Эфраим Севела - Викинг Страница 6

— Вы кто товарищ? — уже не строго спросила она и с затаенным бабьим восхищением, так знакомым Альгису, посмотрела ему прямо в глаза.

— Я такой же литовец, как и те женщины в ресторане.

— Вы иностранец? — удивилась она.

— Нет, советский гражданин. Умирающий с голода.

— Ну, не похоже, чтоб вы скоро умерли, скользнула она глазами по его атлетической фигуре. — К сожалению, туда нельзя. Впрочем, я могу вам принести что-нибудь из буфета.

— О, спасибо. Но смею вас уверить, вы напрасно меня не приглашаете зайти в ресторан.

— Почему напрасно? Я действую по инструкции.

— А что такое инструкция? — Альгис почему-то стал находить удовлетворение в болтовне в этой «интуристовской» дамочкой, и ему захотелось подразнить ее, заставить напрячь не слишком крепкие мозги. Нужно проявлять инициативу. Ситуация меняется каждую минуту, инструкция за ней не поспевает.

— К чему вы клоните? — она поморщила невысокий чистый лобик, с обеих сторон обложенный лакированными локонами. Барственный, уверенный тон Альгиса, его импозантная спортивная фигура и мужественное холеное лицо внушало ей почтение и даже робость.

— Я — поэт, — сказал он. — Лауреат. Неужели вам мое лицо не знакомо по газетам?

— Извините, — растерялась она. — Я припоминаю… где-то видела… Вы не назовете ваше имя?

— Альгирдас Пожера. Уверяю вас, эти американские литовки, что сейчас аппетитно едят в ресторане, знают мое творчество. В Америке мое имя хорошо известно в литовских кругах. Но они не подозревают, что их любимый поэт и национальная гордость стоит голодный перед закрытой дверью ресторана.

Она вдруг рассмеялась, и под слоем розовой пудры на щеках проступил румянец.

— У меня есть идея. Я вас приглашаю обедать с туристами, а вы с ними побеседуете за столом. Ответите на вопросы. Идет?

— Согласен. Но…

— Я надеюсь, вы знаете, как надо отвечать?

— Знаю, знаю, = снисходительно улыбнулся он. — Не первый раз.

— Отлично. Только извините… по долгу службы… я была бы вам признательна… если б вы мне показали ваши документы.

— И все это ради обеда?

— Нет, для первого знакомства, — рассмеялась она. — Меня зовут Тамара. Тамара Георгиевна. — Она протянула ему лодочкой руку, и когда он, пожав, не сразу выпустил ее, зарделась и даже потупила взор.

— Пойдемте. Не надо документов. Английским владеете?

— Нет.

— А как же будете объясняться?

— На родном языке. Они ведь литовки.

— Ах да, я совсем забыла. Вы — член партии?

— Разумеется, Тамара. Еще несколько вопросов, и я уже буду бывшим коммунистом, скончавшимся от истощения. И вы будете повинны в моей негеройской гибели.

Она заглянула ему в глаза мягко, по-женски и, казалось, сейчас доверчиво и покорно положит ему ладошки на грудь. Альгис знал этот взгляд, как сигнал полной капитуляции перед его мужским обаянием.

— Пойдемте, я представлю вас, товарищ Пожера. — Она обернулась к скромно дожидавшемуся их, сложив пухлые ручки на животе, шефу-армянину: — Еще один прибор. За мой столик. Запишите в общий счет. Двери больше не открывать.

— Милости просим, дорогой товарищ, — грациозно, как балерина, показал обеими пухлыми руками направление шеф и посмотрел на Альгиса томным взглядом черных, как маслины, глаз. — Вы будете один мужчина на весь ресторан. Как в букете роз. Они пошли по узкому проходу мимо кухни, откуда несло острыми раздражающими запахами. Она впереди, покачивая бедрами под туго натянутой юбкой, а он — чуть позади, слегка напрягшийся, как бывало перед публичными выступлениями, и уже недовольный тем, что согласился превратить обед в пресс-конференцию, на которой придется говорить избитые банальности под строгим оком дуры из «Интуриста» и не замечать, что ешь. Слава Богу, она литовского не знает, а то пришлось бы взвешивать каждое слово, как на допросе.

— Кстати, товарищ Пожера, — сказала она, не оборачиваясь, и словно угадав его мысли. — Я литовского не знаю, а мне бы не хотелось быть лишней при беседе. Вы переведете мне… в общих чертах? Альгис не ответил, сдержался, чтоб не выдать тоном закипающего в нем раздражения.

Вагон-ресторан был разделен посредине ковровой дорожкой на два длинных ряда столиков. Американки, как дети, занимали левый ряд. Правый пустовал. И только где-то на среднем столике сиротливо виднелся один-единственный прибор с дымящейся тарелкой чего-то красного. Должно быть, борща. Это было место Тамары. Как наблюдательный пункт, откуда было удобно обозревать всех своих подопечных, отвечать каждой, в каком бы конце ресторана она ни сидела.

Пока Тамара торжественно, вкусно выговаривая английские слова, представляла обедающим Альгиса, официант проворно ставил второй прибор в пустом ряду рядом с тамариным

— Дорогие дамы. Позвольте представить вам совершенно случайно оказавшегося с нами в одном поезде необычайно интересного вам человека — гордость современной литовской советской литературы, лауреата Государственной премии товарища… — она сделала неловкую паузу и, лишь скосив глаза на Альгиса, углом губ спросила по-русски свистящим шепотом, повторите ваше имя.

— Пожера… Альгирдас… — также шепотом и чувствуя, что краснеет при этом, повторил, как школяр Альгис, разглядывая устремленные на него молодые и старые, но все с каким-то единым литовским обликом, лица американских туристок.

— Альгирдаса Пожеру! — громко, как в цирке, возвестила Тамара, и Альгис с ужасом подумал, что она их вынудит этим возгласом на цирковые аплодисменты.

Но, к счастью, все обошлось. Ему лишь вежливо заулыбались, засверкали очками. Больше половины женщин было в очках, в оправах самых замысловатых форм и оттенков. И Альгис почему-то подумал, что за границей слишком много людей страдает недостатками зрения, значительно больше, чем в Советском Союзе. Если судить по количеству людей, пользующихся очками. Правда, его вильнюсский приятель, врач-окулист, имел свое мнение относительно этого преимущества советского образа жизни. Он считал, что у нас так мало людей в очках не потому, что у остальных здоровое зрение, а из-за отсутствия регулярных профилактических осмотров населения.

Появление Альгирдаса Пожеры в ресторане не вызвало сенсации у американских литовок. Они доброжелательно и с любопытством рассматривали его, пока он раскланивался, словно на сцене, и продолжали есть, вполголоса переговариваясь.

Тамара подвела Альгиса к своему столику. В его тарелке уже тоже дымился красный борщ. Он положил на колени салфетку, взял хлеб из тарелки посреди стола и стал есть, отведя глаза на пустой ряд, в конце которого у кухни стоял шеф в белой, не сходящейся на животе, куртке, с полотенцем, перекинутым через руку, и своими черными оплывшими глазами с удовлетворением обозревал склоненные к тарелкам головы и жующие рты.

Тамара толстым слоем накладывала ложкой икру на хлеб и глубоко откусывала, ощерившись, чтоб не смазать краску с губ. У нее была неприятная, плебейская манера есть и при этом разговаривать с набитым ртом.

— Не люблю такие группы, доверительно пожаловалась она Альгису. — Они же, кроме английского еще и на своем тарабарском языке лопочут. А я, как дура. Стой и хлопай глазами. Может, смеются надо мной или какую гадость про нашу страну говорят. Они же все нас, русских, ненавидят.

Тамара забыла, что Альгис тоже не русский, а литовец, и делилась с ним, как со своим человеком, ища сочувствия. В этот момент она поразительно напоминала полковника, тщетно прорывавшегося в ресторан. Тот же шовинизм. Высокомерный, брезгливый. В лучшем случае — покровительственный.

Альгис весьма часто сталкивался с этим даже в среде интеллигентной, чуждающейся официального квасного патриотизма. И даже такие люди, всесторонне образованные, говоря о Прибалтике, путали Латвию с Литвой, а Литву с Эстонией и почти никогда не могли уверенно сказать, какой город является столицей любой из этих республик. Это был тот особый род шовинизма, завуалированного, покровительственного и полупрезрительного.

— Но, слава Богу, мне с ними недолго возиться, — оттопырив губы, кусала бутерброд с икрой Тамара. — В Вильнюсе сдам их литовскому «Интуристу», а сама домой.

Альгис увидел, как в другом ряду, где обедали туристки, поднялась высокая, плотно обтянутая синим свитером, совсем молоденькая девушка и, улыбаясь до ушей, как это умеют только американцы, направилась к ним, мотая широченными, по последней моде штанинами, вязаных брюк.

На фарфоровом личике Тамары появилась недовольная гримаска, но она тотчас же смахнула ее заученной служебной улыбкой.

— Здравствуйте, мистер Пожера, американка протянула ему руку и Альгис заметил, что ее светлые, подведенные синевой глаза немного косят и от этого она была очень женственной и миловидной. — Я ваша давняя поклонница. Я слышала вас в Питсбурге два года назад. Не правда ли?