Джон Барт - Химера Страница 67

Очнулся я у задних небесных ворот отвратительным огромным насекомым, возможно слепнем Tabanus atratus, с шумным полетом и угрожающего вида жвалами, жужжащим вокруг кучи божественного дерьма. Восставший Зевс колонной навис надо мною и прогремел:

– Ты же оборотень, считай, что это преображенная амброзия. Хе-хе.

Пока ты для них достижим, капризы олимпийцев для нас закон. Попробовал – без шансов. Не важно, впрочем: мои новые фасеточно-многогранные глаза показали мне больше аспектов будущего – моего собственного, Беллерофонова, всего мира, – чем я когда-либо видел. Я попытался оскалиться, Зевс осклабился.

– Теперь ты видишь это, а, Аероним? В совершенстве копируя Схему легендарного героизма, твой ставленник Беллерофон стал совершенной копией легендарного героя. Нас такое забавляет. Но взгляни-ка еще раз на твою пресловутую Схему. Она гласит: Мистерия и Трагедия; Мистерия в путешествии героя в иной мир, его озарении, в его выходе за пределы общепринятых категорий, его особом промысле; Трагедия в его возврате к повседневной реальности, в неотвратимых утратах при перенесении несказанного в приговоры и города, во впадении в немилость у богов и людей, в изгнании и всем остальном. Теперь взгляни с этой точки зрения, куда завела Беллерофона его история: это не Мистерия и Трагедия, а конфуз и фиаско, о'кей?

Слепню (итак, снова я, поименованный Аеронимом, неудачно намагичил в имя вне наших святцев) не до игры с богом богов в софизмы. Я нейтрально зажужжал, пожал какими-то там плечами.

– Как, в общем-то, в его случае все и должно быть, – громыхнул Зевс. – Но посмотри, что выходит! В свое время перепробовал я этих амазонок, так что уж, поверь мне, гиппоман этой девки Меланиппы – штука что надо. Гляди-ка, Беллерофон карабкается на своем шальном коне прямо в небо, километр в минуту! Он уже вполне на высоте, чтобы охватить взором план Мистерии и Трагедии; дай ему еще несколько страниц, так он возвысится над тем и над другим и навсегда станет, нахлебник, звездой! Такое нас совсем не забавляет, и ты не надейся соскочить отсюда, пока не прижучишь.

– Жж.

Он опробовал большим пальцем заточку зигзага одного из своих перунов.

– Пегас, с другой стороны, мне родной племянник, да и лошадка – загляденье, как раз пригодится, чтобы тягать тюки с перунами из кузницы циклопов, когда с кого-нибудь понадобится подсбить немного спеси. Но ежели я подстрелю твоего Беллерофона одним из этих малышей, от сего крылатого коня останется, самое большее, порционный кусок запеченного конского филе на несколько центнеров. Следишь за моей мыслью?

– Жж.

– Ладно, если хочешь отвалить с этой кучи с выездной визой, дождись своего парнишку и кусни Пегаса в круп. Остальное приложится – новая страна, новый язык, новые мифы и легенды – в трех тысячах лет отсюда. Или предпочитаешь говноедствовать до скончания века? Ну как, идет?

Я с готовностью жжикнул.

– Хорошо. Тогда тебе придется жрать его, лишь пока ждешь. Клянусь смертными.

Поклялся и я, гнусавя единственно доступным мне образом, потом он ушел, а я принялся яростно оттирать крылья парой задних ног, во все глаза приглядываясь, как бы обратить себе на пользу букву его закона, словно искусный борец силу своего соперника Сброс Но пути к этому не нашел, между тем настало время ленча, и я просто умирал с голоду, но не осмеливался покинуть предложенное мне отложение в поисках более подобающего пропитания. Тут изнутри вышла и сама Олимпийская Царица – дабы якобы опорожнить громокипящего ночного генерала. Насколько мне позволяли все мои "жж", я взмолился о пощаде.

– Не беспокойся, – произнесла Гера, стараясь дышать ртом. Она отставила горшок в сторону и показала вниз на Коринф: – Видишь эту сексапильную белую телку, что пасется неподалеку от Немеи? Не хочешь ли на ней позавтракать? – Была то, как я увидел, Ио, последняя любовница ее мужа, им же в корову тайком и превращенная; в моем тогдашнем положении (немилосердно контрастируя с предложенным мне меню "черного хода") и так лакомый кусочек, а тут еще и приправленный местью моему мучителю.

– Беллерофон появится здесь отнюдь не сразу, – продолжала царица. – Я тебя прикрою. Ступай.

Я так и сделал, на славу напировавшись на жалобно мычащей Ио от Додоны до самого синего моря, названного отныне в ее честь, через Босфор и далее до Кавказа (где огромные Зевсовы совы, нет, сарычи, чуть не рыча, смаковали печень Прометея в собственном соку), обратно в Колхиду, оттуда в Иоппу (где она проломилась сквозь "Персеиду" I-F-5, как бык через посудную лавку) и дальше на восток до самой Бактрии и Индии, потом на запад через Аравийскую пустыню с караваном навьюченных за время пути историй, в Эфиопию и выше по Нилу. В Хеммисе, насытившись до отвала, я от нее отлепился, задержался, чтобы ополоснуть жвалы в питьевом фонтанчике близ пустого храма, и, сытно порыгивая, вовсю припустил на Олимп – как раз вовремя, ибо успел заметить левыми глазами гневного Зевса, восседающего с молнией в руке на пороге среди дерьма и осколков небесного ночного горшка, разбитого либо в гневе им самим, либо в страхе его супругой; а правыми – бравого Беллерофона, который, отбросив в сторону золотую узду, скормил Пегасу последние листики Меланниповой травки, а свернутой в свиток Схемой, словно стеком, подхлестнул свою здоровенную зверюгу к штурму последних худосочных лиг до небес.

– Как раз вовремя! – попытался сообщить я и тому и другому. – Дай-ка я слегка тебя подзужу, Бел, мой мальчик! Уж! Сожалею об Ио, ваше благородие: ваша половина буквально загнала меня в угол. Но я присмотрел, чтобы она в сохранности добралась до Египта – в самое время, чтобы отелиться вашим дитятею в маленьком и уютном спиральном храме вниз по Нилу, в Хеммисе: симпатичные фрески на стенах и т. д. Я не очень-то ее и кусал, так, обычная щекотка, то ли дело достанется сейчас этому коняге, чтоб он шмякнулся у самой финишной черты, – все это для! Уж. А вот и он!

Я нырнул вниз и хорошенько впился Пегасу под хвост, вжик, как раз в тот момент, когда Зевс поднял свой перун, а Беллерофон – свиток со Схемой. Когда крылатый конь взбрыкнул и заржал, бог так и замер с поднятой рукой, а вот герой, за мгновение до того, как навсегда сверзиться со своего седалища, с размаху меня пресловутой Схемой и прихлопнул, тут же выпустив ее из рук. Пегас рванул прямо к своему вышеизложенно окончательному хозяину; пришибленный, я тут же превратился в поблекшую копию греческого провидца Полиида – в гибельном падении со своим падшим сыном. Зевс свысока смеялся над нами (что за головокружительные минуты – падение с небес):

– Чем больше глаз, тем больше слепых пятен, Полиид! Мы, боги, не можем нарушать своих клятв, не можем заставить людей об этом пожалеть. Не мытьем, так катаньем, ты падаешь в тот самый новый мир и останешься Болотным Старцем на веки вечные. И если только твой сын не простит тебе всех шуточек, которые ты с ним сыграл, навсегда останешься ты той или иной версией его истории. Бог знает почему. Хе. Покеда.

Проплывая надо мной, распластанный орлом Беллерофон воззвал:

– Когда он сказал, что я твой, сукин ты сын, сын, за кого из близнецов он меня принимал?

Я был слишком занят, умирая и плетя интриги, чтобы ответить напрямую: навсегда умирая для формы Полиида, замышляя в своих собственных корыстных целях как раз эту развязку – как бы мне для начала обернуться нижеследующим окончательным интервью, разрастись оттуда на всю Третью Часть и в конце концов распространиться (по крайней мере когда луна будет на моей стороне) целиком на "Беллерофониаду", повествовательно продолжая расти и в смерти, словно ногти и волосы, пока не охвачу весь свод – "Беллерофониаду" с примыкающей к ней литературой; надуть своего подражающего герою сына, как Адмет надул свою жену Альцесту, с тем чтобы он занял, хотя бы частично, мое место в компании смерти, став историей собственной жизни, легендой о Беллерофоне. Так или иначе, если я обязан стать Болотным Старцем, я превращу мир в устрицу-жемчужницу для себя. Крякнув на выдохе, я перекинулся, чтобы начать торговлю, в эти последние трепетные страницы, написанные (помоги же мне, Муза) "по-американски":

Полиид: Ну вот. Как видишь, стремительно падают наши звезды. В духе "Персеиды" не хочешь ли, mutatis mutandis, закончить этот рассказ, добровольно отвечая для потомков, пока мы падаем, на взаимные вопросы – по пять штук на каждого?

Беллерофон: Для тебя "Персеида", возможно, и образец; у меня же таковых больше нет. Это твой первый. А вот мой – последний, тот, что я задал, перед тем как ты сменил формат: когда Зевс назвал меня твоим сыном, за кого он меня принимал?

П.: За Беллерофона, конечно. За кого же еще? Н. в. Прихлопнув меня Схемой, ты исполнил пророчество, впервые наложенное на меня, пока я охаживал в пене и барашках твою матушку: что я умру от руки собственного сына, если только он не согласится занять мое место, и т. д. Как обычно. А мне едва ли приходится на это рассчитывать, даже хотя ты наверняка убьешься, весьма жестко приземлившись всего в нескольких вопросах отсюда, тогда как пагинированная в моем стиле форма может рассчитывать на определенную послеударную жизнь. Так что же произошло с тобой, с тех пор как в конце Второй Части ты покинул Фемискиру? Пожалуйста, отвечай прямо на страницу.