Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд Страница 4

В полночь, когда мсье и мадам Б. уже крепко спали, я проскользнул по коридору в спальню мадемуазель Николь. Она лежала на огромной кровати, а рядом с ней на столике горела свечка. Как ни странно, она приветствовала меня официальным французским рукопожатием, однако могу вас заверить, что то, что последовало дальше, никак нельзя назвать официальным. Я не хочу утруждать вас описанием этого маленького эпизода, ведь он — сущее ничто рядом с главной частью моего повествования. Позвольте мне только сказать, что несколько часов, проведенные в обществе мадемуазель Николь, подтвердили буквально все, что я слышал о парижанках. Рядом с ней ледяные лондонские дебютантки казались окаменевшими деревяшками. Она бросилась на меня, как мангуста на кобру. Неожиданно у нее оказалось десять пар рук и полдюжины ртов. Она была истинной акробаткой, и много раз в вихревом мелькании ее конечностей я видел ее лодыжки сомкнутыми у нее на затылке. Эта девица буквально прогоняла меня через мясорубку. Она испытывала меня на излом и на разрыв. В своем еще зеленом возрасте я не был готов к такому суровому испытанию, и уже через час непрерывной активности у меня начались галлюцинации. Я помню, что все мое тело казалось мне длинным, прекрасно смазанным поршнем, двигающимся туда-сюда по цилиндру со стенками из наигладчайшей стали. Одному лишь богу известно, сколько времени это продолжалось, но в конце концов меня вернул к реальности ее глубокий спокойный голос, сказавший:

— Прекрасно, мсье, для первого урока достаточно. Однако мне кажется, что еще очень не скоро вы перейдете из детского сада в первый класс школы.

Я кое-как проковылял в свою комнату, исцарапанный и присмиревший, и тут же уснул.

На следующее утро я попрощался с Буасвенами и сел на марсельский поезд. У меня были при себе деньги, выданные отцом на полгода карманных расходов, — двести фунтов французскими франками. В то время, в 1912 году, это были серьезные деньги.

В Марселе я купил билет до Александрии на французский пароход водоизмещением девять тысяч тонн, называвшийся «Императрица Жозефина», — небольшое симпатичное пассажирское судно, регулярно курсировавшее между Марселем, Неаполем, Палермо и Александрией. Поездка прошла без происшествий, если не считать того, что в первый же день я встретил еще одну высокую женщину. На сей раз это была турчанка, высокая смуглая турецкая дама, настолько увешанная украшениями, что побрякивала на ходу. Первым делом мне пришло в голову, что было бы здорово усадить ее на верхушку вишневого дерева, пусть отпугивает птиц. Какую-то долю секунды спустя я обратил внимание на исключительные формы ее тела. Выпуклости в районе ее груди были столь великолепны, что, глядя на них с другой стороны палубы, я чувствовал себя путешественником в Тибете, впервые узревшим высочайшие пики Гималаев. Женщина заметила, как я пялюсь, высокомерно вздернула подбородок и медленно прошлась глазами по моему телу, от головы до пальцев ног. Минуту спустя она подошла ко мне и пригласила к себе в каюту на рюмку абсента. Тогда я в жизни еще не слыхал об этой отраве, но охотно пошел и охотно остался и оставался в ее каюте все последующие три дня, пока мы не пристали в Неаполе. Вполне возможно, что мадемуазель Николь была права и я тогда еще был в детском садике, в то время как сама мадемуазель Николь уже доросла класса до шестого, но тогда эта высокая турчанка была университетским профессором.

Дело для меня осложнялось тем, что на всем пути из Марселя в Неаполь наше судно боролось с кошмарным штормом. Оно кренилось и качалось самым угрожающим образом, и зачастую мне казалось, что мы сейчас перевернемся. А когда мы наконец благополучно бросили якорь в Неапольском заливе, я сказал, покидая каюту:

— Боже, ну до чего же я рад, что все прошло благополучно. Этот шторм был всем штормам шторм.

— Мой милый мальчик, — сказала она, навешивая себе на шею очередную связку драгоценностей, — всю дорогу море было гладкое как стекло.

— Но нет, мадам, — возразил я, — был кошмарный шторм.

— Это был не шторм, — улыбнулась она, — это была я.

Я быстро учился, и прежде всего я выучил — и это многажды подтвердилось, — что путаться с турчанкой — все равно что бежать перед завтраком пятидесятимильную дистанцию. Для этого нужно быть в хорошей физической форме.

Весь остаток пути я старался отдышаться и через четверо суток, к моменту высадки в Александрии, опять был достаточно бодрым. Из Александрии я доехал поездом до Каира, а там пересел на хартумский поезд. Господи, ну до чего же в Судане жарко. Я был одет совсем не по-тропически, но упрямо не хотел выбрасывать деньги на одежду, которая мне понадобится лишь на день или два. В Хартуме я поселился в большой гостинице, фойе которой было забито англичанами в шортах цвета хаки и пробковых шлемах. У всех у них, как у майора Граута, были усы и пурпурные щеки, все они держали стаканы виски с содовой. Около входа в фойе лениво сидел то ли носильщик, то ли кто-то вроде — симпатичный мужик в белом балахоне и красной феске; я сразу направился к нему.

— Я вот тут подумал, не можете ли вы мне помочь? — сказал я, достав из кармана несколько французских ассигнаций и небрежно их перебирая.

Мужик взглянул на деньги и ухмыльнулся.

— Волдырные жуки, — сказал я. — Вы знаете о волдырных жуках?

Вот он, le moment critique. Я приехал из Парижа в Хартум лишь для того, чтобы задать этот единственный вопрос, и теперь озабоченно ожидал ответа. Ведь нельзя же было исключать, что вся история майора Граута не более чем забавная шутка.

Улыбка суданского носильщика стала еще шире.

— О волдырных жуках знают все и каждый, — сказал он. — Что ты хочешь знать, сагиб?

— Я хочу, чтобы мне сказали, куда мне пойти, чтобы наловить тысячу этих жуков.

Суданец перестал улыбаться и взглянул на меня, как на немного свихнутого.

— Ты говоришь про живых жуков? — воскликнул он. — Ты хочешь пойти и наловить тысячу живых волдырных жуков?

— Да, я хочу.

— Но зачем тебе, сагиб, живые жуки? Они же ни на что не пригодны, эти живые жуки.

О господи, подумал я. Значит, майор все-таки нас разыгрывал.

Носильщик пододвинулся ко мне и положил мне на руку почти что угольно-черную ладонь.

— Ты хочешь тык-тык, верно? Ты хочешь такую вещь, которая тебе поможет делать тык-тык?

— Ну, — подтвердил я, — нечто в этом роде. Более или менее.

— Тогда ты, сагиб, не хочешь возиться с живыми жуками. Все, что ты хочешь, это толченые жуки.

— У меня была мысль, — объяснил я, — отвезти жуков к себе домой и там их разводить. Так они будут у меня всегда.

— В Англии? — спросил носильщик.

— В Англии или во Франции. Что-нибудь в этом роде.

— Плохо придумано, — сказал носильщик и покачал головой. — Этот маленький волдырный жук, он привык только здесь, в Судане. Ему нужно очень горячее солнце. В вашей стране они все умрут. Почему бы тебе не взять порошок?

Видимо, требовалось слегка изменить мои первоначальные планы.

— Сколько стоит этот порошок? — спросил я.

— Сколько порошка ты хочешь?

— Много, очень много.

— Ты, сагиб, должен быть очень осторожен с этим порошком. Все, что ты можешь принять за раз, это крошечная щепотка, иначе будут очень большие неприятности.

— Я знаю.

— Здесь, в Судане, мы, суданцы, отмеряем дозу, насыпая порошок на головку булавки; то, что остается на головке, это и есть точно доза. И это не очень много. Так что ты, молодой сагиб, будь поосторожнее.

— Все это я знаю, — сказал я. — Ты только скажи, где я могу достать большое количество.

— Что ты имеешь в виду под большим количеством?

— Ну, скажем, десять фунтов.

— Десять фунтов! — воскликнул носильщик. — Да этого хватит для всех африканцев, вместе взятых!

— Ну, тогда пять фунтов.

— Ну что ты, сагиб, будешь делать с пятью фунтами толченых жуков? Каких-нибудь нескольких унций хватит на всю жизнь даже для большого сильного мужчины вроде меня.

— Ты не бери в голову, зачем и почему, ты только скажи, сколько это будет стоить.

Носильщик склонил голову набок и задумался.

— Мы покупаем порошок крошечными пакетиками, — сказал он в конце концов. — Четверть унции каждый. Очень дорогой порошок.

— Мне нужно пять фунтов, — сказал я. — Безо всяких пакетиков.

— Ты остановишься здесь, в гостинице? — спросил он.

— Да.

— Тогда я отвечу тебе завтра. Мне нужно поспрашивать у людей.

На том мы пока и расстались.

На следующее утро высокий чернокожий носильщик был на своем обычном месте у входа в гостиницу.

— Ну как там с порошком? — спросил я его.

— Я все устроил, — сказал он. — Я нашел место, где смогу достать пять фунтов чистейшего порошка.