Мартти Ларни - Рассказы Страница 4

— Что нужно этим типам? — спросил один из вошедших. — Ма, они вымогают у тебя деньги?

— Не знаю, не знаю... Надо, наверно, позвать полицию.

— Обойдемся без фараонов. Смотри, Ээро! Как этот бродяга похож на нашего па!

— Я ваш па, — грустно сказал Виртанен. — А это моя квартира.

— Да брось! Разве ты больше не живешь на берегу под лодкой? А? Давай без залива. А кто сей божий одуванчик, закутанный в грязную простыню? Он, конечно, твой па? Да? И наш дедуля?

— Он мой учитель, Сократ.

Сыновья Виртанена рассмеялись. Старший подошел к бывалому солдату почти вплотную, приблизил свое лицо к его заросшему щетиной лицу и сказал:

— Я, в принципе, никому не одалживаю, но ты такой славный старик, что надо дать тебе пару марок на выпивку. На, держи!

— А вот несколько сигарет и спички, получай, — сказал младший сын. — Но только не вздумай еще раз являться и пугать нашу ма! Тебе повезло, что отчима нет дома. А то он, знаешь, взбеленился бы и набил морду вам обоим. Ясно?

— Нет... Ничего не ясно, — сказал Виртанен упавшим голосом.

— Чего же ты еще хочешь?

— Хочу домой, к своей семье.

Старший сын схватил рядового Виртанена за отвороты шинели, но вдруг с ужасом воскликнул:

— Ты весь в крови! Ты ранен?

— Кровь уже запеклась... Прямое попадание...

— Какой-нибудь босяк пырнул тебя ножом? Все вы, пропойцы, одинаковы. Но, знаешь, довольно! Включай скорость и катись отсюда? Газуй! Проваливай ко всем чертям, чтоб и духу твоего не было! И ты старикашка, улепетывай!

Дверь с треском захлопнулась. Комедия окончилась. Рядовой Вихтори Виртанен и учитель Сократ стояли вдвоем на лестнице. Сократ сказал:

— Так мы и не увидели главного чуда.

— Какого?

— Особое помещение, откуда отбросы стекают по трубам в море... Как ничтожно человеческое знание о том, что вне нас и нам неподвластно! Рассуждения философов о мире и его возникновении всего лишь пустые домыслы. В человеке должен жить дух, который управляет его поступками, придает ему смелость для свершения того, что правильно и необходимо, и предостерегает от недобрых дел...

— Довольно, довольно! Перестань! Я уже не знаю, что хорошо, что плохо. Пойдем выпьем по чашке кофе. У меня есть деньги.

— Это — деньги?

— Они самые.

— Но они не золотые.

— Они бумажные, однако в той же цене, что и золотые.

— Удивительно. Можно потрогать?

— Пожалуйста.

— Бумажные деньги... Легкое золото... Поддельное золото...

— Не мни! Дай сюда. Мы на них купим что-нибудь поесть...

— Может быть, маслин? Что это у тебя?

— Сигарета.

— Что с нею делают?

— Берут в рот, зажигают и курят. Вот так.

— Зачем же ее зажигают во рту?

— Как тебе сказать... Просто такая привычка. Или страсть. Да я и сам не знаю.

— Что это? Вот чудо!

— Никакое не чудо. Обыкновенная спичка.

— Спичка, палочка, в которой живет огонь! Это величайшее из чудес мира. Об этом надо рассказать народу Афин. Покажи мне еще, как она загорается.

— Вот так. Просто, не правда ли?

— Все чудеса обычно просты... Спичка, в которой живет огонь!.. Тонкий листок, на который можно купить маслины... Дверь, которая звучит, когда ее тронут пальцем... Дом, который движется сам собою... Сосуд, из которого вода уносит нечистоты по трубам в море... Все это великие чудеса. Но величайшее чудо — спичка, в которой живет огонь!

— Ты как ребенок, Сократ. Подбери свой плащ, мы выходим на улицу.

— Спичка, огненная спичка! Ведь правда?

— Правда, правда. Да хватит уж твердить одно и то же. Ну что ты заладил? На, возьми всю коробку.

— Я покажу это гражданам Афин. Это чудо...

Спичка была чудом. Но совсем не чудом было то, что наших спутников — одного в грязной солдатской шинели, другого в белой шерстяной мантии — не пускали ни в одно кафе. Их заворачивали от каждой двери. Кафе служили настоящему и будущему, а не прошлому. Они же отстали от времени: один — на два с лишним тысячелетия, другой — на двадцать с лишним лет.

Виртанен загрустил. Он не мог ума приложить, что делать со временем, куда девать его? Как скоротать целую неделю, по истечении которой согласно закону его, Виртанена, должны сжечь или похоронить? Зато Сократ был счастлив. Он нашел чудесное изобретение, которое осчастливит мир: спичку!

Декабрьский вечер тянулся нескончаемо долго. Перед путниками закрывались все двери. Виртанен начал уже томиться и страдать. Он был из тех людей, которые вечно чем-нибудь недовольны — как на небе, так и на земле. Сократ же, напротив, чувствовал себя счастливым и на том, и на этом свете. Лицо его прямо-таки сияло, когда они с Виртаненом, оказавшись в положении вне закона, пришли ночевать в какой-то ветхий сарай на берегу моря, где хранились лодки и ютилось десятка два бездомных жителей столицы Финляндии. То было общее жилище бедных и нищих, не имевших никакой собственности, кроме шрамов на теле да собственных мнений.

Обитателям лодочного сарая очень понравились речи Сократа в переводе Виртанена. Никого не интересовала политика, финансовый кризис, наряды женщин, автомобили и радиоприемники, повышение квартирной платы и война США во Вьетнаме. Внимание всех захватил один предмет, являвший собою, как они только сейчас заметили, подлинное чудо: спичка. С этого все началось и на этом кончилось. Чтобы удостовериться в чудесных свойствах спички, они подожгли старый лодочный сарай и стали греться у великолепного костра, пока нагрянувшая полиция и пожарные не погасили незаконной иллюминации. Обитателей сарая задержали. Среди них не оказалось только двух бродяг: давно небритого солдата, представившегося как рядовой Виртанен, приехавший в отпуск, и неизвестного маленького старичка, чей умственный уровень — как утверждали все задержанные — соответствовал примерно развитию шестилетнего ребенка. Несмотря на энергичные поиски, пропавших так и не нашли, хотя их приметы опубликовали все хельсинкские газеты и полиция расклеила повсюду специальные объявления.

Вчера вечером в актовом зале университета состоялся интересный доклад. Профессор классической филологии сообщил собравшимся о том, как он недавно встретил в Хельсинки Сократа. Следует отметить, что старый профессор ни словом не упомянул при этом о рядовом Вихтори Виртанене. Возможно, причиной умолчания явилось то, что Виртанена нельзя было причислить к классикам, хотя бы по форме одежды? Ведь военная форма и в наши дни все еще в моде, хотя с нее уже отмыли кровь второй мировой войны.

Вечные будни

 По правде говоря, их отношения всегда были такими, все эти тридцать с лишним лет. Серые будни, мелкие ссоры с попреками, порой и с рукоприкладством. Потом снова мирились. И опять жизнь тянулась потихоньку вперед, со скрипом да вперевалку. Таково их будничное супружество, и таковы супружеские будни.

Ему уже далеко за пятьдесят, а она моложе его на два года. Никто в деревне не называет их по фамилии, которая кажется слишком торжественной и потому неуместной: Харьюслуома («Протока хариусов»). Вместо этого ее называют Оттова Элма, а его — Элмин Отто. Он медлителен, молчалив и угрюмо задумчив. Как бык, на котором долго пахали. Оно, в общем-то, в порядке вещей: ведь он уроженец Хэме. Зато она у него расторопна и бойка на язык, что тоже естественно, так как она родом из Саво.

Вот и теперь между ними разгорелся небольшой конфликт, этакий обычный в семейной жизни разлад, который разгорается большей частью почти что из ничего, но после известных словоизлияний с той и с другой стороны может перерасти в бурное столкновение, так что в конце концов приходится извиняться с тягостным чувством стыда и раскаяния.

С ее точки зрения, муж совершил ужасный проступок. После трудов знойного летнего дня он выпил жидкость, в которой даже червяк погибает. Пил-то не на свои. Он еще до сего дня ни разу ни медного грошика не истратил на вино. Его угостил старый приятель, человек честный и знающий толк в жизни, товарищ по работе. Однако это объяснение, в котором муж особенно старался подчеркнуть свои весьма достойные принципы бережливости, вовсе не смягчает его вину в глазах жены. Она брезгливо тянет носом и, чуя идущий от мужа запах водки, принимается наставительно, по-матерински журить:

— Ну, и как ты смеешь! Да еще в субботний вечер. Ведь и в баню надо бы сходить.

— Вот об этом-то я как раз и думал, — примирительно говорит муж, садясь на скамью, и в его серых хэмеляйских глазах светится добродушие, как летнее солнышко.

— Та-ак. Что же ты думал?

— Да только то, что раз наступил субботний вечер, то…

— То ты, стало быть, можешь являться домой наклюкавшись! — резко перебивает жена.

— Да ну, Элма… Ты же видишь, что я не пьян.

— Ах, я вижу! Как же, вижу! А вот это ты видишь? Он не пьян, поглядите-ка на него! Полюбуйтесь. Не пьян! Напитался, как радуга.