Пелам Вудхаус - Брачный сезон. Не позвать ли нам Дживса? (сборник) Страница 8

– До свидания, мисс.

– Э, постой! Минуточку! Ты забыла собаку.

Коротышка остановилась у порога.

– Да, все время хотела тебе сказать, Берти, и чуть не забыла. Мне нужно, чтобы ты взял Сэма Голдуина на пару дней с собой в «Деверил-Холл», это даст мне время подготовить дядю Сиднея. Он неважно относится к собакам, его придется приручать к Сэму постепенно.

– Но не могу же я ни с того ни с сего появиться в «Деверил-Холле» с собакой. Это погубит мой престиж.

– Не твой, а мистера Финк-Ноттла. А у него вообще нет никакого престижа. Как говорит Китекэт, они о нем наслышаны и только рады будут, что ты не привез им ведро тритонов. Ну ладно, пока.

– Эй, послушай! – пискнул я вдогонку, но ее уже след простыл.

Я обратился к Дживсу:

– Вот так-то, Дживс.

– Да, сэр.

– Что значит «да, сэр»?

– Я пытался выразить точку зрения, сэр, что ситуация действительно не из простых. Но может быть, вас заинтересуют слова императора Марка Аврелия, который высказался следующим образом: «У тебя что-то случилось? Очень хорошо. Это одно из проявлений общей судьбы Вселенной, предустановленной от начала века. Что бы ни происходило с тобой, все является частью одной великой цепи».

Я перевел дух:

– Это он так сказал?

– Да, сэр.

– Ну так вот, можете передать ему от меня, что он осел. Мои чемоданы сложены?

– Да, сэр.

– Автомобиль у подъезда?

– Да, сэр.

– В таком случае я поехал, Дживс. Пора двигаться, если я хочу попасть в эту их богадельню до полуночи.

Глава 5

Попасть туда до полуночи я попал, но опоздал изрядно. Как и следовало ожидать в такой злосчастный день, примерно на полдороге у моего спортивного автомобиля вдруг начался какой-то коклюш или другая хвороба, и в результате все расчеты времени полетели к чертовой бабушке, так что, когда я въехал в главные ворота усадьбы, шел уже восьмой час. Последний рывок по подъездной аллее, и я коснулся дверного звонка ровно без двадцати восемь или около того.

Помнится, как-то раз, когда мы прибыли в гости в один загородный дом, где ничего хорошего нас не ожидало, Дживс, ступив на твердую землю, прошептал у меня над ухом: «Рыцарь Роланд к Темной башне подъехал, сэр», – но я тогда не понял юмора. Однако впоследствии удалось выяснить, что этот Роланд был из средневековых рыцарей, которые все время разъезжали туда-сюда, и, оказавшись как-то в заведении «Темная башня», он с сомнением поскреб подбородок, потому что ему там совсем не приглянулось.

То же самое было и теперь. «Деверил-Холл» – замечательная усадьба, кто этого не понимает? Старинной постройки, с этими, как их, зубцами по стенам и тому подобными красотами, если бы старый Деверил, который ее построил, оказался в данный момент у меня под рукой, я бы от души хлопнул его по спине со словами: «Молодчина, Деверил!» Но при мысли о том, что ожидает меня внутри, сердце у меня екнуло. За этими массивными дверями затаились пять теток викторианского разлива и один Эсмонд Хаддок, который, увидев, что я намерен таскаться за ним, как барашек за Мэри, вполне может забыть долг гостеприимства и надавать мне по шее. Предчувствия подобного рода не очень располагают к любованию старинной тюдоровской архитектурой и отвлекают до шестидесяти процентов внимания от живописных лужаек и пестрых цветников.

Распахнулись двери, и взору явился семипудовый дворецкий.

– Добрый вечер, сэр, – произнес этот внушительный персонаж. – Мистер Вустер?

– Финк-Ноттл, – поспешил уточнить я, стремясь исправить первое впечатление.

Честно сказать, я и это-то едва выговорил, потому что внезапное столкновение в дверях с Чарли Силверсмитом почти лишило меня дара речи. Я словно вернулся в те времена, когда я, неоперившийся светский щеголь и фланер, только начинал свою карьеру и трепетал пред грозным взором дворецких и вообще чувствовал себя зеленым и мешковатым юнцом.

Нынче, постарше и позакаленнее, я в общем-то умею управляться с этой разновидностью фауны. Они открывают мне двери, а я эдак непринужденно поправляю манжеты и говорю: «Э-э-хм-м, дворецкий, как делишки, а?» Но Дживсов дядюшка Чарли был из ряда вон выходящий дворецкий. Он напоминал государственного мужа на барельефе, вычеканенном в прошлом столетии: голова большая, плешивая, два блекло-зеленых выпученных глаза, и под взором этих крыжовенных глаз мне понятнее становились чувства молодого Роланда перед Темной башней. Мелькнула даже мысль, что, возникни у славного рыцаря на пути нечто в таком же роде, он бы дал шпоры своему скакуну, и только его и видели.

По-видимому, нечто подобное пришло в голову и Сэму Голдуину, привязанному толстой веревкой к дверце автомобиля, потому что он взглянул ошарашенно на дядю Чарли, задрал голову и взволнованно заскулил. И я его вполне понимаю. Собака, выросшая в южных кварталах Лондона, происходящая из нижних слоев среднего класса, иначе говоря – собака из народа, вообще, должно быть, в жизни не видевшая дворецких, и вот с первой же попытки ей попался дядя Чарли. Я извиняющимся жестом указал дворецкому на Сэма и сказал: «Собака, знаете ли», – сочтя, что представление состоялось, а дядя Чарли осуждающе посмотрел на пса, словно тот ел жаркое рыбной вилкой.

– Я распоряжусь, чтобы животное поместили в конюшню, сэр, – холодно произнес он, а я ответил, что да, спасибо, очень хорошо.

– Ну а теперь я, пожалуй, побегу переоденусь к обеду, а? – предположил я. – Не хотелось бы явиться к столу с опозданием.

– Обед уже начался, сэр. Мы садимся обедать строго в семь часов тридцать минут. Если желаете помыть руки, сюда, пожалуйста, сэр, – молвил дядя Чарли и указал на дверь слева.

В кругу, где я вращаюсь, меня почти все считают довольно-таки непотопляемым малым, в обстоятельствах, когда другой бы не выдержал и сломался, я иной раз, глядишь, восхожу к новым высотам, ступая по обломкам разбитого самоуважения. Можете зайти к «Трутням» и спросить первого, кто подвернется, мыслимое ли дело – сломить дух Вустеров? С вами побьются об заклад на самых выгодных условиях, что такого просто не бывает. Какие бы трудности ни встретились ему на пути, скажут вам, и сколько бы стрел и камней ни запускала в него злодейка судьба, Бертрам всегда будет держать хвост трубой.

Но я еще никогда не попадал в такую ситуацию, чтобы от меня требовалось изображать из себя Гасси Финк-Ноттла, да сверх того еще пришлось явиться к обеденному столу в незнакомом доме не переодевшись, и должен признаться, что в первое мгновение перед глазами у меня стало черно. Печальную картину являл собой мрачный и понурый Бертрам Вустер, который, намылив, ополоснув и вытерев открытые части организма, притащился вслед за дядей Чарли в столовую. Чувствуя себя как заезжий велосипедист и стараясь по возможности скорее проглотить содержимое своей тарелки, потому что все присутствующие – по крайней мере мне так казалось – прищелкивали языками, барабанили по столу пальцами и вполголоса переговаривались на тему о том, что, мол, какая досадная задержка, ведь всем не терпится приступить к следующему блюду, – неудивительно, что я не сразу настолько пришел в себя, чтобы оглядеться и произвести смотр действующих лиц. Конечно, я был представлен при появлении, смутно помнится, что дядя Чарли провозгласил: «Мистер Финк-Ноттл!» – таким ледяным тоном, как будто хотел самоустраниться, – мол, пусть его потом не упрекают. Но никто, похоже, не обратил на это внимания.

Теперь, насколько хватало глаз, я видел перед собой волнующееся море теть – тети длинные и короткие, тети толстые и сухопарые, а одна тетя вела тихую застольную беседу, но исключительно сама с собой, ибо ее явно никто и не думал слушать. Как я впоследствии узнал, таков был обычай тети Эммелины, о которой Коротышка говорила, что у нее не все дома. За каждой семейной трапезой, с первого мгновения и до конца, она произносила монологи. Шекспир, я думаю, был бы от нее в восхищении.

Во главе стола сидел скорее молодой субъект в отлично сшитом смокинге, при виде которого я еще острее осознал всю неуместность пропыленной дорожной хламиды, в которой меня вынудили явиться к обеду. Э. Хаддок, насколько можно было понять. Бок о бок с ним виднелась девица в белом, несомненно, самая юная из присутствующих, и я заключил, что в ее лице мы имеем Китекэтову Гертруду.

Я погрузился в созерцание и без труда понял беднягу Китекэта. Дочь леди Дафны и наследница покойного П. Б. Винкворта была стройна, белокура и утонченна, в противоположность своей мамаше, которую я теперь признал в особе, сидящей от меня по левую руку, – эдакая могучая фигура в полусреднем весе, что-то в духе Уоллеса Бири[9]. Глазки у Гертруды были голубые, зубки – жемчужные, и вообще все при ней. Я легко представил себе, что произошло с Китекэтом. Согласно его собственному признанию, он прогуливался с этой девушкой по старому парку в вечернем сумраке при луне, в кустах сонно щебетали птицы, на небе друг за дружкой зажигались звезды, ну, и естественно, ни один самый твердый духом мужчина не мог бы не поддаться в подобной обстановке действию таких чар.