Изабель Вульф - Мучения Минти Мэлоун Страница 6

— Давай же, Доминик! — не отступал викарий, срываясь на визг, с жалкой, вымученной улыбкой. — Давай попробуем заново. Согласен ли ты любить, Айрин Араминту, почитать ее и все такое, пока смерть не разлучит вас?

— Нет, — сказал Доминик, на сей раз более уверенно. — Боюсь, что нет. И, не сводя с него глаз, я услышала, как тихо поскрипывают деревянные скамьи. Гости зашевелились и заерзали.

— Доминик! — Это был Чарли. — Что с тобой, старина? Давай! Нужно продолжать.

— Не могу, — выдавил из себя Доминик, медленно, с сожалением качая головой. Он выглядел чудовищно. Будто потерял рассудок от горя. — Не могу, и все, — повторил он.

В это самое мгновение, уж не знаю как, я смогла заговорить.

— Ты заболел, Дом? — прошептала я. — Тебе нездоровится?

Он посмотрел на меня и простонал:

— Нет-нет, я не заболел. Я здоров. Со мной все в порядке.

— Тогда в чем же дело? — прохрипела я. Во рту было сухо, будто песка насыпали; позади раздался обескураженный шепоток.

— Дело в том… — проговорил он. — Дело в том… что это очень серьезный обет, Минти. Это клятва, которую я, может быть, не смогу сдержать. И все ничего, но мы же в церкви.

— Да, — слабо пропищала я, — знаю.

— В церкви нельзя просто соврать и надеяться, что это сойдет тебе с рук, — продолжал он. — В последнее время я часто думал о Боге. Может, ты этого и не подозреваешь, Минти, но я глубоко религиозный человек.

— Дом, о чем ты говоришь? — промямлила я. — Ты же никогда не ходишь в церковь.

— Знаю, но чтобы быть религиозным, необязательно ходить в церковь. И теперь, когда я стою здесь, перед алтарем, перед лицом Господа, я понимаю, что не могу пройти через это. Ведь мне придется дать клятву любить тебя и заботиться о тебе, Минти, а это, знаешь ли, не шутки.

— Да-да, вообще-то знаю.

— И, только оказавшись здесь, я понял, насколько огромны эти обязательства. Только сейчас, — говорил он, — я начинаю осознавать чудовищность того, что от меня хотят.

— Почему чудовищность, Дом? — изумилась я. Чудовищность — это что-то плохое.

— Не прерывай меня, Минти! Я имею в виду громадность всего этого. То, от чего должен отказаться.

— Ты что, раньше этого не знал? — задыхаясь, выпалила я. В горле стоял комок размером с лимон.

— Знал. Но раньше я не понимал, на что иду. Истинного значения. Теперь, в церкви, я понимаю. Серьезные обязательства. И я не готов взять их на себя, потому что, откровенно говоря, Минти, очень многое в тебе меня просто… бесит.

При этих словах по рядам прошел внезапный ропот, будто кто-то спугнул стайку пичужек и она взметнулась в воздух с поля. До меня доносились нервные, вопросительные перешептывания и резкие, прерывистые вздохи.

— Говорят, всех, в конце концов, начинают доставать всякие мелочи, — произнес он. — Меня они уже достают. Сама знаешь, ты жуткая неряха, — оседлал он любимого конька. Его низкий голос взлетел почти до бабского истеричного визга. Так всегда случалось, когда Доминик заводился. — Ты постоянно лопочешь какой-то бред, — не успокаивался он. — И никогда не понимаешь, что пора заткнуться.

— А чего ты ожидал? — вскричала я. Сердце лихорадочно колотилось. — Я ирландка наполовину и радиорепортер.

— Ты меня выводишь, — захныкал он. — Я пытался отбросить сомнения, но больше не могу. Просто не могу! Потому что думаю, мы… мы… рано или поздно все равно разведемся! Мне очень жаль, Минти, но я не могу пройти через это. У меня отпала челюсть. Я так и стояла с открытым ртом, должно быть, являя собой картину кретинического идиотизма. Сказанное им никак не укладывалось в мозгах. Я посмотрела на папу, но тот тоже застыл, разинув рот. Мама и Хелен оцепенели, чуть ли не впали в кататонию. И опять вмешался Чарли:

— Довольно, старик! Хватит дерьма. Прошу прощения, святой отец! Скажи, что согласен взять ее в жены, и дело с концом.

Это была последняя надежда, соломинка, за которую цепляется утопающий, но тут вернулась проклятая оса.

— Нет-нет, этого не будет, — буркнул Дом, отгоняя насекомое от вспотевшего лица. — Я не стану ничего говорить в угоду тебе и всем, кто здесь собрался. Я не марионетка, понимаешь? Англия — свободная страна. Ты не можешь заставить меня пройти через это. И я не собираюсь на ней жениться. Я намерен подумать о себе. Наконец-то! — Он развернулся на девяносто градусов, лицом к ошеломленной толпе. Я видела, как его физиономия исказилась от страха. Он понял, что беззащитен перед их презрением.

— Послушайте, все… Мне очень жаль, — пролепетал он, нервно проведя пальцем по стоячему воротнику. — Я… м-м-м… понимаю, что многие из вас приехали издалека. Вы проделали очень долгий путь, как, например, моя тетя Бет — она прикатила из Абердина. Беда в том, что я не могу этого сделать. Надеюсь, вы поймете. И еще раз… мне очень жаль. — Я вновь увидела перед собой прежнего Доминика. Он ощутил, что к нему возвращается контроль над ситуацией. — Тем не менее, — как ни чем не бывало, продолжал он, — напоминаю вам, что свадьба застрахована, поэтому все проблемы решит страховая компания. — Он сглотнул и сделал глубокий вдох. А потом посмотрел на меня: — Послушай, Минти. У нас все равно ничего бы не получилось. Посмотри правде в глаза, и ты сама поймешь.

И он направился по проходу, удаляясь от меня самым решительным манером. Набрал скорость и чуть не поскользнулся на отполированном до блеска полу. И я даже крикнула вслед: «Осторожно, Доминик! Не упади!» Но он не упал. Он печатал шаг, бодро, чуть ли не весело стуча каблуками по сверкающим мраморным плитам.

Что случилось в следующие несколько минут, я не помню. Словно воспоминания стерли из мозга, как стирают старую, ненужную видеозапись с кассеты. Одно приходит на память: как я пыталась успокоить себя благоразумными советами из книги «Почти замужем», а в голову не приходило ничего, кроме названия главы — «Как выжить в самый счастливый день вашей жизни». Я просто стояла, вцепившись в расписание церемонии. И не имела ни малейшего понятия, что делать. Единственной мыслью было: неужели это все сняли на видеокамеру? Только бы не снимали… Чарли бросился вслед за Домиником, но через три минуты вернулся. Один.

— Сел на автобус, — шепотом сообщил он мне, папе и Хелен, которые обступили меня, защищая. Меня на новость озадачила: Доминик ненавидит общественный транспорт.

— Что же ты за ним не погнался? — спросил папа.

— Это был одиннадцатый номер. Сами знаете, он быстро едет.

— Понятно, — отозвался отец.

Мы с надеждой посмотрели на викария, но тот, похоже, не знал, что делать.

— С тех пор как я принял сан, никогда, ну никогда не видел ничего подобного, — заметил он, и этот комментарий добил меня окончательно. Люди уже громко шептались на скамьях, многие были в шоке. Эмбер открывала и закрывала рот, как выброшенный на берег карп.

— Какая собака укусила этого ненормального? — взвилась она, наконец. — Ублюдок! — шипела кузина, пробираясь к проходу. — Собачьего…

— Тихо, мадам! — осадил викарий. — Вы в доме Господнем.

— Плевать я хотела, будь это хоть дом гребаной Бернарды Альбы![11] — бушевала Эмбер. — Этот ублюдок только что бросил мою сестру!

Бросил! Это слово резануло меня, как нож. Бросил. Вот кто я теперь — брошенная у алтаря невеста. Эмбер была права. Часы продолжали отсчитывать минуту за минутой, а Доминик так и не вернулся. Снаружи собирались приглашенные в ожидании следующей свадьбы, и даже если бы Дом вдруг появился, во что я уже не верила, у нас не осталось бы времени принести обет. А главное, я знала точно: если уж Доминик что решил, так никогда-никогда не передумает. Такое у него жизненное правило.

Папа опустился на скамью и закрыл лицо руками. У мамы и Хелен был одинаково безумный вид. И тут я оглядела собравшихся, всех, кто стал свидетелями моего позора. Джек отводил глаза; его падчерицы пытались подавить смешок; Мелинда мелодраматически прижимала пухлую руку ко рту, словно не в силах оправиться от удара; Уэсли что-то нашептывал на ухо Дейдре и качал головой; тетя Фло рыдала. Никто не знал, что сказать и куда смотреть. Каждый изо всех сил старался не встретиться со мной взглядом. Так отворачиваются, проезжая сцену ужасающей автокатастрофы. Все верно. Я ощущала себя трупом, лежащим посреди дороги. Будто меня сбила и переехала машина. На мне не было ни пореза, ни царапины. Но кровь пролилась, и все это видели.

Между тем Чарли и викарий что-то горячо обсуждали. Кто-то должен решить, что делать дальше, смутно понимала я. Чарли взял это на себя. Подошел ко мне и положил руку на плечо, ободряя.

— Может, поедем в «Уолдорф», Минти? Хочешь?

— Что?

— Здесь нельзя оставаться.

— О нет…

— Понимаешь, Дом уже не вернется, и гости следующей пары давно собираются. Может, нам всем поехать в «Уолдорф», успокоиться немного, слегка перекусить и решить, что делать? Как ты думаешь, Минти? Ты не против? Это твой день. Мы все будем делать только то, что ты пожелаешь!