Игорь Собецкий - Фишки нА стол ! Страница 37

Незамысловатые провинциальные методы работы, безраздельно царившие на пространстве за Московской кольцевой автодорогой, здесь, в столице, а тем более — в Университете, полном начальственных сынков и дочек, были чреваты.

Драчливого юриста отпустили, оштрафовав за мелкое хулиганство. А вот Гринберг несколько дней спустя, посоветовавшись с адвокатом, написал в прокуратуру заявление, что в дежурной части 206-го отделения милиции его, применив насилие, заставили признаться в убийстве, которого он не совершал. Признание, якобы, выбивал некий милиционер из Иркутска, таская его за волосы. (Как ни странно, сцена задержания ОМОНом в жалобе не фигурировала — она начисто стерлась из памяти у Гринберга.) В доказательство была представлена справка от врача. Прочитать докторские каракули в прокуратуре никто не сумел, но сразу же поверили.

Впрочем, позиции Хусаинова были тверды.

— Ну вот сами подумайте, — объяснял он Муравьеду, — если бы мы решили применить к задержанному незаконные методы принуждения к даче показаний, зачем было вызывать для этого кого-то аж из Иркутска? Мы что, сами не умеем?

Муравьед согласно кивнул и полез в тошнотворные рассуждения о политической подоплеке дела, общественном резонансе и "так называемых демократах".

Иркутский гость к тому времени уже благополучно убыл восвояси, прихватив с собой пойманного беглеца. Это оказалось несложно, стоило лишь иркутянину минут пятнадцать погулять по этажам. ("Слышь, братишка, другана ищу. Не подскажешь, где он живет?") Документальных следов его пребывания не осталось, задержание, согласно договоренности, записали за угрозыском 206-го отделения.

Гринберга же после такого мерзкого заявления отправили в ИВС.

По дороге в изолятор Гринбергу стало еще хуже. В голове проплывали лишь какие-то обрывки мыслей, фантастические планы побега — прямо в США, какие-то люди в полосатой одежде за колючей проволокой и почему-то палач Иванов, умирающий с ножом в груди. За всеми этими размышлениями Руслан Аркадьевич даже не услышал, как дежурный сержант что-то ему втолковывал, как отбирал брючный ремень, шнурки и бумажник и как его втолкнули в камеру.

Наконец Гринберг вернулся к реальности. Он находился в большой мрачной комнате с зарешеченным окном. Ярко горели две электрические лампочки под металлической сеткой, освещая темно-зеленые шершавые стены и ряды странных двухъярусных нар. На нарах сидели и лежали два десятка человек самой разной внешности — от мрачного бандита, покрытого наколками (попавшегося за то, что справлял нужду под окнами этого самого ИВС) до щеголевато одетого, уверенного молодого человека в костюме-тройке (который до ареста числился главным бухгалтером в нескольких десятках кооперативов). Возле Гринберга сидел пожилой мужичонка незапоминающейся внешности. Мужичонка тянул Руслана Аркадьевича за рукав и спрашивал:

— Эй, мужик, ты сюда за что подсел?

Это хамское обращение стало последней каплей, переполнившей чашу. Гринберг вскочил, сжал кулаки и заорал на мужика:

— Да идите ВЫ ВСЕ на хрен* со своими проблемами! На хрен* идите!!!

В камере водворилась зловещая тишина…

Тем временем адвокат Гринберга, потратив двое суток на тщетные поиски следователя, заявился в кабинет Хусаинова. С собою он привел Киндера, который был обрадован возможностью наконец-то официально сыграть роль правозащитника.

Нежданные визитеры ничуть не обрадовали зампорозыску. Даже одного Киндера Хусаинов выносил с трудом. Но в присутствии адвоката Зверева он испытывал невыносимую тошноту и временами ощущал себя великорусским шовинистом, хотя и был чистокровным татарином.

Виталий Ноевич Зверев начал свою трудовую биографию в ХОЗУ ГУВД. Однако скромные доходы, извлекаемые там, вскоре перестали его удовлетворять. Он перешел на работу следователем. Но в новой должности Виталий Ноевич не успел по-настоящему развернуться. Со своими инстинктами он пришелся как нельзя более "ко двору", когда новый министр Федорчук объявил жестокую войну старым порядкам. В тесном кабинетике с видом на "Детский мир" очень вежливый молодой человек стал задавать Звереву смешные вопросы:

— Виталий Ноевич, на какие средства вы приобрели кооперативную квартиру на проспекте Калинина?

— Виталий Ноевич, почему вы отдыхали в санатории Министерства внешней торговли?

— А как вам удалось построить такую замечательную дачу всего за 500 рублей?

— По какому праву вы получали продовольственные заказы в магазине номер 51?

Расставшись с Виталием Ноевичем и так и не получив ответов на свои вопросы, молодой человек поделился сомнениями с начальником — крупным мужчиной в лоснящемся на локтях отечественном костюме.

— Да гони ты этого чудака* в жопу из милиции! — рявкнул шеф.

— Но ведь он у нас на связи уже два года, — осторожно возразил молодой сотрудник!

— Гнать в жопу, я сказал! — отрезал начальник.

Распоряжение было исполнено частично. Вместо указанного органа Виталий Ноевич перебрался в Московскую коллегию адвокатов, где быстро поправил пошатнувшееся материальное положение. Ореол жертвы КГБ и действительно неплохие ораторские способности по нынешним временам ценились и привлекали клиентов. На этом достоинства их защитника не исчерпывались — он действительно знал, КАК надо разваливать дела.

Вот и сейчас Ноевич взялся явно за самые уязвимые места.

— Изъятие ножа из вентиляционной шахты было проведено с нарушением процессуальных норм, — заявил адвокат. — А предметы и документы, полученные с нарушением закона, как известно, исключаются из числа доказательств. Так что про ножик можете забыть, Марат Ахметович.

— Но вы забыли про…

— Нет, Марат Ахметович, я-то все помню!

— Но даже если следственный эксперимент и проведен неправильно, нож к делу все равно привязан — на нем кровь Фотиева, и это доказано…

— Это неважно! Раз нож выпадает, то и заключение эксперта из доказательств исключается.

— Ничего подобного, Виталий Ноевич! — ласково сказал Хусаинов, — насчет нарушения процессуальных норм при изъятии ножа — это только домыслы! Нож доставали из шахты незаинтересованные граждане, и суд это нарушением не признает!

Спор в таком духе продолжался еще минут 10 и закончился ничем. Наконец, Зверев решил прибегнуть к сильнодействующим средствам. Благоразумно приоткрыв дверь, он предложил зампорозыску подтвердить свою правоту некоторым количеством денежных знаков.

— …мне кажется, Марат Ахметович, это решение было бы действительно справедливым и приемлемым для всех, — соловьем разливался адвокат, держась за ручку двери и приготовившись спастись бегством.

Впрочем, чрезвычайные меры не понадобились. Взяв под локоток защитника и выведя его в курилку, зампорозыску растолковал, что гораздо выгоднее для них обоих будет иной вариант. Хусаинов раскручивает клиента на убийство с отягчающими, предъявляя дополнительные улики, а адвокат "отмазывает", естественно за дополнительное вознаграждение, которым делится. Ноевич сразу же почуял, что так действительно будет выгоднее, и быстро согласился. Нож снова вернулся в число доказательств по делу.

Избавившись таким образом от адвоката, Хусаинов принялся спроваживать Киндера, что оказалось не так легко. Кривозащитник изливался безостановочно, не делая пауз. Казалось, что он не нуждается в кислороде. Из общего потока иногда вылетало: "права человека… демократическое общество… президент США… независимая пресса… Хельсинкские соглашения… вы совершаете ошибку…"

Смысл в этом потоке отсутствовал полностью. Хусаинов и не пытался его уловить. Он просто скорчил ужасную гримасу и приложил палец к губам Киндера. Тот потрясенно замолк.

— Нет, Михаил Яковлевич, это вы совершаете ошибку! — Хусаинов выложил на стол три толстенные папки. Верхняя в самом деле касалась убийства Фотиева, две другие зам по розыску достал за компанию. — Вот эти доказательства, — он внушительно похлопал по бумагам, — убедят любую "демократическую общественность", что член вашего "Союза демократов" — вор и убийца. Хотя я лично думаю, что он не имеет к вашей организации непосредственного отношения, — Хусаинов скорчил физиономию "я все понимаю".

До Киндера начало доходить, что в этом кабинете он ничего не добьется. Еще через какой-то час он окончательно уверился в таком мнении и в раздражении покинул кабинет зампорозыску.

В великом гневе захлопнув дверь отделения, Киндер отправился прямо на квартиру Стародомской. Собственно говоря, Калерия Ильинична постоянно опасалась ареста и скрывалась на квартирах своих знакомых. Сейчас она жила в громадной квартире в "сталинском" доме на Фрунзенской набережной, где ее пригласил пожить один из самых надежных и доверенных соратников и в которой, по ее мнению, под диванами не сидели "стукачи" и "сексоты". Уважая одиночество великой демократки (а еще больше свои нервы), хозяин квартиры предпочитал ночевать в своем кабинете на площади Дзержинского, ограничив общение с Калерией Ильиничной прослушиванием всех ее разговоров. На квартире в основном сидели двое его подчиненных, выполнявших мелкие поручения Стародомской и заодно фотографировавшие всех гостей.