Том Шарп - Уилт Страница 8

— А вы чем занимаетесь? — спросят они его.

— Ну вообще-то я преподаю в техучилище.

— В техучилище? Надо же, как интересно, — глядя поверх его плеча в им только понятные вдохновляющие горизонты, и он вынужден будет провести вечер в обществе какой-нибудь страхолюдной бабы, твердо убежденной, что техучилище, приносит реальную пользу, что интеллектуальные достижения в значительной степени переоцениваются и что людей следует ориентировать на умение жить в обществе, а ведь техучилища именно этим и занимаются, не так ли? Уилт-то знал, чем занимаются техучилища. Платят таким как он 3500 фунтов в год, чтобы они заставляли газовщиков вести себя тихо в течение часа.

— Что же, черт возьми, мне надеть?

— У тебя есть мексиканская рубашка, которую ты купил в прошлом году в Коста дель Сол, — отозвалась Ева из ванной. — У тебя как раз не было повода ее надеть.

— И сейчас не собираюсь, — пробормотал Уилт, копаясь в ящиках в поисках чего-нибудь неброского, способного продемонстрировать его независимость. В конце концов он надел полосатую рубашку и джинсы.

— Надеюсь, ты не собираешься идти в таком виде? — спросила Ева, появляясь из ванной в полуголом виде. Лицо ее было покрыто толстым слоем пудры, а губы накрашены помадой карминного цвета.

— Бог ты мой, — поразился Уилт. — Марди Гра, умирающая от злокачественной анемии.

Отпихнув его в сторону, Ева прошла мимо.

— Я буду Великим Гэтсби, — возвестила она. — И если бы у тебя было побольше воображения, ты придумал бы что-нибудь поинтереснее будничной рубашки и голубых джинсов.

— Между прочим, — заметил Уилт, — Великий Гэтсби был мужчиной.

— Ну и черт с ним, — сказала Ева и надела желтую пижаму.

Уилт прикрыл в изнеможении глаза и снял рубашку. Когда они наконец вышли из дома, на нем была красная рубашка и джинсы, а Ева, несмотря на теплую погоду, напялила новый плащ и фетровую шляпу.

— Лучше пойдем пешком, — сказал Уилт.

Они поехали на машине. Ева была еще не готова к тому, чтобы шествовать по Парквью в фетровой шляпе, плаще с поясом и желтой пижаме. По дороге они заехали в магазинчик, где Уилт купил бутылку красного кипрского вина.

— Не думай, что я буду пить эту мерзость. — сказал он. — И лучше возьми ключи от машины. Если эта вечеринка оправдает мои худшие ожидания, я рано уйду домой.

Они оправдались. Даже более того. В своей красной рубашке и голубых джинсах Уилт выглядел белой вороной.

— Ева, дорогая, — сказала Салли, когда они наконец нашли ее, беседующей с мужчиной в набедренной повязке, сделанной из кухонного полотенца с рекламой ирландских сыров, — ты выглядишь потрясающе. Стиль 20-х годов тебе к лицу. А вы, конечно, Генри, тоже в костюме. — Генри совсем не хотел, чтобы с ним фамильярничали. — Генри, познакомьтесь с Рафаэлем.

Мужчина в набедренной повязке внимательно разглядывал джинсы Уилта.

— Видать, 50-е вернулись, — сказал он апатично. — Наверное, так и должно было быть.

Уилт уставился на рекламу сыра и попытался улыбнуться.

— Угощайтесь. Генри. — сказала Салли и повела Еву знакомиться с самой эмансипированной женщиной, которой не терпелось увидеть крошку с сиськами. Уилт пошел в сад, поставил свою бутылку на стол и поискал глазами штопор. Такового не оказалось. В конце концов он заглянул в большое ведро, из которого торчала поварешка. Пол-апельсина и детали изуродованного персика плавали в пурпурного цвета жидкости. Он налил себе пунша в бумажный стаканчик и осторожно попробовал. Как он и ожидал, по вкусу напиток напоминал сидр, смешанный с метиловым спиртом и раздавленным апельсином. Уилт посмотрел по сторонам. В одном углу сада мужчина в поварском колпаке и штанах на помочах жарил, вернее, жег сосиски на жаровне с углями. В другом углу десяток человек улеглись кружком на траве, слушая уотергейтские пленки. Было также несколько пар, углубившихся в беседу, и еще некоторое число индивидуумов, стоявших сами по себе с надменным и отрешенным видом. Уилт узнал в них себя и потому приглядел самую несимпатичную девицу, исходя из теории, что лучше брать быка за рога: в конце концов он все равно неизбежно окажется именно в ее обществе.

— Приветик, — сказал он, сознавая, что следом за Евой переходит на американский. Девица бросила на него пустой взгляд и гордо удалилась.

— Очаровательно, — сказал Уилт и прикончил пунш. Десять минут и еще два стаканчика спустя он втянулся в оживленное обсуждение беглого чтения с толстеньким человечком маленького роста, которого эта тема, судя по всему, очень волновала.

В это время Ева резала на кухне французскую булку, а Салли, со стаканом в руках, беседовала о Леви Стросе[4] с эфиопом, который только что вернулся из Новой Гвинеи.

— Я всегда чувствовала, что у Леви Строса не все в порядке по части женщин, — говорила она, лениво разглядывая Евин зад. — Я имею в виду, что он пренебрегает врожденным сходством… — Она замолчала и взглянула в окно. — Простите, я на минутку, — сказала она и отправилась вызволять доктора Шеймахера из клещей Генри Уилта. — Эрнст такая душка, — сказала она, вернувшись. — Просто невозможно поверить, что он получил Нобелевскую по сперматологии.

Уилт стоял в центре сада, допивая третий по счету стакан. Он налил себе четвертый и направился послушать уотергейтские записи. Он подошел как раз вовремя, чтобы услышать заключительную фразу.

— В хитрюге Дике[5] гораздо легче разобраться квадрофоническим способом, — заметил кто-то, и все разошлись.

— С очень одаренным ребенком должны быть особые взаимоотношения. Мы с Роджером обнаружили, что для Тонио лучше всего конструктивный подход.

— Все это куча дерьма. Только послушайте хотя бы, что он говорит о квазарах…

— Честно, я не понимаю, что такого плохого в подслушивании.

— Плевать я хотел на то, что Марккьюз говорит о терпении. Я утверждаю, что…

— При температуре минус 250° водород…

— У Баха есть свои плюсы, наверное, но у него есть и свои минусы…

— Мы купили этот дом в Сент-Троп…

— И все же я думаю, что Калдор был пра…

Уилт допил свой четвертый стакан и пошел искать Еву. С него было достаточно. Его остановил окрик мужчины в поварском колпаке.

— Бургеры готовы. Подходите и берите.

Уилт, спотыкаясь, подошел и взял. Две сосиски, обгоревший бифбургер и кучка рубленой капусты на бумажной тарелке. Ни ножей ни вилок не было видно.

— Бедный Генри кажется таким одиноким, — сказала Салли. — Пойду-ка вдохну в него жизнь.

Она вышла в сад и взяла Уилта под руку.

— Вам так повезло с Евой. Она такая прелестная крошка.

— Ей тридцать пять, — пьяным голосом сказал Уилт. — Тридцать пять и ни днем меньше.

— Чудесно встретить человека, который говорит что думает, — сказала Салли и взяла кусочек бифбургера с его тарелки, — Гаскелл никогда ничего не говорит прямо. Люблю людей, стоящих на земле обеими ногами. — Она уселась на траву и усадила рядом с собой Уилта. — Полагаю, очень важно, чтобы два человека говорили друг другу правду, — продолжила она, отламывая еще кусочек бифбургера и засовывая его в рот Уилту. Она медленно облизала пальцы и посмотрела на него широко раскрытыми глазами. Уилт через силу прожевал кусок и наконец проглотил его. По вкусу кусок напоминал горелый фарш с привкусом французских духов. Или, может, целого букета.

— Почему два? — спросил он, уничтожая привкус во рту с помощью капусты.

— В каком смысле, почему два?

— Почему два человека? — сказал Уилт. — Почему важно, чтобы два человека говорили друг другу правду?

— Ну, я имела в виду…

— Почему не три? Или четыре? Или сто?

— У ста человек не может быть взаимоотношений. По крайней мере, интимных, — сказала Салли, — значимых.

— Я знаю не так уж много пар, способных на это, — сказал Уилт. Салли потрогала пальцем его капусту.

— Ну как же так? У вас с Евой все бывает по-настоящему.

— Довольно редко, — сказал Уилт. Салли засмеялась.

— О крошка, вы такая правдивая крошка, — сказала она, поднимаясь, чтобы принести еще две порции выпивки. Уилт посмотрел на свой стакан с сомнением. Похоже, он уже здорово набрался.

— Если я правдивая крошка, то какая крошка вы, крошка? — спросил он, стараясь, чтобы в последней «крошке» прозвучало не только презрение, но и нечто большее. Салли уютно прижалась к нему и зашептала на ухо.

— Я крошка, у которой есть тело, — сказала она.

— Это я вижу, — сказал Уилт. — И к тому же очень миленькое тельце.

— Это самое приятное из всего, что мне кто-либо когда-нибудь говорил, — сказала она.

— В этом случае, — заметил Уилт, схватив почерневшую сосиску, — у вас, вероятно, было тяжелое детство.

— Между прочим, так оно и было, — сказала Салли, отнимая у него сосиску. — Именно поэтому у меня сейчас такая большая потребность в любви. — Она засунула большую часть сосиски себе в рот, затем медленно вытащила ее и откусила кончик. Уилт покончил с капустой и запил ее прингшеймовским пуншем.