Александр Котов - В шутку и всерьез Страница 41

Только вот Эммануилу Ласкеру не повезло с приверженцами. Это и понятно: кому охота добровольно соглашаться на защиту, надеясь отразить нападение неприятеля, и лишь потом переходить в решающее контрнаступление! Многие годы Ласкер был и создателем и единственным представителем оригинального направления, пока в Советском Союзе не появился молодой поборник его метода.

В самый разгар войны в Ленинградский дворец пионеров пришел маленький, худенький мальчик. Он заметно смущался. Когда его спросили, в каких кружках ему хочется заниматься, он удивил странным разнообразием привязанностей:

– В кружке художественного слова, – отвечал мальчик, – в музыкальном и… в шахматном.

Из трех увлечений два постепенно отпали, и вскоре все вечера тринадцатилетний Виктор стал проводить за маленьким столиком с расставленными на нем деревянными фигурками. Он не блистал на первых порах выдающимися способностями, не удивлял достижениями, как другой посетитель дворца – Боря Спасский, но в этом упорном, пытливом мальчике опытный тренер мог разглядеть будущую шахматную величину. А уж у заслуженного тренера Владимира Зака был наметанный глаз на шахматные дарования!

Талант Виктора Корчного развивался своеобразно.

Если Спасскому все давалось Легко, то Корчной добивался каждого успеха длительным, упорным трудом. Только к двадцати годам он получает звание мастера, а высший шахматный титул – гроссмейстера-ему присваивается на целых семь лет позже, чем Спасскому.

Что, дарование Корчного меньше? Конечно, талант не мешок с мукой, его на весах не взвесишь, но можно твердо сказать, что оба ленинградца получили максимум того, чем награждают шахматные боги своих любимцев при рождении.

Так почему же тогда столь различен их путь? Почему, когда Спасский взлетел веысь, Корчной еще копошился на земле? Объясняют это во многом наклонности молодых людей, их привязанности к различным шахматным стилям. В то время как Спасский находится где-то в стане Алехина – Таля, Виктор Корчной, пожалуй, единственный из всех гроссмейстеров, – продолжатель дела Эммануила Ласкера,

В возрасте шестнадцати лет Виктор играет партию против эстонца Иво Нея. "В этой партии я Долго находился на грани поражения, – писал впоследствии Корчной, – однако упорнейшей защитой мне удалось добиться ничьей. От этой партии я получил большое творческое удовлетворение, и даже больше – она явилась для меня откровением: я впервые испытывал удовольствие, радость от трудной, утомительной защиты".

В шестнадцать лет радость от защиты! В этом возрасте шахматист обычно стремится атаковать, ищет в позиции комбинаций, жертв. А Корчной наслаждается обороной, его охватывает восторг, когда удается спастись, балансируя с риском для "жизни" на краю пропасти!

"Если в юношеские годы стремление защищаться было вызвано, пожалуй, озорством, любовью к риску, то в последующие годы защита стала моим серьезным практическим м психологическим оружием". Эти слова Корчного полностью раскрывают перед нами его творческий и спортивный облик.

"Вот я, но попробуй меня тронуть! – говорит своими действиями на шахматной доске Корчной. – Я буду защищаться и… кусаться!"

– Иногда я умышленно отдаю инициативу противнику, завлекая его, как говорят шахматисты, "на себя", – поясняет Корчной. – Мне по душе завлекать противника, давая ему почувствовать вкус атаки, в ходе которой он может увлечься, ослабить бдительность, пожертвовать шахматный материал. Такие моменты часто можно использовать для перехода в контрнаступление, и вот тут-то завязывается настоящая борьба.

Шахматные специалисты отлично знают еще одну характерную особенность Корчного. Очень уж любит он схватить какую-нибудь соблазнительную пешечку, нарочно оставленную противником без защиты. У гроссмейстеров глаза на лоб лезут от наивности Виктора, а тот как ни в чем не бывало забирает приманку.

Это не жадность, не страсть к материальным приобретениям. Это все то же желание рисковать, балансировать на краю пропасти. Принятие жертвы обрекает Корчного на трудную защиту, а к этому-то он и стремится. Партия из спокойной, медлительной сразу превращается в бурную, волнующую, а что еще нужно ленинградцу? Он смело зазывает неприятеля "на себя" и получает именно те позиции, которые предпочитает.

Опасному риску подвергается Корчной, тем более что противники "поумнели" и используют особенности стиля ленинградца к своей выгоде. Иногда ему предлагают такие жертвы, которые напоминают скорее червяка на рыболовном крючке. Схватишь наживку и сразу затрепещешь, беспомощный, в воздухе. И все-таки Корчной устремляется даже в такие почти не замаскированные ловушки, столь велико в нем желание пережить минуту опасности.

– Такую пешку может взять только Корчной, – говорят гроссмейстеры о жертвах, принятие которых равносильно самоуничтожению.

Всем памятна, например, встреча Бронштейн – Корчной из зонального турнира семи в 1964 году. В ней ленинградец неосторожно "проглотил" пешку, пожертвованнную хитрым Бронштейном, и погиб буквально через несколько ходов.

Корчной, как никто, любит защищаться, но он отнюдь не слаб и в других областях шахматного мастерства. Он безупречно ведет эндшпиль, искусно маневрирует, умеет атаковать и жертвовать, хотя эти стороны шахмат менее его увлекают. При этом ленинградец и атаку ведет "по-корчновски". Его наступление обычно развертывается рискованно, ибо действия не "на краю пропасти" мало занимают Виктора.

Партии Корчного всегда будоражат зрительный зал. Что греха таить, есть еще шахматисты, которые ни разу в жизни, несмотря на большой стаж и опыт турнирных битв, не вызывали настоящего восторга у любителей, не срывали аплодисментов растроганных болельщиков.

А вот такие, как Корчной и Таль, каждым ходом заставляют зал трепетать. Не обходится тут и без курьезов. Когда, например, Михаил Таль просто – напросто продвигает на два поля вперед крайнюю пешку, зрители уже начинают перешептываться. Им кажется, что это предвестник скорой бури. И они шумно приветствуют даже невинный ход рижского гроссмейстера.

Будучи главным судьей чемпионата СССР, я однажды бросился успокаивать таких разбушевавшихся поклонников Таля.

– Чему вы так обрадовались? – спросил я любителей. – Просто передвинул пешку!

– Нет, ход очень интересен! – не унимались шахматисты, и мне не удалось их переубедить.

Напрасно я показывал на соседнюю партию, где действительно шел острый бой: верные сторонники Таля признавали истинно комбинационными только ходы своего любимца.

Виктор Корчной – виновник переполохов в турнирных залах всего земного шара. Его обожают настоящие шахматные ценители, за ходами его следят, планы стараются понять. Корчной уводит за собой зрителя в загадочный мир шахмат, поднимает до своего уровня понимания стратегических и тактических законов.

Вот он сидит на сцене, собранный, сосредоточенный, напоминающий своей худой, жилистой фигурой скульптуру Франсуа Вольтера. Ноги судорожно скрещены, локти с силой уперлись в крышку столика. Сам весь подался вперед, глаза пытливо выискивают на доске самые скрытые возможности. И полная неподвижность. В такой позе забывшего про весь мир исследователя Виктор может сидеть часами.

И зритель по какому-то неизвестному закону взаимодействия начинает лучше разбираться в тонкостях позиции, разгадывает замыслы гроссмейстера, вместе с ним переживает и радости и огорчения,

В 1962 году в Ереване происходил тридцатый юбилейный чемпионат страны. Борьба за золотую медаль свелась по существу к единоборству Виктора Корчного и Михаила Таля. Все решала партия между ними где-то в конце турнира. По сей день помнят эту схватку и участники чемпионата и ереванские любители!

Большой зал Ереванской филармонии был в тот вечер переполнен. Зрители не скрывали своей приверженности к Талю, совсем еще молодому экс-чемпиону мира, только что поразившему мир своими феноменальными жертвами. Мало кто в тот вечер желал победы ленинградцу, ему еще предстояло завоевать симпатии армянских шахматистов.

И вот грянул бой. Староиндийская защита привела, как всегда, к острейшей позиции, где любой ход имел значение, где малейшая неточность стоила золотой медали. Зрители аплодисментами встречали всякий выпад Таля и молча, критически следили за передвижением фигур Корчного.

Не просто играть в зале, где тебя не поддерживают. Прославленный советский пианист Эмиль Гилельс рассказал мне историю, случившуюся с ним в одной из западных стран. Однажды ему нужно было выступать в сопровождении местного оркестра. Во время дневной репетиции фортепьянного концерта дирижер никак не захотел следовать темпу, предложенному Гилельсом, и упорно навязывал ему свое понимание музыки.