Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Винокуров Страница 51

— А как понять, — удивился Фролов, — без языка?

— Действительно, — несколько успокоилась Лариса Евгеньевна, — язык у нас, слава богу, в объеме школьной программы.

Вера — в халатике и шлепанцах на босу ногу — вбежала в комнату, неся на вытянутых руках блюдо со своим фирменным пирогом.

— Успела! — облегченно сообщила она. — Теперь еще намазаться…

Она поставила пирог на стол, метнулась к полочке с косметикой, но вдруг снова вернулась к пирогу и тревожно принюхалась:

— Подгорел, что ли?.. Дымком тянет…

Нет, дымком тянуло не от пирога. Милочка, сидевшая перед зеркалом к Вере спиной, что-то поспешно спрятала и тумбочку. Вера подлетела и выхватила у нее блюдце с торопливо загашенной сигаретой.

— Ты куришь?! — изумилась она.

— А что? Нельзя? — с вызовом отвечала Милочка.

И развернулась на табуретке от зеркала. Вера изумилась еще больше, просто ахнула: лицо Милочки было размалевано косметикой, брови выщипаны, губы пламенно плели, как минимум вдвое увеличенные помадой.

— Ты что с собой сотворила?! — закричала Вера.

Из-за дверцы шкафа выглянула переодевавшаяся

Ирина. Она тоже была неузнаваема: вместо обычной чопорной сухости по лицу ее бродила легкомысленная улыбочка.

— Чего ты шумишь? — не без игривости спросила она. — Мы сделали Милке макияж лица. По Диору!

Вера пригляделась к обеим.

— Девчонки! Вы уже выпили!

— А что? Нельзя? — повторила все с тем же вызовом Милочка.

— Новый год. Новый год, веселится весь народ! — пропела Ирина.

Вера молча швырнула в мусорное ведерко окурок вместе с блюдцем, потащила Милочку к умывальнику и сунула ее головой под кран. Девчонка истошно вопила. Но Вера, не обращая внимания на вопли, железной рукой отмывала ее личико.

Ирина поскучнела и сказала:

— Оставь Милку в покое. У нее беда.

Вера в испуге выпустила Милочку.

— Какая беда?

— Володька с Новым годом не поздравил, — объяснила Ирина.

— Ну, беда-а! — облегченно рассмеялась Вера.

Милочка, воспользовавшись секундной свободой, схватила полотенце и стала яростно утираться, выкрикивая:

— Не поздравил — и не надо! И не очень хотелось! И пусть!

— А ты, Ирина, хороша… — с укоризной сказала Вера. — Вместо утешить ребенка — поить…

— Да уж как умеем! — отрезала Ирина. — Утешение — это по твоей части. Давай, давай. Лука, великий утешитель!

Вера только коротко глянула на Ирину, обняла Милочку одной рукой, а другой помогала ей вытирать голову полотенцем, приговаривая:

— Чудо ты мое, Володька же за тыщу километров. Север, пурга, ураган жуткий… Телеграмме сюда неделю пробиваться надо.

Милочка затихала, всхлипывая, похожая на промокшего воробышка. Вера стащила с кровати одеяло, укрыла ее плечи и стала тихонько укачивать, как ребенка.

— А Володька твой, может, сейчас на посту стоит и думает. О тебе думает. Помнишь, какое он хорошее письмо на Октябрьские прислал… Хочешь, опять почитаем?

— Не надо, — слабо возразила Милочка, — и вообще, я не из-за Володьки… То есть не только из-за него. Мне просто грустно стало…

— Что так вдруг?

— А потому что Новый год… А я Новый год всю жизнь дома встречала. С мамой… Я по маме соскучилась!

Вот это уж Вера знала, хорошо знала. Сама — молоденькая была — три раза под Новый год домой в деревню сбегала. И так почти всех новеньких — охватывала вдруг перед праздниками тоска по дому. Сколько уж Вера наблюдала: освоится девчонка в городе за месяц-другой, и будто родилась она тут и всю жизнь прожила, и вся такая уже городская, лихая, боевая… А подойдет какой-нибудь праздник — и куда девалась вся эта лихость и боевитость! Загрустит девчонка, по дому затоскует, обязательно маму вспомнит, разнюнится. Ну что делать, маму, конечно, забывать не надо и родной дом тоже, но надо и понять, что теперь общежитие — тоже твой дом, и надо жить в нем, и любить его…

Все это Вера и пыталась втолковать Милочке, обнимая ее за плечи, гладя по мокрым волосам.

— Понимаешь?

— Понимаю, — вздыхала Милочка. — Только грустно очень…

— Грустно. Бывает. Но курить и краситься — это тоже не веселье. Это еще больше тоску нагонит. А мы лучше сейчас Новый год пойдем встречать, к людям пойдем, да?

— Пойдем… Только все равно… мама-а. И Володь-ка-а…

Несмотря на все уговоры, вроде бы уж совсем успокоившаяся Милочка вновь жалобно заплакала. Ирина, с независимым и несколько презрительным видом стоявшая у окна, не выдержала нейтралитета и тоже подсела к Милочке, обняла ее с другой стороны.

— Ну что Володька, Володька? Тебе же сказано: пурга там, возможно, и этот… шторм.

— Урага-ан, — сквозь слезы уточнила Милочка.

— Тем более! Объявится твой Володька, и к маме скоро в отпуск поедешь… И вообще, чего ты ревешь, мы что тебе, не подруги?

— Подруги, конечно! — испуганно заверила Милочка. — Самые-самые родненькие подруги!

— Тогда давай, подружка, мазаться сначала. Только культурненько, — улыбнулась Вера. — Поспешай, а то Новый год на носу!

За общим столом вперемежку с допущенными на праздник мужчинами сидели хорошо знакомые нам жительницы общежития. Знакомые и незнакомые — неузнаваемо нарядные, взволнованные и похорошевшие от волнения.

Фролов стоял с бокалом в руке. Потому что приближался самый главный момент: над притихшим залом раздавался бой курантов. С последним их ударом Фролов поднял бокал еще выше и выкрикнул традиционные, но от этого ничуть не менее значительные слова:

— С Новым годом, дорогие товарищи! С новым счастьем!

И все встали, и зазвенели бокалы, и празднично слились голоса, и все было очень похоже на большую и дружную семью.

Однако к середине ночи эта семья распалась. Что было вполне естественно, ибо в каждой семье — особенно большой — имеются, кроме общих, еще и сугубо личные интересы.

Столы отодвинулись к стене, высвободив место для танцев. Но не все покинули столы, отдельные любители остались, продолжая сепаратные тосты.

Магнитофон гремел на всю катушку, выдавая современные ритмы. Однако каждая пара танцевала на свой лад.

Толстый очкарик Леонид Григорьевич танцевал с такой же очкастой, но тоненькой музыкантшей Женей. Не знаем, была бы довольна мама одинокого технолога его выбором, но он, похоже, был абсолютно счастлив. Они с Женей глаза в глаза, вернее очки в очки, кружились в плавном вальсе. И их совершенно не беспокоило, что из магнитофона звучал совсем не вальс.

Зато Милочка лихо отплясывала с длинноволосым пареньком как раз в нужном ритме. Раскрасневшаяся, легкая, веселая и уже позабывшая все свои печали.

Лаптева танцевала с мужчиной на полголовы ниже ее. Из-за его спины она корчила рожи подружкам, помиравшим со смеху.

Рыжая зеленоглазая медсестра Люся прохаживалась — иначе этот танец никак не назовешь — в паре с солидным прорабом Игнатием Петровичем. Кудрявый красавец бывший