Николай Самохин - Юмористические рассказы Страница 38

— Ладно, — согласился я, — В пятницу так в пятницу. Мелочишку эту далеко не прячьте — я сразу все и заберу.

До пятницы оставалось три дня. «Обойду кой-кого из будущих коллег, — решил я. — Сам ведь без пяти минут князь. Надо лично познакомиться. Засвидетельствовать почтение».

В хоромы Ивана Царевича меня не сразу впустили Долго пытали, кто и почему. Потом рассматривали в бойницу.

Только когда я показал бутылку со скорчившимся в ней Волшебником, ворота раскрылись.

— Ты не удивляйся, — сказал Иван Царевич, отводя глаза в сторону. — Фольклористы, сукины дети! От них хоронюсь. Вчерась двух штук хотел уже собаками травить. — И повел меня знакомить с женой.

— Вот, Лисонька, — сказал он. — Познакомься.

— Ах, очень приятно! — зарозовела Василиса Прекрасная, протягивая сдобную руку. — У нас, поверите ли, так редко кто бывает. Раньше хоть фольклористы…

— Ладно, ладно, — прервал ее Иван Царевич, — собери-ка на стол, что бог послал. Видишь, человек с дороги.

Василиса Прекрасная подарила нам виноградную улыбку и ушла, вычерчивая бедром плавную кривую.

Иван Царевич оказался не шибко разговорчивым. Он строго щурился на соленья, копченья, графины и бутылки, выставленные на столе, словно осматривал снаряженное для него войско.

Разговор начала хозяйка.

— Далеко ли ваше Полцарство? — спросила она, наклонив ко мне круглое плечо.

— Видите ли… Дело в том… — начал я и рассказал про свою тяжбу с Повелителем.

Иван Царевич оживился.

— Правильный твой курс, — сказал он, обсасывая голубиное крылышко. — Не попускайся. Ишь чего придумали — расценку! У нас профессия рисковая. Мы жизнью играем. Вот ты его одолел. — Иван Царевич ткнул крылышком в мою бутылку. — А ведь мог и он тебя. Шутки?!

— Ах, какой ужас! — воскликнула Василиса Прекрасная, коротко прислоняясь ко мне. — А он обратно не вылезет?

— Это как же получается! — продолжал возмущаться Иван Царевич. — Это, выходит, мне бы, к примеру, за Кощея только злато-серебро. За полцарство, стало быть, опять иди голову подставляй. За Василису, считай, уже третий раз. Ну, знаете! — он даже руками развел. — А если в третий раз собственную отшибут? Значит, прощай любовь?

— Ах, любовь! — сказала Василиса Прекрасная, наступая мне под столом на ногу.

— Хе-хе, — совсем не в тон хозяину среагировал я, занятый вытягиванием ноги. — Прощай, как говорится, радость, жизнь моя!

«Фу, черт! Вот обстановочка! Нет, здесь засиживаться не стоит».

Между тем Иван Царевич обвел взглядом стол, супругу, хоромы и успокоился от вида всего этого, полученного им когда-то целиком и полностью.

— В общем, стой на своем! — повторил он. — Имеешь полное право. Пусть они не крутят.

Я стал прощаться.

— Ах, зачем же вам торопиться? — заговорила Василиса Прекрасная, глядя на меня топлеными глазами. — Как раз бы и погостили эти три дня.

«Бог с тобой, голубушка, — мысленно вздохнул я. — Мы тут за три-то дня друг друга перережем».

Иванушка-дурачок, видать, жил по-современному. Вокруг его дворца не было каменной стены. Просто стояла высокая чугунная решетка, а за ней живая изгородь.

Когда я проходил мимо решетки, живая изгородь зашевелилась, и сквозь нее просунулся человек, на вид вполне симпатичный и благородный.

— Простите, нет ли у вас закурить? — озираясь, спросил человек.

Я протянул ему папиросу.

— С вашего позволения, беру две, — сказал он и опустил резервную папироску в потайную прореху на дорогом халате.

Потом человек затянулся, выпустил дым за решетку, отогнал его подальше рукой и сказал:

— Кажется, я вас где-то видел. Вы не тот, который…

Но тут из глубины сада донеслись тревожные голоса. Человек втянул голову в плечи, пробормотал «пардон» и кинулся в кусты.

Спустя некоторое время обо мне доложили, и я проследовал в покои Иванушки-дурачка. Вошел и обомлел. Прямо напротив меня в царственной позе сидел мой знакомец. А рядом с ним — довольно-таки худая и, видимо, нервная особа с русалочьими глазами.

— Здравствуйте еще раз! — поклонился я.

— Кхм-кхм! — предостерегающе кашлянул Иванушка-дурачок и сделал мне страшные глаза.

— Что с тобой, милый? — насторожилась русалка.

— Ничего, лапа, — заверил Иванушка-дурачок. — Просто говорю: кхм-кхм, здравствуйте.

— Нет, это ты кашляешь!

— Бог с тобой, дорогая.

— Нет, кашляешь, кашляешь! — со слезами в голосе закричала русалка. — Боже мой! Боже мой! У тебя коклюш!

— Может быть, Иван Иванович немножко простыли, — робко заметил я.

— Простыл! — застонала русалка. — Значит — воспаление легких! Мамочка родная! За что я такая несчастливая!.. Ведь он же один! — Она повернула ко мне заплаканное лицо. — Один остался! Ведь все же остальные самозванцы!

…Я шел обратно вдоль знакомой решетки, размышляя о том, кому из моих коллег больше не повезло. Вдруг живая изгородь снова колыхнулась, и появился сильно запыхавшийся Иванушка-дурачок.

— Не в службу, — сказал он. — Разрешите еще папироску.

Я отдал ему всю пачку.

— Вот спасибо, — поблагодарил он и затоптался на месте, не зная, видимо, чем отплатить за мою щедрость. Наконец, он нашелся и уважительно кивнул на бутылку: — Чем это вы его? Мечом-кладенцом?

— Что вы! — сказал я. — Теперь другие методы. Берешь два электромагнита…

— Наука! — не дослушав, вздохнул Иванушка-дурачок. — Эх, на волюшку бы… Во чисто полюшко! Мда… Ну, прощайте.

— Прощайте, — ответил я. И пошел.

— Эй! — крикнул он, — Хотите совет?.. В молоко кипящее не ныряйте. Ну, в это… из которого красавцами выходят.

— А что такое? Иванушка-дурачок посмотрел на меня с глубокой печалью. — Конечно, с вашей внешностью не повредило бы… Но, лучше не надо. Ну его к шутам.

Пятницы я дожидаться не стал. Пришел к Повелителю в четверг. Поставил бутылку и сказал:

— Забирайте… Берите так — мне ничего не надо.

— Неудобно как-то, — замялся Повелитель, — Совсем-то ничего… Может, все-таки путевочку, а? Ну хотя бы триддатипроцентную.

— Да нет, спасибо, — сказал я. — Съезжу за свои.

Возможны искажения

Как раз в тот момент, когда я проглотил последние строчки газетного выступления, в коридоре показался Гришкин.

— Ну, старик, поздравляю! — закричал я. — Наконец-то! Читал уже, надеюсь? — И развернул перед ним газету.

— А, этого, — сказал Гришкин, мельком глянув на полосу. — В руках держал, а читать не читал… И не буду.

— Почему? — удивился я.

— Рожа мне его не нравится, — сказал Гришкин.

— Ну, дорогой!.. — я от негодования даже слова растерял. — Ну, милый… Это уж… извини что… Ты давай себе отчет! Человек высказывает передовые наболевшие мысли.

— С такой рожей? — недоверчиво спросил Гришкин.

— Господи! — сказал я. — Дикость какая-то! Да при чем тут рожа? Ты смотри сюда, смотри, что написано: «С чувством глубокого удовлетворения нельзя не отметить, что на смену чувству некоторого разочарования пришло чувство законной гордости и неподдельного восхищения». Чувствуешь?

— Хм, — сказал Гришкин и поскреб затылок. — Это конечно… вообще-то. Но только рожа у него, я тебе скажу…

— Тьфу! — разъярился я. — Затвердил как попугай: рожа, рожа! Говорю, балда такая, прочти до конца — он тебе еще красавцем покажется.

— Ты думаешь? — заколебался Гришкин. — Я в принципе-то не против. — Он протянул руку за газетой. — Можно, в принципе. Просто, веришь — нет, когда такая рожа, у меня взаимности не возникает.

— Взаимности! — всплеснул руками я. — Взаимности ему надо! Тебе что — жениться на нем предлагают? Ну, люди!..

— Ладно, — окончательно сдался Гришкин. — Черт с ним — почитаю. Выстригу рожу и почитаю.

— Вспотеешь с тобой, Гришкин, — устало сказал я. — Честное слово. В конце концов, пойми ты, нельзя по фотографии судить. Газета все-таки: возможны искажения — ретушь и прочее такое.

— Эх, голова! — встрепенулся Гришкин. — Как это я раньше не сообразил! Конечно, возможны искажения! — И он впился глазами в портрет.

— Ну, факт! — убежденно сказал он. — Отретушировано. Будь здоров как отретушировано!.. Мама родная! Представляю себе, что за рожа у него в действительности!

И Гришкин решительно вернул мне газету.

Настало времечко…

— Гляди! — толкнула меня жена. — Гоголя несут! Я оглянулся.

Действительно, мужик нес в авоське Гоголя. Пятитомник. Сверху у него лежала коробка с импортными сапогами, а внизу — Гоголь.

Я догнал мужика.

— Товарищ, где Гоголя брали?

— Тьфу ты! — остервенилась жена мужика. — Да на базаре брали, на базаре! Где-где…

— Извини, браток, — улыбнулся мужик. — Язык намозолили отвечать. Ты, однако, уже четырнадцатый будешь.