с Вомба­том притворились, что не слышали его, и потребовали, что­бы я высказал свое мнение по поводу Фрэнка. Я не знал, что ответить, поэтому провернул фирменный фокус, кото­рому научился на собрании общества «Африканская поли­тика» (покачал головой и с одиноким видом уставился в окно). Очевидно, это сработало, потому что мама восклик­нула:

—   Вот видишь, мам, это просто отвратительно! Даже Джонни расстроен.

Вомбат заметила, что Фрэнк этой девице в отцы годится. Тогда папа вмешался и процитировал:

—   Седина в бороду... — К сожалению, он забыл про­должение поговорки и, замявшись, добавил: — Ветер в го­лову!