Том Шарп - Новый расклад в Покерхаусе Страница 7

— В 1956-м, — ответил Казначей.

Ректор всплеснул руками.

— По географии, — добавил Казначей, подсыпав соль на рану.

— По географии. Ну конечно. По чему же еще. — Ректор подошел к окну. Сад стоял, весь покрытый снегом. — Пора все менять. Надо возвращаться к истокам. Основатель колледжа завещал «прилежно заниматься познанием наук». Мы должны принимать людей с хорошей академической подготовкой, а не тех неучей, которых мы вынуждены пестовать сейчас.

— Да, но существует одно-два препятствия, — вздохнул Казначей.

— Знаю. Первое — Старший Тьютор. Ведь это он отвечает за прием в колледж.

— Я, собственно, не о нем. Мы как бы зависим от подписных пожертвований.

— Подписные пожертвования? Впервые слышу.

— Об этом мало кто знает, кроме, конечно, родителей самых никудышных студентов.

Сэр Богдер хмуро уставился на Казначея.

— То есть вы хотите сказать, что колледж принимает кандидатов, не обладающих нужными данными? При условии, что их родители отчисляют деньги в фонд пожертвований на нужды колледжа?

— Боюсь, что так. Честно говоря, без этих взносов колледж вряд ли бы смог сводить концы с концами, — сказал Казначей.

— Чудовищно. Это равносильно торговле дипломами.

— Равносильно? Это и есть торговля дипломами.

— А как же экзамены на степень бакалавра с отличием?

Казначей покачал головой:

— Куда нам! Наш конек — обычные дипломы. Старые добрые дипломы бакалавра гуманитарных наук. Мы выдвигаем кандидатуры, и их принимают без вопросов.

Ошарашенный сэр Богдер опустился в кресло.

— О Бог ты мой, и вы хотите сказать, что без этих… мм… пожертвований… кой черт «пожертвований»! — без этих взяток колледж не просуществует?

— Если совсем коротко, то колледж разорен.

— Но почему? А как другие справляются?

— В других колледжах не так. У большинства из них огромные средства. Они умеют помещать свой капитал. Возьмем, к примеру, Тринити-колледж. Третий в списке крупнейших землевладельцев страны. На первом месте королева, на втором англиканская церковь. Казначеем Кингз-колледжа когда-то был сам лорд Кейнс[12]. А у нас, к несчастью, лорд Фигтеберт. Пока Кейнс копил денежки, Фигтеберт пустил все на ветер. Лорд Фигтеберт. Ну тот самый, который накуролесил в Монте-Карло. Помните?

Ректор неуверенно кивнул.

— Лорд Фигтеберт, — подсказал Казначей. — Там еще была история с банком.

— Он что, сорвал банк в Монте-Карло? Солидный выигрыш.

Казначей покачал головой:

— Да я не про тот банк. Я про «Англиан Лоуленд Банк» в Монте-Карло — наш, английский. Фигтеберт просадил в рулетку два миллиона. Представляете, какая трагедия.

— Еще бы, — согласился Ректор. — И как это он себе пулю в лоб не пустил?

— Так трагедия-то для банка, а не для Фигтеберта. Тот-то вернулся как ни в чем не бывало, и в конечном счете его избрали главой Покерхауса, — пояснил Казначей.

— Избрали? Что за блажь — выбрать Ректором человека, разорившего колледж. Я думал, его линчевали.

— Сказать по правде, колледж некоторое время от него зависел. Как мне рассказывали, доходы с имения Фигтеберта помогли нам в тяжелые времена. — Казначей тяжело вздохнул. — Так что, в принципе, господин Ректор, я вас поддерживаю, но боюсь, что… мм… затруднительное положение, в котором находится наша казна, не может не наложить определенных ограничений на процесс проведения в жизнь задуманных вами перемен. Как говорится, по одежке протягивай ножки.

Казначей допил кампари и встал. Ректор уставился в окно, на белый сад. Снова пошел снег, но Ректор даже не заметил. Он думал совсем о другом. О своей долгой карьере. И тут его осенило, что история повторяется: доводы Казначея ему хорошо знакомы — они те же, что и у министерства финансов и Английского банка. Так было всегда: идеалы сэра Богдера разлетались в щепки, напоровшись на рифы финансовых нужд. На этот раз все будет по-другому. Всю жизнь он терпел неудачу за неудачей. Теперь ему терять нечего. Покерхаус должен измениться, иначе его постигнет та же участь, что банк в Монте-Карло. Вдохновленный Ректор встал и повернулся к Казначею. Но тот уже выскользнул из комнаты и шел себе вперевалку по саду.

4

Пупсер проспал. Напряжение, как моральное, так и физическое, вымотало все силы. Когда он проснулся, миссис Слони уже убиралась в соседней комнате: двигала мебель и вытирала пыль. Пупсер лежал в кровати и слушал. Здесь, в Покерхаусе, все как в детской карточной игре, пришедшей из далекого прошлого. Из особых карт с изображением людей разложен пасьянс. Получается «счастливая семейка». Миссис Слони — заправщица постелей. Кухмистер — главный привратник. Декан. Старший Тьютор. Господа и слуги.

Миссис Слони возилась в соседней комнате, как медведь в берлоге. Как все-таки чудно распорядилась судьба, отведя Пупсеру роль господина, а миссис Слони сделав бойкой расторопной служанкой — роль, которая никак не вязалась с ее нравом и внушительным телосложением. «Какие странные у нас взаимоотношения», — думал Пупсер. Дело осложнялось тем, что миссис Слони был наделена каким-то грозным очарованием. Наверное, пышность форм таила некую человеческую теплоту, а это такая редкость в равнодушном мире Кембриджа. Другого объяснения не найти. Пышные формы миссис Слони овладели воображением Пупсера (о том, чтобы овладеть ею самой, он и думать не смел). Однако на трезвый взгляд она не обладала никаким особым обаянием. В ней удивляли не столько необъятные формы, сколько огромная силища, мощь. В угрожающей походке миссис Слони проглядывало что-то материнское, а лицо сохранило свежесть и никак не подходило женщине с такими объемами. Только голос выдавал в ней человека заурядного. Голос и речь — незамысловатая, с легким оттенком непристойности. К ее услужливости примешивалась бесцеремонность, от чего Пупсер просто терялся. Он встал и начал одеваться. Вот так парадокс судьбы, размышлял Пупсер: в колледже, который гордится своей верностью прошлому, очевидные прелести миссис Слони так никто и не замечает. Будь сейчас каменный век, она бы была принцессой. Интересно, на каком именно этапе истории женщины типа миссис Слони перестали олицетворять собой все самое прекрасное и чистое, что только было в представительницах ее пола. Размышления Пупсера прервал стук в дверь.

— Мистер Пупсер, вы оделись? — закричала миссис Слони.

— Подождите, уже кончаю! — заорал в ответ Пупсер.

— Кончаете? Что ж, ваше дело молодое, — послышалось бормотание миссис Слони.

Пупсер открыл дверь.

— У меня и без вас хлопот по горло. — Миссис Слони прошла в комнату так близко от Пупсера, что у того дух захватило.

— Можно подумать, я у вас как камень на шее, — съязвил Пупсер.

— Скажите пожалуйста — камень! А может, мне даже нравится, когда мне на шею вешаются.

Пупсер залился краской.

— У меня и в мыслях не было, — с жаром начал оправдываться он.

— Куда как приятно женщине такое слышать, — миссис Слони возмущенно сверкнула глазами. — Чем это мы ночью занимались? Видать, не выспались? Услышав это «мы», Пупсер ощутил приятную дрожь и опустил глаза. Громадные ножищи миссис Слони были крепко-накрепко затянуты в ботинки: вот-вот лопнут от жира. Это зрелище повергло Пупсера в трепет.

— Сегодня утром мистеру Кухмистеру подсветили глаз, — продолжала она.

— Фонарик что надо, и поделом. Давно пора. А я ему, значит, и говорю: «Никак вас кто-то кулачком попотчевал?» И вы представляете, что он мне отвечает?

Пупсер покачал головой.

— Он мне: «Буду вам очень признателен, миссис Слони, если свои замечания вы оставите при себе». Да, так прямо и говорит. Вот так дурья башка! Понятия, как при царе Горохе.

Она вышла в другую комнату. Пупсер поплелся за ней и поставил чайник, чтобы сварить кофе. Миссис Слони тем временем бестолково суетилась: переставляла вещи с места на место. Казалось, она работает не покладая рук, но на самом деле таким образом она просто выражала свои чувства. Каждое утро она донимала его пустопорожними разговорами. Пупсер же метался по комнате, словно тореадор, который пытается увернуться от чрезмерно разговорчивого быка. Каждый раз, когда она проносилась мимо, он испытывал животное влечение, несовместимое как с понятиями о вкусе, так и с чувством прекрасного, которое ему должны были бы привить в университете. Наконец он забился в угол и, едва сдерживаясь, наблюдал, как служанка топает по комнате. Слов ее он не разбирал — они превратились в успокаивающее жужжание, в такт которому колыхались ее бедра, а под юбкой, подрагивая, перекатывались буруны ягодиц.

— «Ну ладно, — говорю. — Вы и сами знаете, что делать…» — Голос миссис Слони как эхо повторил кощунственную мысль Пупсера. Она нагнулась включить пылесос; глубоко, под блузой, ее груди болтались как черт знает что. Пупсером овладела непреодолимая сила. Он почувствовал, как покидает угол, словно боксер, которому не терпится схлестнуться со своим огромным противником. На языке вертелись разные слова. Слова непрошенные, отвратительные слова.