Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов] Страница 4

— Забудьте! — произнесла Сима Соломоновна, — она верна Михелю!

— После такого взгляда предстоит бурная ночь, — заметил Руц.

— До свадьбы?! — строго просила Сима Соломоновна.

— На меня так смотрели дважды, — сказал Залман, — и оба раза — моя мама.

— Идн, — патетически воскликнула Сима Соломоновна, — спасибо за добрые слова! Как хорошо, что вы собрались! Я вас сейчас всех приглашаю на свадьбу Михеля, чтоб потом не обзванивать!

— И где же свадьба? — донеслось с конца улицы.

— «Лидо», идн, «Лидо»! — прокричала Сима Соломоновна, — когда женится единственный сын — «Лидо»! Как вы думаете, что мне подарить девочке?

Вся Турайдас начала думать над свадебным подарком.

— Я бы подарил дачу в Булдури, — предложил Залман.

— Залман, — заметила Сима Соломоновна, — я не работаю в торговле. У меня нет левого товара.

— Ша, — попросил Залман, — ша, в этой толпе — не одни друзья. Не хотите дачу — дарите что хотите.

— Поездку в Сочи, — сказал Нолик.

— Что ей одной делать в Сочи? Там грузины… И потом, мы с Михелем дальше Дзинтари не ездим… Я ей подарю Тору, которая досталась мне от деда из Резекне.

— Тору из Резекне половине латышской крови с примесью итальянской?

— Да, вы правы. Тогда я ей подарю цепь с янтарём. Магендовид я сниму. 1200 грамм, вы представляете?!

— На её воздушную шею?! — спросил Зорик.

— Чем тяжелее золотая цепь, — заметила Сима Соломоновна, — тем легче её носить…

…Зовша читал. К пяти часам девочка уснула. «Министр» даже не заметил — он махал руками, тряс головой… Ария спала легко, откинув голову назад, обнажив тонкую шею.

Толпа орала.

— Зовша, — вопила толпа, — шампанское открыто! Надо его пить!

Зовша не пил — он читал.

К семи Ария проснулась. Она презрительно взглянула на Зовшу, томно зевнула и вышла вон!

Ария шла гордо, сквозь толпу, ни на кого не глядя, вышла к морю и растаяла в утреннем тумане.

Никто не проронил ни слова.

Потом вышел Зовша. «Министр любви» был печален.

— Вы ждёте ключ? — спросил Зовша, — он свободен.

Жизнь вновь потекла своим чередом. И вдруг начались пропажи.

Вначале пропала тетрадь. Зовша бегал, как полоумный, но нигде её не находил.

Потом пропал Зовша.

Никто уже не стоял в конце улицы Турайдас и стало как‑то глухо, гулко, непривычно. Будто снесли любимый с детства памятник, мимо которого проходили каждый день.

На пляже только и говорили о нём:

— Что с Зовшей? Где Зовша?

Каморка была пуста. В Риге его не было. На мясокомбинате ничего не знали.

Вдруг оказалось, что взморье без Зовши — совсем не то взморье — песок стал грубым, вода ледяною, девочки — некрасивыми, и даже заядлые клейщики перестали клеить.

Вскоре выяснилось, что Зовшу взяли, на танцплощадке санатория «ГУЛАГ», прямо под той сосной, где он обычно стоял в ожидании дамского танго.

Когда его объявили, Зовша, как обычно, заволновался в ожидании богини. Но к нему подошёл парень и пригласил.

— Куда? — не понял Зовша. Он подумал, что в темноте его приняли за даму. — Я с мужчинами не танцую!

Тут подошёл другой парень и тоже настойчиво пригласил.

Зовша отнекивался, но парни, почти как жена офицера, приподняли его и отнесли в машину.

— Куда вы меня везёте, ребята? — спросил он.

— Закрой варежку! — сказал один из них.

Его привезли на улицу Ленина, в мраморное здание госбезопасности, и втолкнули в дубовый кабинет.

Единственное, что он увидел — свою синюю тетрадку. Затем в глаза направили ослепительный свет, и он не мог разобрать, кто был в кабинете.

— Вы тут пытались всё зашифровать, — донеслось из темноты, — но мы разгадали! Кто такой «бледнолицый еврей с Северного моря»?!

— Он перед вами, — ответил Зовша, — взгляните — бледный, живу на Балтике, если не считать тех трёх лет, что мы с мамой провели в Сибири. Но не мне вам об этом рассказывать…

В темноте молчали.

— То есть вы признаёте, — вдруг сказал другой голос, — что на протяжении многих лет ваша квартира на взморье служила местом тайных встреч?

— Конечно, — согласился Зовша, — последние шесть лет.

— Агенты каких стран встречались?! — грубо спросили из темноты.

— Да какие там агенты, товарищ полковник, — сказал Зовша.

— Я — капитан, — поправили его.

— Простите, я не вижу. Товарищ капитан, какие там агенты — любовные приключения…

— Бросьте! Откуда они были?..

— Я знаю — Ленинград, Москва…

— Меня интересуют империалистические державы! Конкретнее — кто такая «брюнетка»?!

— Какая брюнетка?!

— «Брюнетку клей утром», — зачитал капитан.

— А, а, брюнетка, — понял Зовша, — собирательный образ…

— Перестаньте вилять, — перебили из темноты, — имя, фамилия, на кого работала!

— Товарищ капитан, — взмолился Зовша, — мой образ брюнетки — это результат долгих наблюдений над сотнями, может, тысячами женщин.

— Не юлите! — бросили из темноты, — у вас явно написано: «Брюнетку клей утром.» В единственном числе! Израильская шпионка?!!

— Почему, — спросил Зовша, — почему когда говорят брюнетка — обязательно еврейка? И среди латышек есть брюнетки. Или я вот: светлый — а еврей!

— Молчать! — приказал голос, — кто такая блондинка?! Тоже собирательный образ?

— Д — да!

— И «шатенка»?! «С шатенкой пробуй в воде!» Что пробовать?

Отвечайте!

— Да вы ж сами знаете, — засмеялся Зовша.

Из темноты он получил удар в нос.

— Что пробуй, — повторил голос, — передачу микрофильмов?

— Вы смеётесь, товарищ капитан, — летом, с красавицами, заниматься такой ерундой?

— Закройте пасть, — приказали из темноты, — ваша квартира служила явкой для резидентов империалистических держав — Англии, Америки, Израиля! Так?!

— Вы ошибаетесь, — сказал Зовша, — моя каморка служила хатой. А хата и явка — две разные вещи. В «явке» занимаются политикой, а в «хате» — любовью!

— Так, — сказали из темноты, — мне надоело. Применим другие меры.

Свет, который бил в глаза, выключили, и Зовша увидел капитана, сидевшего перед ним. Он даже подпрыгнул от удивления.

— Петерс! — вскричал он, — Петерс Алкснис! Почему мы с тобой говорим на вы, Петерс? Почем мы говорим с тобой, будто незнакомы?

— Я вас не знаю, — сказал Петерс.

— Как же, а кто брал у меня ключ?

— Какой ключ?!

— От явки, пардон, от хаты.

— Какой хаты, когда?

— В июле, в июле 51–го. Ты был в жёлтых плавках с чайкой на заднице. И у тебя была Айна, помнишь, высокая, с косой, из ресторана «Юрас перлас».

— Я женат, — сказал Петерс.

— Но ключ брал, — заметил Зовша. Он оглянулся. — Ребята, Боже мой, вы же все были у меня! Или вы все шпионы?.. А теперь хотите меня упечь! За что?! Каморка, конечно, тесная, но кто виноват?!..

Петерс в жёлтых плавках, с чайкой на заднице, обеспечил Зовше 16 лет, как агенту японской и израильской разведок. Причём за «израильскую» он получил тринадцать, а за «японскую» — всего три — Израиль всегда был самым опасным врагом!..

Зовша вышел через пять лет.

В тот же день он встал на своё старое место в конце улицы Турайдас. «Министр» ещё больше ссутулился, правое плечо поднялось куда‑то к уху, левое опустилось почти к бедру. Плавки были те же, и только под мышкой не было синей тетради — она осталась в сейфах госбезопасности с грифом «совершенно секретно».

Её так и не удалось расшифровать, хотя и арестовали какую‑то брюнетку из Львова, которая никогда не бывала на взморье.

Блондинку, видимо, так и не нашли…

Зовша продолжал писать сентенции, но уже несколько другого плана.

«Когда бьют пах, — писал он, — думай о брюнетках. Это помогает».

Ключа он больше никому не давал.

— Не могу, родной, — говорил он, — нехорошо, чтоб одни занимались любовью, а другие сидели.

А потом настало время, когда друзья Зовши начали разъезжаться — кто в Израиль, кто в Америку, кто в Швецию. И когда лет через десять страх у Зовши прошёл — уже некому было давать ключ.

Друзья писали, что у них дома, виллы, но что лучше его каморки ничего не было и нет. И вспоминали золотой ключик.

Многие присылали свои ключи и ждали в гости, но он никуда не поехал…

То ли потому, что пропала тетрадь и он позабыл все пункты, то ли по другой причине «министр любви» так и не женился.

Но одна мечта Симы Соломоновны всё‑таки сбылась — советской власти на взморье больше нет.

— Мой Михеле не женился, — вздыхает она, — но не лучше ли быть холостым без этой Милихи, чем женатым при ней? И потом… я ещё не знаю, любила бы я его жену, но я знаю, как я ненавижу советскую власть.

Божественный посланник

Где то после десятого миллиона Рафи вспомнил, что он еврей, и решил вернуться к Богу. Не знаю, заметили ли вы, но когда делаешь деньги — о Боге обычно забываешь.