Гафур Гулям - Рассказы [Дневник лентяя, Воришка, Уловки шариата] Страница 4

Весь 1931-й год.

Женатый человек не может, оказывается, не работать. Потом есть ведь и такое дело, как хлопковая независимость государства. А укрепление колхоза с организационной и с хозяйственной стороны! Да надо не иметь ни чести, ни совести, чтобы лодырничать, когда перед тобой стоят такие великие задачи.

В этом году мы, муж и жена, работали как передовики-ударники. Хлопковый план по колхозу выполнен на сто двадцать процентов, а по нашей бригаде — на сто тридцать пять. В газете напечатан мой портрет с хвалебной надписью. Я выработал двести восемьдесят семь трудодней да жена сто двадцать три. Получили мы две тысячи шестьсот шестьдесят пять килограммов пшеницы и тысячу двести тридцать рублей деньгами. Есть у нас корова с теленком. Настроение у меня бодрое.

1932-й год.

Меня выбрали бригадиром. Кумри после второй окучки перестала выходить на работу. Доктор говорит: от этого, мол, ребенку вред может быть. Мы, конечно, люди, в лекарских делах не сведущие, — может, оно а так.

На трех гектарах участка своей бригады я посеял египетский хлопок. Всходы очень хорошие. Всего земли у меня тридцать семь гектаров. Хоть я и дал правлению обязательство вырастить на каждом гектаре по 13, 5 центнеров хлопка, про себя все-таки думаю собрать по двадцать четыре. Все члены моей бригады живут в достатке. Трудятся по-ударному, так что надежд у меня много.

По вечерам я не провожу время напрасно, записываю в особую тетрадь все события, какие произошли со мной в жизни. Кумри читает мои записки и смеется. А что, смеется и пусть смеется. Не зря говорят: «Коль скажешь правду, смеются…».

1933-й год.

На этом дневник Мамаджана-ака обрывается. Когда в беседе с ним мы спросили: «Почему вы не записали остальное?»— Он ответил: «Лень было, работы много».

Поэтому дописывать приходится мне самому.

Было ль то не было, но город по названию Андижан и поныне на том самом месте стоит. Вокруг и около него колхозы могучие, один другого мощнее. А в тех колхозах работают такие богатыри-ударники, что, судя по рвению, нынешней весной ими показанному, план по хлопку всей округой непременно будет выполнен и даже с превышением.

Среди тех колхозов есть колхоз имени Ленина. Председателем в нем Саттаркул-ака, а бригадиром — Мамаджан сын Мухаммад-Алиев. Мамаджан-ака перед всей советской и партийной общественностью вызвал на соревнование все остальные колхозы и дал большевистское слово выполнить план этого года на сто пятьдесят процентов.

И Мамаджан сдержит свое слово.

Перевод Н. Ивашева

1934

Воришка

Мама у нас умерла весной семнадцатого года. Отца мы к тому времени уже давно лишились, и никого, кроме старенькой бабушки, Ракии-биби, у нас теперь не оставалось. Отчетливо помню, как по вечерам она укладывала нас на айване на рваный рябой палас — единственный представитель рода ковровых, что уцелел в доме — а сама ложилась с краю, точно оберегая бедное свое гнездо с птенцами. Это была усохшая, пригнувшаяся к земле старушка, ростом немного выше нас: ей перевалило за восемьдесят, но она неустанно хлопотала и сохраняла единственную слабость: привычку к насваю. Однажды осенью, когда мы уже спали на айване, тесно прижавшись друг к другу — ночи заметно похолодали, — что-то меня разбудило. В квадрате черного низкого неба меж стенами и крышей висели надо мной Семь разбойников, и оттуда же — так мне показалось в первый миг — доносился угрожающий бас. Наверное, он и разбудил меня; в следующее мгновенье я понял, что бас доносится с крыши, а ему отвечает ласковый голос бабушки. Было, пожалуй, время третьих петухов. 

— Ну и что, воришка? Дальше-то что? — говорила бабушка.

Воришка! Надо же!.. Я затаил дыханье и оглядел двор. Он был просторный и совершенно пустой. К айвану примыкала стена дядиного дома. Самого дяди дома не было — он ночевал с семьей за городом. Полагалось бы испугаться, но бабушкин голос был привычно ласков, как воркованье старенькой голубки, и страха я не испытал — один жгучий интерес. Еще бы! Ночью нас вор навестил. То-то завтра пойдет разговоров по махалле! А я-то — как разукрашу все своим дружкам! Лишь бы поверили… Но вор — вот ведь недотепа! Нашел куда забраться… Да у нас в доме с лопатой ищи — ничего не найдешь…

Вор попал к нам случайно. Перебираясь с крыши на крышу, он угодил на дядину, и, пока раздумывал, как быть дальше, в носу у него отчаянно засвербило — от пыли или от ветерка; он чихнул во всю силу своих легких, а бабушка, которая лежала без сна с насваем под языком и все думала свою горькую думу, выплюнула насвай, глянула наверх и увидела на крыше мужской силуэт. 

— Воришка? — спросила она. 

— Э-хмм…

Бабушка привстала, опершись на локоть. 

— Послушай-ка меня, сынок, — сказала она. — Я тебя учить не хочу, у тебя свои дела, у меня свои, каждый добывает хлеб по-своему. Но работа у тебя тонкая, пока насморк, отдохнул бы, отлежался, подумал бы о себе, а то ведь пропадешь ни за что… 

— Заглохни, старая, — сказал вор зловещим басом. Помолчал в темноте, словно обдумывая, потом добавил помягче: — А и верно, старушка … ночное чиханье — не в пример громче… — Снова помолчал — и опять ворчливо: — А ты, старая, ежели все разумеешь, и помолчать бы могла, не заметить. Ночь, дрыхнуть надо! 

— Ну, и не заметила бы, — сказала бабушка, — а тебе что толку? Взять у нас так и так нечего…

Вор только засопел. 

— О-ох, воришка, сыночек мой, — горестно заворковала Ракия-биби. — Спать-то надо, да я не могу. На душе кручина, вот и кручусь, днем по двору, ночью на постели. Все думаю, все думаю… 

— О чем думаешь-то? — сказал вор, и бас у него еще помягчел, словно в него добавили маслица. Я услышал, как он стал снимать чапан.

— Как о чем? — бабушка даже удивилась. — Сам, что ли, не поймешь? Вот о них, о четырех сиротках… Во-он лежат… Время, сам знаешь, какое, сироты — разве сладят они с таким миром? И пожалеть-то — кому? Дядя-арбакеш, так он, бедолага, со своей семьей мыкается. Едим, только б ноги не протянуть. Во всем доме продать нечего — ни одной-то вещицы… 

— Ни одной… — повторил вор неопределенно, и непонятно было, то ли он подтверждает, то ли высказывает сомнение. 

— А они, несмышленыши, — продолжала бабушка, — когда еще вырастут? Когда хлеб добывать начнут? Я-то — доживу ли? Дотяну? Из четверых — один мальчик, и ему-то тринадцати нет. А девочек — три, мал мала меньше… А и вырастут — кто на них позарится? Кто за них денежки выложит — на тряпье, да на сватовство, да на угощенье?.. Как тут не думать! Ох, горюшко мое, беда, сыночек, беда, воришка…

Судя по звукам, доносившимся с крыши, полночный гость расстилал чапан. Потом он сочувственно спросил:

— Четверо, говоришь? Да-а… И у меня на шее — не меньше: двое ребятишек, да жена, да мать-старуха. Вроде тебя… Курице — и той сколько зерна надо, а четыре рта чем наполнить? Четыре лепешки заработать — и то душу на кон поставишь. Иди, кланяйся, хоть с метлой, хоть стрелой, хоть тешой, хоть душой…

Человек на крыше, покряхтев, улегся и продолжал:

— А по правде тебе сказать, бувиджан, аллах меня ни силой, ни умом не обидел. Думаешь, я по своей воле но ночам гуляю?.. Я, если хочешь знать, и семьянин настоящий… и ремесленник, дай бог каждому! Кавуши шил — всем на зависть! Ан нет! Не прокормишься ремеслом! Все перевернулось!.. Сел на трон Керенский — думали, войне конец, а вышло наоборот. Еще пуще воюют! И все ремесла прахом пошли. Для кавушей, к примеру, кожа нужна, клей, гвозди, лак. Так сырье — дороже готового! Я работай, и я приплати?.. 

— Неужто, сынок, так тебе и скитаться по крышам?

— А чем заняться-то? — Вор, похоже, снова приподнялся и сел. — Ну, хотел я тащишкой на базаре заделаться. Так простой народ нынче оптом-то ничего не закупает, помалу берут да сами и тащат! А у богачей — колеса. Они богатеют, богачи-то, а мы нищаем! Так-то вот, бабушка… Недавно Бува-ата, лучший мастер в махалле, весь свой набор сапожный — все колодки, да молотки, да иглы, да гвоздочки — все на пуд кукурузной муки сменял! И правильно сделал. Дехканам нынче не до обуви… И все ремесленники разорились, не одни мы: и ткачи, и медники, и кожевенники… даже домла в мактабе — и тот с голоду землю лижет! Это учитель-то! А тут — и ложки постного масла не наберешь… 

— Да пропади они пропадом с этой проклятой войной! — сказала бабушка. — Воистину это светопреставление и есть, а, сынок, а, воришка?.. И что только будет с моими сиротами?.. Да и ты?.. С горя грех на душу берешь… Только не туда ты ходишь, сынок, ей-богу. Лазил бы к кому побогаче. Тут вот рядом, в махалле, и Карим-кары живет, торговец ситцем, и подрядчик Адылходжабай, и Матъякуббай, промышленник… Вот у кого добра не счесть. Младенцы — и те на золоте едят! Продырявил бы у них крышу — хоть разжился бы!..