Сан-Антонио - Стендинг или правила приличия по Берюрье Страница 4

— Хо'ккей! — голосом жвачного животного извещает мой подчиненный, вернувшись из кабины так-сифона. — Она нас ждет.

Он окидывает меня критическим оком и качает головой.

— У тебя, правда, пиджак в клетку, но для обеда это вполне сойдет, изрекает он с умным видом.

Глава 2

В которой Берюрье приводит меня в храм светских манер и как он себя в нем ведет

В то время, как мы рулим в консервной банке в направлении улицы де ля Помп, Берю продолжает свой панегирик о покорении аристократии.

— Ты понимаешь, Сан-А, — говорит он, погрызывая спичку, — это, если можно так выразиться, само Провидение скрестило мой путь с этой бабенкой. С тех пор, как она меня взяла в лапы, я стал вроде гусеницы, которая превращается в бабочку.

Он ввинчивает своим большим пальцем в уголок глаза слезу, в нерешительности повисшую на реснице. — Ты знаешь, она посадила меня на диету!

Я думаю о трех стаканчиках божоле, которые он пропустил при мне, и с неподдельным недоверием в голосе восклицаю: «Не может быть!», чем снова подзаряжаю его.

— Слово мужчины! Когда я хаваю у нее, то рубон всеща один и тот же: жареное мясо, лимон и гренки, сейчас сам увидишь.

Он поглаживает свое дынеобразное брюхо, вываливающееся из его штанов.

— Надо признать, что я вовремя спохватился. С таким пасхальным яичком, которое все растет и хорошеет, мне через несколько лет пришлось бы пользоваться зеркалом нижнего вида, чтобы следить за поведением моего шалопая.

— Твоя графиня замужем?

— Вдова! Ее старикан подцепил миксоматоз в Индокитае, где он был полковником.

Большим и указательным пальцем правой руки Берюрье старательно разглаживает поля своей шляпы.

— Интересно констатировать, что персона из высшего света может быть такой похотливой в интиме. Дама, которая родилась с геральдикой на пеленках, так тебе ставит на болт контрагайку, что лучше чем какая-нибудь профессионалка.

Чем больше я его слушаю, тем больше растет мое любопытство, оно распускается подобно упавшему в воду японскому цветку из бумаги. И мне не терпится засвидетельствовать ей свое почтение, его похотливой графине. Раз она втюрилась в такого «красавчика», как мой Боров, то, наверняка, у нее есть какие-нибудь серьезные отклонения. Скорее всего, Берю жалеет меня и ничего мне об этом не говорит: иначе я вообще отказываюсь что-либо понимать! Я вполне допускаю, что она хромает на обе ноги, что у нее сходящееся косоглазие, горб и в дополнение к программе — неаполитанская болезнь. Либо она долгожительница, перевалившая за сто лет, и он забыл об этом сказать. А может, она искательница приключений? Отчаянная женщина, которой уже мало эмоций от дорогостоящей охоты на львов, и она ищет острых ощущений в дрессировке крупномасштабного Берю? Почему бы и нет? О невкусах не спорят, они валяются у нас под ногами, достаточно наклониться и поднять, что тебе нужно.

— Как ее имя? — задаю я еще один вопрос. Опухший пожимает плечами и признается:

— Она мне не сказала.

Я чуть было не подавился адамовым яблоком.

— Ты забавляешься экс-тазом этой замшелой кубышки и не знаешь, как ее зовут?

— Именно так, старик.

Ну, а в минуты блаженства, как ты ее называешь?

Он смотрит на меня удивленным глазом.

— В общем… мадам графиня. А чего ты ко мне прицепился! Я, что, зря сношаюсь с высшим светом? По-твоему, я должен называть графиню краснозадой макакой, как жену первого попавшего приятеля?

Действительно, нам открывает дверь лакей в полосатом жилете. Старый, очень худой, очень угловатый, высохший, как мумия, с бакенбардами, желтушным цветом лица и криво поставленной вставной челюстью (как будто во рту у него был назубник, как у боксера). Будь полоски на его жилете нарисованы поперек — вылитый скелет.

— Спасение и братство, Фелиций! — небрежно роняет Толстяк, чтобы продемонстрировать мне, что он здесь на короткой ноге, как коротко знакомый.

Полосатик обозначает курбет. При этом на его пергаментном лице не шевелится ни один мускул — это физически уже невозможно. Когда он загнется, то сделает при жизни самое главное дело. Мир кишит такими людьми, как он, которые, едва став взрослыми, уже начинают сознательно умирать. Они учтиво и молчаливо скручиваются, скрючиваются, обезвоживаются, бальзамируются. От них остается только голова покойника. В день "Д" от них не остается никаких отходов.

Упомянутый Фелиций явно осуждает фамильярность Толстяка. Он не привык к таким развязным манерам. Он прислуживает аристократии со времен Филиппа Красивого, и со временем в его венах неизбежно должна была появиться голубая кровь! Не считая того, что его предки: кучера, прачки, поварихи или садовники совокуплялись с титулованными особами, разве не так? Во время длительной прогулки Рыцаря Иерусалимского, например, его челядь, наверняка, неоднократно темпераментно штурмовала Бастилию в альковах его замка.

Нужно быть объективным и не отрицать очевидное под тем предлогом, что оно шокирует. Кто больше всего похож на члена Жокей-Клуба (не считая другого члена этого клуба), если не его камердинер? Махните жилет одного на монокуляр другого и вы увидите! Мужики! Их разделяет только половая щетка. Я пишу это, зная, что теряю своих монокулярных читателей, но это не суть важно: жизнь коротка, и у меня не будет больше времени не сказать того, что я думаю!

Походкой хроника-ревматика Фелиций подруливает нас к двойной двери, украшенной сыроподобным ноздреватым орнаментом. Он тихо стучит своим когда-то согнувшимся, да так и не разогнувшимся, указательным пальцем.

— Кто? спрашивает сильный и звучный голос.

Фелиций открывает дверь и объявляет:

— Господин Берюрье и кто-то еще с ним!

Толстяк взволнован, он даже сбледнул с лица, то есть, я хочу сказать, что его фиолетовый оттенок стал на один тон светлее. Он толкает меня локтем в живот. Мы как два гладиатора перед выходом на арену… Ave, Caesar, morituri te salutant!

Мы входим. Толстяк хочет пропустить меня, потом передумывает и одновременно со мной устремляется вперед: классическая сценка, поставленная Мелиесом задолго до меня. Он сцепляется карманом за дверную ручку. Раздается зловещий треск, и карман повисает, что означает, что он сложил с себя полномочия кармана. Сейчас он не что иное как лоскут, болтающийся под дырой.

Берю в ярости выдает такую витиеватую тираду, которой позавидовал бы сам Карл VII (Святая Жанна д'Арк, помолитесь же за него!) — Мон шер, вы забываетесь! — журит голос из залы.

— Есть от чего, моя графиня, — обороняется Толстяк, — совершенно новый сюртук! Я за него отдал целое состояние!

Я приближаюсь к глубокому креслу из гарнитура «Пастушка» (эпохи Людовика XV), в котором восседает пастушка нашего Мастодонта. И слово чести, я вижу перед собой особу скорее приятную, чем нелицеприятную. Графиня Труссаль де Труссо — полувековая женщина пятидесяти лет, как выразился бы производитель плеонастических оборотов. Она упитана в пределах нормы. Чистый взгляд, бело-голубые волосы. На губах тоненький слой помады, щеки напудрены обычной рисовой пудрой. Она рассматривает меня, улыбается и протягивает мне руку, к которой я прикладываюсь губами, не заставляя себя ждать. Мое недоумение достигает своей кульминационной точки. Как такая женщина могла увлечься моим другом Берюрье? Вот загадка, к которой нужно было найти разгадку.

— Я представляю тебе мадам мою графиню! — горланит Жиртрест, который, позабыв о своем больном костюме, вновь обрел свою сияющую улыбку.

— Друг мой; — заявляет дама, " кажется, что вы еще не выучили в вашем учебнике главу «Представления». В противном случае вы бы знали, что даму представляют господину только в том случае, если дама очень молода, а господин — очень старый.

Его Высочество заливается краской.

— Заметано! — осознав свой промах, говорит мой приятель. —Соответственно, имею честь представить Вам комиссара Сан-Антонио, облаченного в свою плоть и кровь, со всеми своими зубами и своим персиковым цветом лица.

Затем, повернувшись ко мне:

— Как я только что имел честь и преимущество сделать это импульсивно, так вот, парень, я снова представляю графиню Трусаль де Труссо. Как ты сам можешь оценить, это не выигрышный билет, но первоклассная женщина и образованная со всех сторон. Ты уловил реакцию мадам? Да! Этикет — это тебе не этикетка, она не приклеивает его на свои банки с вареньем, могу побожиться!

Я улыбаюсь даме. За ее строгим выражением лица прячется снисходительная улыбка.

— Мой нежный друг Берюрье, — тоном наставницы говорит она, — ваши языковые излишества просто ужасны. Настоящий дворянин должен выражаться просто, тактично и рассудительно.

— Да будет так! — громогласно заключает Толстый. — Я с вами полностью согласен, моя графиня. Хотя, если дворянин выражается только для того, чтобы пополоскать мозги, он не должен часто открывать свое поддувало. Я не знаю, заметили вы или нет, но в существовании есть лишь две стоящие фразы: «Я тебя люблю» и «Я хочу пить». За их исключением все остальное это кружева в слюнях!