Александр Силаев - Так хохотал Шопенгауэр Страница 6

Так подумали те, кто подумал. Остальные не размышляли, но чувствовали в тех же тонах. Они пришли, купили билеты на канатного плясуна, расселись рядком, разговорились ладком, а здесь вылез какой-то хрен и начал пасти народы. Вислое оно дело, народы пасти, смурное и шизотимное. Нет, чтоб сбацать чего на манер канатного плясуна! Но Артур Шопенгауэр вовремя раскусил, чего люди думают. Хотел уж начать полемику, дискусией потешиться да диспутом порезвиться, а потом решил — ну его. Давай-ка лучше перестрелочкой позабавлюсь, так оно короче выйдет и наглядней покажется. Извлек было «беретту», погладил ствол, поцеловал рукоять, затвор передернул. А затем расхохотался и спрятал друга во внутренний карман пиджака. Не стал брать грех на душу.

Стоял на трибуне, смотрел людям в лицо и солнцу в глаза, хохотал как буйный, радовался от души, сгибался пополам и дергался будто пьяный. Хохотом заходился неземным, на месте пританцовывал, ногами топал и руками махал, орал бессвязно, без мыслей и знаков препинания, двоеточий и многоточий. Не по-людски себя вел. Минуту хохотал, две, четыре. И все ему мало было, все не вдосталь, столько уж скопилось радости нерастраченной.

Люди непонимали. Крутили пальцами у виска. Перешептывались и переглядывались. Ругались и расходились по панельным хрущевкам, по летним дачам и зимним саунам, по хрустальным дворцам и крысиным норам. Но несколько мужчин и женщин засмеялись в ответ, и заулыбались, и замахали руками, и стали знакомиться. А он смотрел на них, чувствуя погоду вокруг себя, ясное небо над всей страной и уютное живое тепло, исходящее от смертоносного друга.

Так хохотал Артур Шопенгауэр.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, В КОТОРОЙ НАШИ ГЕРОИ РАЗБИРАЮТСЯ С МАСОНСКИМ ПРЕДИКТОРОМ

Сколько веревочке не виться, все равно кита не забороть. Сколько богу не молись, кредиту не даст. Сколько водки не пей, все равно от зимы не спрячешься. Сколько не жалей, справа налево не перепишешь. Сколько не смотришь на других, только себя и видишь. Сколько правды не ищи, ложь покрасивше будет.

Повторил он треклятые банальные истины, да и был таков. А каков он был?

Вооружен и очень опасен.

Переполненный тишиной и энергией разрушать.

Тоскующий по любви и жаждущий перемен.

Готовый убивать и жизнь свою положить.

Очень спокойный и в недеянии.

…С Лехой взяли на себя главный ход. Илья и Добрыня пошли с черного. Часы сверили. В первые пять секунд положили троих.

— Тра-та-та-та, — бился «узи», раздаряя вечную благодать.

Они даже не кричали, просто падали и умирали, и кровь стекала на мраморные плитки из разорванных животов и пробитых грудей. Они б отстрелялись, да не успели: чисто их положили, по-нашенски, по-былинному… Так и лежали мертвые удальцы, положив пальцы на рукоятки спрятанных в кобуру. Добрые лица были у мертвяков, у охраны крутой, тренированной, татаромасонской.

Они б и еще кого расхреначили, нравилось им, неплохо дело пошло. Только не было больше стражников, извели всех за первые полминуты.

По лестнице побежали наверх, знали, куда бежать и зачем. Распугивали по дороге пыль, шугали котят, приведений и маленьких девочек, но не трогали — всех нужных на тот свет уже отпровадили. Бежали потные и дышали злобно, прямиком в апартаменты злодеюшкины.

Предиктор восседал за сверкающим монитором, бил по клавишам, волновался, слюну пускал и уши топорщил. Игрушками виртуальными себя тешил, душу отводил, расслабуху нагонял. Так и взяли его, виртуального. Отнекивался он и отбрыкивался: дай, говорит, доиграю, дай, говорит, еще пару заходов, как раз чуду-юду виртуального умотал, три шага до конца — дай ты кайфа словить, будь человеком. Не-а, сказали ему, какие мы тебе, козлу, на хер, люди? Мы, козлинушка, твои прямые противники, а потом уж люди, граждане, пешеходы, сыновья, отцы и все остальное. Понял, мать твою, супостат е…й?

— Понял, — печально сказал предиктор.

— А знаешь, долбон, что в этой жизни делают с е…и супостатами? строго поинтеесовался Илья.

Предиктор закивал своей красивой головой: знает, мол, наслышан.

— Хочешь, а? — издевательски спросил Леха.

— Идика-ка ты, пацан, — тихо сказал полувековой предиктор.

— Давай поговорим за жизнь, — предложил ему Артур Шопенгауэр. — Узнаешь меня?

— Кто ж тебя из наших не знает? — рассеянно ответил тот. — Ты же гондурас пятикрылый. Ты же, Петечкин, еще в сороковых мелочь тырил. У моего брата самокат увел. Кто ж, тебя, комсомольского пестика, не помнит? Любого бомжа спроси, кто у нас ниже грязи — сразу про тебя скажет.

Не обиделся Шопенгауэр на такие речи, рассмеялся только весело и с сочувствием.

— Ну не знаешь, так узнаешь, — добродушно вымолвил он.

И ударил предиктора туфлей в промежность. Застонал он, схватился за член ушибленный, но не заплакал — не девчонка, все-таки, а мужчина, причем в летах, не дурак и не заторможенный.

— Что, гондурасик, в супермены подался? — улыбчиво спросил татаромасон.

Расхохотался тут Артур Шопенгауэр, не мог себя сдерживать.

— Не хочу тебя убивать, не хочу, — кричал он порывисто. — Хороший ты мужик, правильный. И кончай дуру гнать, я ведь понял, что ты правильный. Я ведь все равно не обижусь, а тебе отвечать. Я не хочу тебя мочить, слышишь? Есть в тебе искра, есть божий дар, суть и стержень наличествуют. Ну как такого порешить? Осиротеет, мужик, без тебя земля. Лучше выйти на улицу и малышу голову свинтить — осиротеют его нерожденные дети, и хер с ними. А без тебя, мужик, не дети осиротеют вонючие, а земля наша, святая и непогрешимая. Как тут приговор исполнять, да и как ты его придумаешь, приговор? Жизни бы тебе вечной, мужик, пожелать, но долг — сам понимаешь. Не мне тебе объяснять, что такое долг, правильно?

— Красиво говоришь, Артур, — нехотя похвалил предиктор. — Учился, наверное, словей поднабрался, приемчиков риторических. Наверное, богом себя мнишь, а?

— Ну что ты, — вежливо сказал Шопенгауэр. — Бог один. А я так себе, пророк, да и то в лучшем случае.

— Считаешь себя поумней меня? — усмешливо спросил предиктор.

— Да нет, наверное, — ответил Артур, секунду поколебашись.

— Ну тогда, наверное, душевно чище и духовно сильнее?

— А хрен его знает, — честно сказал Артур. — Я ведь не очень много о тебе знаю. Вижу, что мужик правильный. Знал бы твою душу, мог бы чего и сравнивать. А у тебя, мужик, проблемы? Вижу, ты за мой счет самоутверждаешься, а?

Рассмеялся теперь предиктор.

А затем захохотал Шопенгауэр.

И стали на секунду словно братья, в хохоте своем единые, в породе единые и в знании неразрывно связанные. Первым отхохотал свое господин верховный предиктор.

— Убьешь меня, да? — с улыбкой спросил он.

— Скорее всего, — неопределенно предположил Шопенгауэр.

— А за что? — спросил он невинно.

— Ты ведь знаешь, — почти ласково сказал пророк.

— А я вот и не знаю, — признался главный масон.

— Ну а как тебя не убить? — закричал Шопенгауэр. — Как тебя, суку, не убить, ну подумай сам? Мы охрану твою завалили, а тебя не убить, да?

— Не понял, — искренне сказал он.

— Ты ведь должен понимать такие вещи, — Шопенгауэр сел напротив, положил ногу на ногу. — Есть судьба и есть карма. Человек не сам друзей и врагов выбирает, он то берет, что карма дает. Детерминизм, ты ведь знаешь. Даже взгляды человек не сам выбирает! Это сложно понять, конечно, но это так — а когда понимаешь, кажется просто, очень просто. Человеку, например, кажется, что он сам определяется в политических пристрастиях, да? Да нет, он берет, что судьба дает. Очень пошло дает причем. Я простое приведу: пацана во дворе побили, или у парня любовь несчастная, или еще какая лабуда. Одним словом, хреново ему живется, раздражение скапливается, энергия нетраченая, злоба закрытая — и попадает ему в руки оппозиционная книжечка. Ему же надо злобу плеснуть? Начинает парень нелюбить правяший строй, идет в подполье или еще хрен куда, и кажется ему, мудаку — за счастье народное борется, против разной нечести, а на самом деле просто били его, просто девушки не было, денег, может быть, нехватало. Вот тебе и социальный экстаз, вот тебе и народное, на х… дело. Есть в Росси такая женщина Валерия Новодворская. Соловьем хрюкает. Так ее в зверинце показывать: как образец и классическое создание, как добрым молодцам урок, что и почему в этой жизни.

— Ты все здорово говоришь, — зевнул предиктор. — Только я при чем? Тебя что, в детстве мочили? В парашу кунали? Или баба не дала? Оправдаться хочешь?

— Твой мать, сукин пес! — заорал Артур. — Угондоню, блядь, на х…, уе…у как придурка траханого! Я таких как ты, в дерьме топил, понял, бля? Я таким черепок сносил, бля, и ручки выдергивал. Показать, на х…?

— Ладно, — просто сказал предиктор. — Считай, что я понял. Все мы так можем, пока живые. Только я правда не уяснил, чего от меня надобно-то?