Владимир Данилушкин - Магадан — с купюрами и без Страница 4

Но лучшими строителями все еще считаются турки и югославы. Одна турецкая бригада, возвращаясь с Чукотки от Абрамовича, успела из-за задержки рейса в Магадане отремонтировать местный детский противотуберкулезный санаторий под песни Таркана: «А я мама ща ка дам». Для родителей малюток это было настоящим культуршоком.

Жизнь научила, многие магаданцы стали вылитые турки евроремонта. Я глазам своим не верил, как они ладили первый этаж управления культуры, где мы снимаем офис. Все по линеечке, а швы зализывают — как теленок корову-мамку.

Кстати, в Финляндии есть город Турку. Недаром финны хорошие строители. Ну и шведы, надо полагать, не хуже. Есть же понятие «шведская стенка», правда это не совсем по теме. Финский домик. Танец с финскими ножами из Скандинавской саги.

Ну, понесло, понесло меня, понесло. Того и гляди, сорвет резьбу. Собеседник, не дай погибнуть!

— У меня папа на фронте воевал, — с грустью произносит интурист, на лету сбивая мою мысль. — Погиб.

— Примите мои соболезнования. А с кем воевали-то — с русскими, что ли? Неужто при Петре Первом? Вы меня не разыгрываете? — сказал и прикусил язык. Обратился к интернету, узнал, что со шведами раз пять мы воевали. Или шесть. Потом они переключились шведский социализм строить, а у нас не заладилось ни с социализмом, ни с капитализмом.

А швед, похоже, тоже смущается, железными зубами лязгает — вылитый монстр Мэнсон. У женщин шрамы на лице сквозь пудру проступили. Возможно, от пирсинга. Или от любовной страсти. Они и без шрамов-то не королевы красоты, а тут какой-то доморощенный фильм ужасов. Может, не от пирсинга, все-таки три века прошло. Возможно, моды такой не было. Это чукчи татуировку делали на лице. Бедняжки. Сюда бы этнографа из музея, он бы разобрался, какого, паря рода, какого парохода. А еще, хоть стой, хоть падай, откуда-то из-за границы, из Амстердама, скорее всего, прикатила прилипчивая мода оставлять на теле шрамы, скальпелем вырезают буквы, и так заживает: «Не забуду мать родную», «Вася плюс Катя…» ну и так далее. С прежних времен пошло: когда-то пленным комиссарам звезды на спине вырезали. Ничто не ново под луной.

И вдруг швед достает из-под полы своего мехового плаща или пальто, не знаю, как правильно назвать, миниатюрный арбалет и целит в меня. Ни фига себе, шуточки. «Паду ли я стрелой пронзенный», — отдается в голове, и вместе с музыкой Чайковского невероятно теплое чувство, похожее на первую любовь, прокатывается по сердцу к желудку. Проклевывается и растет необыкновенная симпатия к незнакомцам. Вот ведь что — не мытьем, так катаньем воспитали у меня демократы толерантность. И то верно, что все люди, в конце концов, братья. Ну, если не родные, так сводные.

Кожей чую, стокгольмский синдром срабатывает. Как-то не придавал этому термину значения, думал: слова, пропаганда, а собственной судьбы коснулось, и раскрылся граненый смысл этого гуманного понятия. Не только в Швеции, но и у нас, русаков, есть этот изгиб психологии. Вообще-то у нас в народе разбойникам всегда сочувствовали. И песни есть разбойничьи. У меня вон сборник на книжной полке. Какой бы ни был многосерийный убийца, его суд присяжных, как правило, жалеет: мол, он осознал, покаялся, надо отпустить. И Веру Засулич оправдали. И много других. Ну, а если тебя в заложники взяли и могут в любую секунду лишить жизни, тут уж сам Бог (или черт) велел возлюбить своего мучителя. Ведь он тебя возвысил, повесил на волосок от смерти. Аттракцион такой.

Ликукую на всю катушку. Лишь одно свербит — где же найти тысячи или даже миллионы рублей для выкупа? И сразу моя радость съежилась. Как-то неудобно и стыдно перед иностранцами за свою более чем скромную жизнь. Не смог денег накопить. Мои года — мое богатство. Гадство! Но ничего, в крайнем случае, грохнет меня из арбалета. В стиле ретро, так сказать. Лишь бы жена не разнюхала. Иначе такую трепку задаст — не только мне, она и террористов в бараний рог скрутит — мало не покажется. И на политкорректность наплюет и разотрет, и нормы международного права ей не указ.

Пока не проснулась, надо тихо, полюбовно все решить. В доме скопилось два холодильника, один, старый, могу спокойно отдать. Нуждается в ремонте, так ведь дареному коню в зубы не смотрят. Если эти ребята из доисторических времен, даже наш технический хлам вызовет у них культурный шок. Пишущую машинку могу пожертвовать, пленочный фотик. У меня «Киев-4» с хорошей оптикой.

И ту бытовую технику, за которую меня женушка шпыняла — массажер, увлажнитель воздуха.

Боже мой, что это я несу! Проклятые демократы, промыли мозги прямым эфиром и свободным микрофоном. И вдруг, сам того не желая, столбом замираю от неожиданности. Будто выпил много-много газировки, и она внутри меня заговорила:

— Извини, камрад и вы, мадамы, искюзь муа, прошу пардоны, что мы вас под Полтавой тогда… помяли… Но и вы хороши, облапошили нас со шведским коммунизмом! Поставили к шведской стенке. А за Карлсона, который живет на крыше, спасибо. За идею. А то у нас Карлсоны вон где ютятся. Мы их из теплосети переселим на крыши и выдадим пропеллеры. Правда, население микрорайона Инвалидка несколько лет назад было не в восторге, когда здание детсадика хотели отдать под приют временного содержания. Там и пожар случился. Скорее всего, самовозгорание. Но если бомжей отмыть и опохмелить, они некоторое время мало чем отличаются от всех нас. А садиков теперь не хватает: деторождение благодаря правительственной программе в норму пришло.

Я вдруг прикусил язык: как бы они не приняли сказанное на свой счет — уж больно они бомжеватые, хоть иностранцы. Одно время народная дипломатия процветала: Магадан с Анкориджем школьниками обменивался, студентами, врачами, художниками, а потом и до безработных дошло. Приезжали, перед нашими красавицами хвостом крутили, замуж звали. А те и рады: американец — значит миллионер.

Так вот, может, и со Швецией аналогичная программа? И это заставляет попридержать язык. Хорошо, что не наговорил им колкостей за Антона Павловича Чехова, не присудили ему Нобелевскую премию! Тоже хорош этот Нобель — деньги свои в России нажил, а Льва Толстого проигнорировал, Горького, Паустовского, Маяковского. Наверное, читать не любил. Чувствую, что-то стучит под черепом, словно птенец в скорлупу, наружу просится. Новое мышление, стало быть. Не все ж нам лаптем щи хлебать, пора к шведскому столу приобщиться!

Только так подумал, неожиданные гости стали про сталинские лагеря выспрашивать, вроде один их национальный герой во глубине колымских руд сгинул. Валенберг какой-то. Не валенок, герой на всю Европу. Что-то припоминаю. И тут, как рояль в кустах, появляется магаданец молодцеватого вида, в годах, в отцы мне годится. Я его уже встречал раньше.

Зовут Василий, фамилию не помню. Не первый год добивается восстановления гулаговской тюрьмы ЗУР, именуемой зэкашниками «Каменный мешок», где сам провел полгода, как раз перед тем, как Сталину умереть. Пишет губернатору, мэру, в общественные организации и в Европейский суд. И даже подумывает собрать бывших узников и коллективно блокировать коллективным лежачим полицейским Колымскую трассу. Мол, это была не простая, а смертная тюряга, и нельзя позволить ей бесследно исчезнуть в бездне истории. Всем тюрьмам тюрьма, поколениям грядущим наука. До второго тысячелетия достояла, но сильно обветшала. Считай, полвека по понятным причинам пустует, а любой дом, даже такой, без хозяина быстро сиротеет со всеми вытекающими.

Как вы не понимаете, это и культурная, и историческая ценность! Одно из чудес света местного масштаба. Как Стоунхендж в Англии. Потомки не простят, если мы не восстановим этот символ тоталитаризма. Здание хорошо ансамблирует с памятником «Маска скорби» скульптора Эрнста Неизвестного на сопке Крутой! Ну и вообще приятно посещать места, где страдал с однозэкашниками, холодовал и голодовал.

Представляю, с каким бы чувством Василий Иванович ходил по отремонтированной тюрьме: все-таки крыша над головой. А бомжей в то суровое время не было. Жизнь, пусть ужасная, но, с другой стороны, молодость. Это же счастье — сорваться с крючка НКВД. Как выигрыш в русскую рулетку.

Однажды я встретился с этим человеком — возле редакции вечерней газеты. Он встал возле стены с большим облупившимся пятном. Кирпичи были видны на площади с корову. Дал мне фотокамеру и попросил снять: мол, в Америку пошлю, друзьям. Это все, что осталось от фермера Рубцова, он мой друг. У него за спиной была взрывчатка. Полный рюкзак. Здесь он автобуса ждал, чтобы к себе в Пригородный ехать. Да он не хотел взрываться. Так, припугнуть. Следили за ним. Наверняка жучка какого-нибудь внедрили. Был мужик, и нет. Фотку пошлю сестре его. Помню-помню я тот взрыв, метров за двести стоял. Скоро уж 20 лет будет, как мужик себя порешил, а след остался — ничем его ни закрасят, ни заштукатурят.