Михаил Жванецкий - Женщины Страница 4

Да нет. Он инвалид у меня. Дома сидим. Я вот летаю иногда к маме в Иваново.

Были красивые… А это от иголки. Это мозоль. А разве у вас нет? Вы кто?.. О! Так вы весёлый человек. Расскажите что-нибудь… ну вот где мы сейчас летим?.. Вот я так отодвинусь… Нет, нет, ничего. А я руку подложу. Удобно?.. Киев?.. Как у вас много седых волос. Трудно?.. А мне кажется, легко. Сел. Написал… Кроить?.. А я люблю. Особенно новые модели.

Если б он напротив не сидел… Ой!.. Не надо…

Они пахнут кожей, да?.. У меня чемодан новый… Конечно, приеду… Я часто приезжаю в Киев… У меня даже телефон есть на работе… Можно… А пусть… Только вы не захотите со мной гулять. Все со мной знакомятся, когда я сижу. Я встану, я вам не понравлюсь. У меня перелом был в детстве, на санках. Мама говорит, было б у тебя две ноги, ты б на голове ходила. Уже две операции было. Я потом ещё лягу… Что вы замолчали?.. Вы не хотите мой телефон записать? Местный 3-28. Он легко запоминается. Я сейчас встану. Вы только не смотрите. Ладно? Пожалуйста.

Такая жизнь кругом!

Такая жизнь кругом, такая жизнь кругом, прям некогда заняться профессией. Ой, как здорово кругом! Вечером драку разнимала: мои друзья подрались, больше некому было и подраться и разнимать. Её оттягиваю, этот в меня попадает. Его оттягиваю, она в меня попадает. Еле разобрались. Ой, ну прям, ну ой здорово как. У неё синяки. Он весь перекушенный, я вообще под столом валяюсь. Он её муж. Я её подруга. Приезжай, кричит, убивают. Я в такси.

Ой! Они помирились, я выздоровела. В ресторане отмечали. Веселились. Оркестр всё одну Пугачёву пел, истанцевались прям. Такая жизнь кругом, только сосредоточишься на профессии – звонок, куда-то ехать. Чего-то очередь занимать, чего-то вдруг резко выбросили.

Ой! Юмористы пишут, люди стоят, не знают за чем, а меня ещё бабушка учила: видишь очередь – займи, не прогадаешь. Это бабка ещё в те времена усекла. Все побежали – беги, не прогадаешь… Тот, что со всеми побежал, ни разу не пожалел, тот, что остался, так и остался. Толпа и давка всегда в курсе. Хорошим слухам не верь, плохим верь всегда. Если пошёл слух, что воду отключат, значит, отключат. Пошёл слух, что дом сносить будут, значит, будут, и всё тут. Потому что не только слухи от постановлений, но и постановления по слухам принимают. А насчёт бабских разговоров – бабские разговоры и есть. Из газет разве узнаешь, где что дают? Только из бабских разговоров. Любую давку растолкаешь, внутрь влезешь – чего говорят, где брали, сколько дают, на что цены повысят? Ох и жизнь кругом кипит. Люблю за людьми следить, как скопились, так я там. Что, где, когда, почём? Совсем некогда заняться профессией. А народ кругом интересный и своеобразный.

На собрании с одинокой сослуживицей так тихо себе разговаривали, вдруг она мне прямо в лицо как запоёт: «На битву и доблестный труд…» Я говорю: «Ты что, сдурела?» Оказывается, все запели. Ну и я ей в лицо: «Расправив упрямые плечи…» Она и рухнула.

Такая жизнь кругом, прям балдеешь – фонтан! Очень я люблю эту жизнь, тут всё интересно. Материал где-то достали. Жакетку, юбку, куртку – всё сшили, этикеток, лейблов попришивали. Идём, красуемся. Всё поотбирали – ворованный материал. На суде выступала под аплодисменты.

Такая жизнь кругом.

Колготы порваны, каблука нет. Из такси вытаскивали. Я, мол, без очереди, мне срочно. Водитель меня держит. Я ору. Они тянут, ой, смеяться не могу, нос болит. Кто-то из очереди, чей-то ребёнок, похож на грудного, а зубы как у расчёски.

Ну жизнь кипит!

Как на работу приду, так звонок. Начальник уже знает – иди с глаз моих. А что я могу сделать, если всё время что-то дают? Я ж не для себя. Я на работе всем занимаю. Взяла босоножки – вроде дорого, да и цвет не нравится, и размер не мой. Но я ж за ними занимала, я их меняю с доплатой на куртку. Куртку отдаю со своими джинсами, и марлёвка обошлась мне даром. А тут звонят – Тимка из электрички выпал. И трезвый на редкость. Люди видели. Электричка уже тронулась, двери закрылись, он в последнюю секунду влетел, сказал: «Фу! Успел!» Двери открылись, он выпал, электричка дальше пошла. Значит, мы с Ленкой за ним в такси. Ребёнок мне в нос вцепился. Потом тут одна семья приехала – дипломаты, помоги багаж разбирать. Так я ж с утра там. Всю квартиру прибрала. Может, и мне чего достанется. Ни минуты продохнуть.

Такая жизнь кругом.

Ночью поднимают. Лети быстрей – Верка с Борькой опять дерутся. Как приедешь, начнём разнимать.

Ну, вот. Мне двадцать пять, а я сплю в метро. На работе не уснёшь. Я им такой чай завариваю… Блины пеку, пюре, прямо на столе у себя. Начальник носом поведёт: «Это что у тебя, Чередеева? Пельмени, что ли? Дуй в магазин». Ни на что свою работу не променяю.

Они говорят, ты, Чередеева, программист. Я говорю, ну и ладно. А мне чего. В центре, ненормированный… Голубей дурных на подоконнике стала прикармливать и по одному лесочкой – бух и в кастрюлю. Начальник носом поведёт: «Чередеева, что у тебя, курица, что ли? Рви в магазин!» Интересно потрясающе.

А тут ещё одна наша на этой базе с ума сошла. Всем стала кулак показывать, придираться, платье вырывать. Почему стихи пишете, почему примериваете, почему не работаете? Я её к психиатру сопровождала. А я там ещё и с терапевтом одним соединилась. Ну, говорит, Чередеева, для тебя бюллетеней хоть по два в день. Влюбился. Но женатый. Я его придерживаю. Но, однако, тут на больничном такую очередь отстояла – весь отдел в румынских кроссовках сидит. А в мясном отделе парень мясо рубит и ничего такого не просит. Я прям извелась, может, ему сшить чего. Куртку, что ли, ветровку, материал от плаща остался. Только змеек длинных нет. А пока весь отдел отбивные ест. Начальник кричит, мы, говорит, Чередеева, от себя тебе доплачивать будем, моим замом переведём, это всё равно выгодней, чем если все по магазинам будут бегать. Такая жизнь.

А в конце года выскочишь, господи! Столько очередей! Душа радуется. Народ радостный носится, конфеты, сумки, босоножки. Банки с маслом, крупой, манкой, чаем, гречкой! Я метнулась – а это только надписи. Но всё равно, засыпем постепенно. А люди бегают, занимают, перебегают, отмечаются, весело так, празднично. Я возвращаюсь к шести, а все наши в окне – чего там? Чередеева, чего там?..

Давайте сопротивляться

Случайно попав в ресторан после многолетнего перерыва, она застала там мужа своей сотрудницы, начальника дорожного управления. С тех пор у неё заасфальтирован двор, отремонтированы окна и двери, проведены телефон и горячая вода, а дом назначен на снос.

Затем она выследила начальника райторга в гостинице под чужой фамилией. Представилась знакомой жены и в ужасе выскочила.

Рыбу и дичь ей завозят до магазина. Апельсины сынок уже не может. Мужа воротит от одного вида бананов. А от индейки, что томится сейчас в духовке, они обломят только лапки.

Теперь она слоняется за городом, ищет кого-то по промтоварам.

Товарищи! А если ей не поддаваться? Ну и пусть сообщает.

Успокойтесь, ухожу

Да, я ушёл от неё из-за того, что она не оставила мне кусок торта.

Да! Они съели всё, а когда я пришёл, ничего не было.

Да! Я ушёл из-за этого. Вы все правы. Вот такой я псих.

Нет! Не из-за того, что нет никакого сочувствия в её глазах, когда ты болен, и надо просить лекарство и слышать в ответ: «Не надо было кричать. Не надо было орать… Не надо было… Не надо было…» Конечно, не надо было.

Месяц не было никакой еды, кроме той, что сам принёс. Годами не могу понять, на что уходят деньги, всё увеличиваясь в размерах.

Никто в доме не работает, кроме меня, и я должен всё увеличивать работу, не имея еды и уговаривая что-то постирать. Я должен запоминать дыры в носках, ибо «почему ты мне не говорил?», я должен закрывать куда-то свои письма, записные книжки, ибо оттуда вычёркиваются, выскребаются фамилии знакомых.

– Почему ты орал?! Вот ты и слёг. И нечего теперь звать на помощь. Сам виноват. Сам виноват. Сам виноват.

Да! Я сам виноват. Надо было в той милой, мягкой, женственной девушке разглядеть сегодняшнего партнёра. Чудовищно изогнуться и разглядеть и предвидеть. Каждое возвращение домой – не ко мне. Меня могут выставить всегда и внезапно. А оставляя меня одного на какое-то время, выносят книги и ложки.

Я ухожу из-за того, что мне не оставили кусок торта. И когда я спрашиваю: «Почему ты так кричишь на свою мать?» – «Это ты виноват. Ты сделал меня такой».

Я сделал? Очень может быть. Никак не могу сделать такой свою маму. Не могу высквернить своих друзей. А сволочи, с которыми я познакомился давно, были такими и до меня.

Да. Я виноват. И надо идти, ибо из-за меня может стать истеричным ребёнок, его тётя, племянницы, все соседи. Очень хочется что-то плохое сказать о себе. Но спросите у них. Всё, что вы узнаете там обо мне, будет так плохо, что мне можно не беспокоиться, как оживить свой образ.

Я повернулся к стене.

Я обиделся…

И замолчал.

И настойчиво, громко и бесконечно спрашивали, почему я молчу. Неужели из-за того, что мне не оставили кусок торта?