Владимир Санин - Остров Весёлых Робинзонов (с иллюстрациями) Страница 8

– Нуждаетесь ли вы в чем-нибудь? – крикнула им вдогонку сердобольная Машенька.

Раков обернулся, что-то злобно хрюкнул и пошел за Прыг-скоком в свою охотничью резиденцию.

Несколько минут все молча трудились над яични­цей и пузатыми крынками молока. Потапыч, бывший моряк, встречавший на своем веку «людей с аппети­том», только крякал, глядя, как Зайчик стремительно опустошает сковородку. Как два хорошо налаженных автомата, работали Юрик и Шурик, да и остальные не корчили из себя чопорных джентльменов. Все было съедено настолько основательно, что нескольких во­робьев, нетерпеливо щебетавших в ожидании нашего ухода, ждало жестокое разочарование.

– Необъяснимые люди, – отдуваясь и набивая та­баком трубку, сказал Игорь Тарасович. – Мне не дает покоя эта парочка индивидуалистов. Я, признаться, надеялся, что за сутки они одумаются и придут, как блудные дети, полные раскаяния. Но, взглянув на их лица, я понял, что ошибся. Вспоминаю, как мне улыб­нулось счастье, и после изнурительных раскопок я об­наружил челюсть древнего человека. По моей просьбе профессор Герасимов, ученый, которого я глубоко чту за огромную эрудицию и уникальный талант, восстано­вил лицо нашего предка. Я надеюсь, что вы простите меня, но это полное животной страсти, жестокое лицо мне казалось симпатичнее и человечнее, чем обезобра­женные саркастическими усмешками физиономии на­ших неудавшихся друзей.

– Я отдал бы год жизни, – скорбно вздохнув, ска­зал Лев Иванович, – чтобы услышать наивные, но, безусловно, трогательные мелодии первобытных ком­позиторов. Недавно, прочитав очаровательную и по­этичную книгу Рони-старшего «Борьба за огонь», мне захотелось рассказать о ее событиях языком музыки. Две недели я провел в зоопарке, глядя на диких зверей и записывая их голоса на магнитную пленку…

– Рассказывай дальше, рассказывай, – поощрила профессора Ксения Авдеевна. – О том, как на тебя по­дали в суд соседи, у которых от волчьего воя взбесилась собака, о том, как…

– К чему, Ксенечка, эти подробности? – несамокри­тично реагировал на реплику жены профессор. – Соба­ка могла взбеситься от одного созерцания своих хозяев.

– Как вам сегодня спалось, друзья? – возвращая нас в современную эпоху, с улыбкой спросила Машень­ка. – Надеюсь, обошлось без люминалов и барбамилов?

– За нарушение приказа номер два по коммуне… – торжественно начал Борис.

Машенька охнула.

– Выбираю картошку! – воскликнула она.

– Я думаю, – неожиданно покраснев, пробасил Зайчик, – что на первый раз Машеньку можно про­стить.

– Это почему же, юноша? – ухмыляясь в усы, спросил Игорь Тарасович. – За какие заслуги?

Зайчик беспомощно пожал плечами и с надеждой посмотрел на Бориса.

– Я вам помогу, мой молодой друг, – великодушно продолжил археолог, обволакивая себя густыми клуба­ми дыма. – Вы прощаете Машеньку за ее красивые глаза. Если бы нарушил приказ старый чудак вроде ме­ня или даже эти братья-разбойники, которые думают, что я не понял, кто вчера вечером запустил мне под одеяло ежа, вы, юноша, злорадно хихикали бы вместе с остальными. Да, вы простили Машеньку за ее красоту.

– Игорь Тарасович, – укоризненно проговорила Машенька.

– Но в том и заключается великая сила женской красоты, – не обращая внимания на умоляющие Машенькины глаза, продолжал археолог, – что она поко­ряет не разум, а чувства, которые, безусловно, сильнее разума. На разум воздействуют идеи и события, то есть вещи, подвластные логике, но в красоте логики нет. Ибо логичное – предмет спора, а безупречная красота бесспорна, как бесспорно это озеро, эти холмы, весь этот пейзаж, которым я не устаю любоваться. Вот поче­му я считаю, что вы, мой друг, хотите освободить Ма­шеньку от наказания не разумом, а чувствами, что вы­зывает во мне решительный протест. Как раз сегодня ночью мне не спалось, и я подумал о том…

– Я знаю, о чем вы подумали, – хладнокровно ска­зал Антон. – Что за нарушение приказа номер два вы будете сегодня мыть корову.

Игорь Тарасович поперхнулся дымом и закашлял­ся. Потапыч гулко зааплодировал, Машенька радостно улыбнулась, а Юрик и Шурик прошлись на руках во­круг стола. Зайчик, с лица которого медленно сползал багровый румянец, был отомщен.

– А теперь – за работу! – делая пометки в своей записной книжке, сказал Борис.

ГЛЮКОЗА

Я не раз в жизни попадал в сложные ситуации, но всег­да выходил из них с честью. И это не пустое бахвальст­во. Вы скоро поймете, что это крик души.

Помню, в детстве, до отвала наевшись яблок и су­нув несколько штук про запас в карманы, я спрыгнул с дерева и оказался один на один с Полканычем (так мы прозвали хозяина сада за свирепый нрав). Сжимая в руке толстый, отполированный о спины всех окрест­ных пацанов ремень, Полканыч приказал мне снять штаны. Пытаться разжалобить этого скрягу было са­мым неблагодарным делом на свете. На всякий случай я скорчил плаксивую гримасу, дрожащими руками взялся за поясок и диким голосом завопил: «Дядя, ваш дом горит!» Полканыч испуганно обернулся, и я пулей вылетел в щель забора.

Я взрослел, взрослели и трудности. Меня по сей день согревает светлое воспоминание студенческих лет, когда я разбудил добрые чувства у одного доселе сухого и черствого человека. Я случайно столкнул с окна чет­вертого этажа общежития половину дыни, которая из ста пятидесяти миллионов квадратных километров земной суши выбрала для своего приземления лысину нашего декана. Спустя какие-то секунды я уже был внизу и осыпал яростными упреками случайного про­хожего: «Как вам не стыдно, бессовестный и бес­сердечный человек! Вы не достойны жить среди поря­дочных людей, вы, который в соломенной шляпе!» Насмерть перепуганный прохожий пустился бежать, а декан, поднявшись с тротуара и протерев лысину, крепко пожал мне руку.

– Вы – храбрый и великодушный юноша! – слабым голосом сказал он. – Мне очень, очень приятно, что у меня на факультете есть такие порядочные студенты!

И я до сих пор горжусь тем, что доставил немного радости этому человеку.

Я бы мог припомнить и другие трудные для меня минуты. Я бы мог рассказывать вам и об Антоне, кото­рый обогнал ветер, улепетывая от деревенских ребят, принявших его за одного городского шалопая-обольс­тителя; об Антоне, который вынес из горящего дома завернутого в одеяло ребенка. И пусть это оказался не ребенок – дети были спасены раньше, – а подготов­ленное для прачечной белье хозяина: все равно Антон вел себя как герой.

В этот вечер мы припомнили многое. Мы лежали на своих кроватях и тихими, грустными голосами исповедовались друг другу. Мы были единодушны: ни­когда за всю нашу почти тридцатилетнюю жизнь мы не выглядели так позорно и глупо, как сегодня.

А между тем утром наше настроение было иное. Теоретически мы были подготовлены неплохо. Потапыч в популярной лекции разъяснил нам роль и значе­ние коровы, ее устройство и функции. Мы ликовали: дело казалось совсем пустяковым. Проще бывает разве что у критика, который вдребезги разносит роман, не прочтя ни единой строчки. Потапыч вывел из хлева белую, в яблоках коровенку, потрепал ее за уши и без особых церемоний представил:

– Глюкоза. Дает двадцать литров в день!

Мы вежливо поклонились; правда, на Глюкозу это впечатления не произвело. Чувствовалось, что даже опытный придворный не сделал бы из нее светской львицы. Однако из уважения к ее производительности мы простили Глюкозе некоторые пробелы в воспита­нии. Потапыч присел на скамеечку, поставил ведро и ловкими движениями начал вытягивать из розовых со­сков длинные белые струи.

– Вот таким макаром, – сказал он, вставая. – Потом, значит, пасите на той лужайке, а молоко раз­лейте в крынки и поставьте в погреб. Ежели что, я на огороде.

Мы нетерпеливо бросили жребий. Честь открытия доильного сезона выпала мне. Глюкоза ободряюще мычала. Я сел на скамейку, потянулся к вымени и тут же получил довольно чувствительный удар хвостом по носу.

– Но, но, не балуй! – закричал я, подражая пастуху из какого-то романа о деревне.

Глюкоза виновато кивнула и замерла в ожидании. Я с торжеством взглянул на Антона, вытер платочком нос и дотронулся до соска. В то же мгновенье хвост Глюкозы совершил маятникообразное движение и дважды смазал меня по лицу. Антон заржал.

– Держи хвост! – заорал я.

Глупо хихикая, Антон двумя пальчиками взялся за кончик хвоста и стал в позу фрейлины, держащей шлейф королевы. Я снова потянулся к вымени.

Следующий удар хвоста окончательно вывел меня из себя.

– Не можешь держать хвост – дои сам!

Антон отдышался, вытер слезы и сел на скамейку. Глюкоза сделала шаг вперед. Антон подвинулся – Глюкоза отошла ровно на такое же расстояние.

– Ты что, издеваешься, скотина? – взорвался Антон.

Мы решили уточнить с Глюкозой наши взаимоот­ношения.