Оксана Морозова - Фаина Раневская. Как сказано! Страница 7

Похоже, что Бог любит страдальцев. Вы когда-нибудь видели счастливого гения? Нет, каждого трепала жизнь, как травинку на ветру. Счастье — понятие для средних во всех отношениях граждан, и справедливости тут нет никакой.

В Москве можно выйти на улицу одетой, как бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение — это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамвае, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» — ибо в бедность никто не верит.

Встречается такая любовь, что лучше ее сразу заменить расстрелом.

Лучше быть хорошим человеком, «ругающимся матом», чем тихой, воспитанной тварью.

Сейчас долго смотрела фото — глаза собаки удивительно человечны. Люблю их, умны они и добры, но люди делают их злыми.

— Фаина, — спрашивала её старая подруга, — как ты считаешь, медицина делает успехи?

— А как же. В молодости у врача мне каждый раз приходилось раздеваться, а теперь достаточно язык показать.

— Этот доктор творит чудеса! Он буквально за минуту вылечил все мои болезни, — саркастически заметила Фаина Георгиевна после посещения врача.

— Каким образом?

— Он сказал, что все мои болезни — не болезни, а симптомы приближающейся старости.

У Раневской спросили:

— Как вы себя чувствуете, Фаина Георгиевна?

— Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, что я не мужчина, а то бы и предстательная железа заболела.

Или я старею и глупею, или нынешняя молодёжь ни на что не похожа! — сетовала Раневская. — Раньше я просто не знала, как отвечать на их вопросы, а теперь даже не понимаю, о чём они спрашивают.

Раневская выступала на одном из литературно-театральных вечеров. Во время обсуждения вопрос задала девушка шестнадцати лет:

— Фаина Георгиевна, что такое любовь?

Раневская подумала и сказала:

— Забыла.

А через секунду добавила:

— Но помню, что это что-то очень приятное.

Раневская обедала в ресторане и осталась недовольна и кухней, и обслуживанием.

— Позовите директора, — сказал она, расплатившись.

А когда тот пришёл, предложила ему обняться.

— Что такое? — смутился тот.

— Обнимите меня, — повторила Фаина Георгиевна.

— Но зачем?

— На прощание. Больше Вы меня здесь не увидите.

Мне иногда кажется, что я ещё живу только потому, что очень хочу жить. За 53 года выработалась привычка жить на свете. Сердце работает вяло и все время делает попытки перестать мне служить, но я ему приказываю: «Бейся, окаянное, и не смей останавливаться».

У него голос, будто в цинковое ведро ссыт.

Х**, положенный на мнение окружающих., обеспечивает спокойную и счастливую жизнь.

Раневская ходит очень грустная, чем-то расстроена.

— У меня украли жемчужное ожерелье!

— Как оно выглядело?

— Как настоящее…

14 апреля 1976 года. Множество людей столпилось в грим-уборной Раневской, которую в связи с 80-летием наградили орденом Ленина.

— У меня такое чувство, что я голая моюсь в ванной и пришла экскурсия.

В театре.

— Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер!

— Что? То-то мне показалось, что снизу дует.

— Ну-с, Фаина Георгиевна., и чем же вам не понравился финал моей, последней пьесы?

— Он находится слишком далеко от начала.

У Раневской спросили, не знает ли она причины развода знакомой пары. Фаина Георгиевна ответила:

— У них были разные вкусы: она любила мужчин, а он — женщин.

— Дорогая, я сегодня спала с незапертой дверью.

— А если бы кто-то вошёл?! — всполошилась приятельница Раневской, дама пенсионного возраста.

— Ну сколько можно обольщаться, — пресекла Фаина Георгиевна.

Раневскую о чём-то попросили и добавили:

— Вы ведь добрый человек, вы не откажете.

— Во мне два человека, — ответила Фаина Георгиевна. — Добрый не может отказать, а второй может. Сегодня как раз дежурит второй.

Рина Зелёная рассказывала:

— В санатории Раневская сидела за столом с каким-то занудой, который всё время хаял еду. И суп холодный, и котлеты не солёные, и компот не сладкий. (Может, и вправду.) За завтраком он брезгливо говорил: «&1у что это за яйца? Смех один. Вот в детстве у моей мамочки, помню, были яйца!»

— А вы не путаете её с папочкой? — осведомилась Раневская.

Раневская изобрела новое средство от бессонницы и делится с Риной. Зеленой: — Надо считать до трех… Максимум — до полчетвертого.

Поклонница просит домашний телефон Раневской. Она:

— Дорогая, откуда я его знаю? Я же сама себе никогда не звоню!

— Когда я выйду на пенсию, то абсолютно ничего не буду делать. Первые месяцы просто буду сидеть в кресле-качалке.

— А потом?

— А потом начну раскачиваться.

Мой друг Борух Фарбер, фотограф, говорил:

— Девушки, когда фотографируетесь, надо говорить «сыр», а не «утюг»!

В купе вагона назойливая попутчица пытается разговорить Раневскую.

— Позвольте же вам представиться. Я — Смирнова.

— А я — нет.

Как-то Раневская, сняв телефонную трубку, услышала сильно надоевший ей голос кого-то из поклонников и заявила: — Извините, не могу продолжать разговор. Я говорю из автомата, а здесь большая очередь.

Посмотрите, Фаина Георгиевна! В вашем пиве плавает муха!

— Всего одна, милочка. Ну сколько она может выпить?!

Люди как свечи: либо горят, либо в ж**у их.

Нет толстых женщин, есть маленькая одежда.

Талант — как бородавка — либо он есть, либо его нет.

Всё сбудется, стоит только расхотеть…

Юноша с девушкой сидят на лавочке. Юноша очень стеснительный. Девушке хочется, чтобы он её поцеловал, и она говорит:

— Ой, у меня щёчка болит.

Юноша целует её в щёчку:

— Ну как, теперь болит?

— Нет, не болит.

Через некоторое время:

— Ой, у меня шейка болит.

Он её чмок в шейку:

— Ну как, болит?

— Нет, не болит.

Рядом сидит Раневская и спрашивает:

— Молодой человек, вы от геморроя не лечите?!

— Фаина Георгиевна, вы опять захворали? А какая у вас температура?

— Нормальная, комнатная, плюс восемнадцать градусов.

Раневская просила прикурить:

— Обслужите даме рот!

Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой.

Теперь перед финишем понимаю ясно, что всё пустое.

Нужна только доброта и сострадание.