Джон Барт - Химера Страница 53

– "Подразумеваешь ведь и то, и другое, и третье, разве нет? – с трудом спросил царь, вкладывая руку своей дочери в мою. – Ну так наслаждайся ими в добром здравии". Филоноя расцеловала его, сбросила свой хитон и жеманно склонила головку на мою руку. Тут же была провозглашена наша помолвка (наряду с матрилинейно-патриархальным домоуправством для Ксанфа, компромиссом, нехотя принятым потрясенными кобылокультистками), свадьба должна была состояться по возвращении Иобата и Совета отечественной обороны из освидетельствующего путешествия на гору Химера. К сожалению, на спуске экспедиция была перехвачена среди козьих пастбищ отрядом мстительных амазонок, возможно действовавших на основе просочившейся от ломовиков информации: полдюжины высокопоставленных ликийских официальных лиц пало в стычке, еще полдюжины членов совета, включая и царя, были захвачены в плен; этим по очереди вручался нож и предоставлялся выбор – избавить себя при его помощи либо от жизни, либо от детородного члена. Из последних шести единственный, кто склонился к последней альтернативе (Председатель СОО), был выпущен на свободу и донес до всех – со слезами на глазах, но не, вопреки рассказам некоторых пошлых историков, высоким голосом, – что одиннадцать ликийских матрон были обезмужены (но не обезмудены), что Филоноя осиротела и воцарицилась, я сам обестестыцен, разминистрен и воцарен, что Химеры, по всей видимости, больше не было, а мой сделанный по горячим следам отчет об оставленных ею следах правилен во всех деталях кроме одной: на фаске скалы имелся не сажистый силуэт, а лишь сажистый контур или очерк, под которым был обнаружен (и доставлен мне доблестным старым чиновником) сажистый свиток, запечатанный оттиском на воске вздыбленной Химеры и надписанный снаружи (по саже): Б от П: Начать в Середине Нашего Жизненного Пути. Мне было приятно заключить, что Полиид не умер, а только преобразился. Филоноя учила меня читать и писать; я отложил свиток и напрочь забыл о нем – до сегодняшнего утра. Спихните меня. Мы поженились и короновались и с тех пор неизменно были счастливы. Спихните меня. Изгоните меня из города. Пегаса отпустили пастись, и теперь он тише воды, ниже травы.

– В заключение я хочу привлечь ваше внимание к двусмысленности моей официальной легендарно-мифической истории. Я так и не был никогда формально очищен от вины по делу Главка и моего брата. Мое поведение в Тиринфе в лучшем случае можно характеризовать как сомнительное. Кроме меня самого, не осталось в живых ни одного свидетеля потопления Химарра и карийских пиратов. Единственные возможные свидетели разгрома солимов и амазонок были мною последовательно чуть не до смерти затоптаны, а последняя – изнасилована и депортирована; я ни разу не удосужился побеспокоиться и узнать что-либо об этом младшем капрале в Коринфе – факт, который наглядно характеризует мое очевидное безразличие к благоденствию как моей матери, так и родины. Я не могу представить даже хитона, ибо его насовсем прибрала к рукам Филоноя. От Химеры – никаких следов ни ее существования, ни погибели, если не считать моего наброска, воспроизвести который на любой скале может любой школяр. От Полиида, единственного, кроме меня, свидетеля монстромахии, никаких дальнейших признаков жизни, за исключением занудного текста этой лекции. Единственное мое наглядное чудо, подъем вод, как я уже показал, явилось скорее плодом хитроумного расчета, чем волшебства. Пегас, безусловно диво дивное, был повит кузеном Персеем, а не мной, мне же его просто ссудила Афина; к тому же он уже не тот, что был. Но завершающим доказательством, ежели в таковом имеется потребность, моей прохиндейской натуры служит то, что накануне своего сорокалетия, когда, как вы знаете, типический – подлинный – легендарный герой вдруг впадает в немилость у богов и людей, я наслаждаюсь преданностью своей жены, уважением детей, почитанием подданных, восхищением друзей и страхом врагов – все это свидетельствует о протекции Олимпа. Вышвырните меня.

В: Это ответ?

О: Пардон?

В: Нам приятно довести до вашего, милостивый государь, сведения, что в знак высокой оценки блестящего курса лекций, а также общего признания ваших заслуг по патронажу Университета и выдающегося вклада, внесенного вами в героическую генетику и автомифографию, студком, профессорско-преподавательский состав и администрация Ликийского университета единогласно проголосовали за назначение вас на Мемориальный трон Иобата по прикладной мифологии, самое престижное профессорское кресло в Университете, только что основанное и финансируемое царицей Филоноей. С днем рождения, государь.

Я сбежал на болота, метнул свой завтрак и лекционный свиток в сыть-траву, вспомнил на последнем симпатичную печать – Химеру, сунулся туда подцепить его да выудить из отступающего прилива, не смог его засечь, вкалывал почти до самого заката, отыскал вместо него севшую по низкой воде на мель "Персеиду", которую угрюмо оттащил обратно, на страницу один, читай: – Доброй ночи. -Доброй ночи и т. д., на следующий день поутру вытащил после завтрака заветную уздечку, изрыгнувшись на конюшню, был подсажен и подпихнут лакеями и т. д., гикнул, свистнул и т. д.: Пегас, свесив крылья, плюхнулся на подстилку из опилок дубовой коры, словно падший аист, вот, пожалуйста. Тем временем царица Филоноя, жалостливо примостившаяся по соседству с выгулом, почитав "Персеиду", предложила:

– Давай отправимся в путешествие! По всем тем местам, в которых ты свершал свои знаменитые дела! Начнем с Коринфа – Эвримеда просто не поверит, как выросли ребятишки! Затем Тиринф: вот уж вволю надразнюсь, с чего это вдруг моя сестричка в тебя тогда втюрилась, – да еще и мерзкий трюк с этими Беллерофоновыми письмами, которые ты называешь "Беллеро-фоническими". Кипрский Саламин не про нас, поскольку солимы вроде бы опять зашевелились, зато мы сможем пройтись по музею карийских пиратов на Фармакуссе и нанести официальный визит амазонкам в Фемискиру. Я по-прежнему принимаю дружеское участие в движении за освобождение женщин, хотя сама и не испытываю никакого особого желания "эмансипироваться", как, к несчастью, о том и свидетельствует развившееся со времен замужества небрежение прежней моей страстью – интеллектуальной деятельностью. Наконец – что, как мне кажется, я предпочла бы всему на свете, кроме твоих объятий, – мы вместе постоим на том самом месте, где ты убил Химеру! Просто позор: всю свою жизнь я провела в какой-нибудь сотне километров от этой горы и ни разу не забралась на нее посмотреть на твой знаменитый рисунок, ныне главную в Ликии приманку для туристов, – еще одно печальное, хоть и не масштабное свидетельство того, что мы, женщины, будучи озабоченными вынашиванием и выращиванием детей, склонны относиться ко всему остальному спустя рукава, пока в один прекрасный момент, как раз когда наши мужья и браки более всего нуждаются в щепоти задора и гонора, не обнаруживаем, что и в самом деле стали людьми скучными и неинтересными. Домой мы отправимся по пляжу, где я махнула тебе на посадку, а ты предложил на мне жениться и я согласилась – счастливейший момент за все мои почти четыре десятка лет. И далее в постель.

– Ну и само собой разумеется, что это не более чем предложение – и сама идея сентиментального путешествия, и специфический маршрут странствия, который я тут набросала. Возможно, оно шокирует тебя как слишком непосредственное подражание "Персеиде"? Тем не менее, по-моему, от такого путешествия заведомо не будет никакого вреда, а некая реальная польза очень даже возможна, поскольку, как ты однажды непринужденно заметил на семинаре для старшекурсников по мифологии, архетипическая схема легендарно-мифологического приключения такова, какова она есть, ни больше и ни меньше: мы можем ее не понимать, но не в силах от нее отказаться, и герои, воленс-ноленс, ей следуют. А вот что само собой, возможно, не разумеется: если на самом деле твоя интрижка с Антеей – ограничимся одним примером – была не столь невинна, как о том твердит официальная версия, а ты чувствуешь необходимость полностью перетрясти свое прошлое, можешь, как всегда, рассчитывать, что я все пойму и даже отдам должное твоему решению: мои собственные чувства для меня ничто по сравнению с моей к тебе любовью и важностью твоей карьеры легендарного героя и т. д.

Беллерофон ощущает – и не впервой, – что образ его усопшей супруги, искаженный для точности на манер карикатуры, рисуется ревнивым пером, и гадает – кем же. С чего бы, например, ревновать Филоною Полииду-Провидцу? Но герой сего рассказа более уже не уверен, что его автор – Полиид. Полиид напоминает ему, что Полиид никогда не претендовал на авторство: Полиид, собственно, так или иначе и есть сама эта история, во всяком случае ее знаки и пробелы; автором может быть Антонин Либерал, например, Гесиод, Гигин, Гомер, Овидий, Пиндар, Плутарх, Схолиаст к "Илиаде", Цец, Роберт Грейвз, Эдит Гамильтон, лорд Рэглан, Джозеф Кемпбелл, автор "Персеиды", кто-то подражающий этому автору – короче, любой, кто когда-либо писал или напишет про миф о Беллерофоне и Химере. Понять это нелегко и не очень-то приятно, ну да я доберусь до тебя, гадюка, до тебя, кровосос, и непременно тебя прихлопну. Не может ли это быть амазонка Меланиппа?