Феликс Кривин - Гиацинтовые острова Страница 8

Но придет какой-нибудь век, притечет из-за горизонта, и путник, случайный путник остановится возле Вельвичии, чтобы укрыться в ее тени.

— Ну какая у меня тень! — робко запротестует Вельвичия. — Всего два листика…

Но путник скажет, что он устал от этих развесистых Крон, что ему нужны два листика — ни больше ни меньше. И скажет путник, что он не любит высоких деревьев, ему надоело задирать голову. И то, что Вельвичия растет в ширину, вполне соответствует его идеалам…

Может быть, это туман, но туман живительный. Не будет здесь никакого путника, все это только туман. Но Вельвичия упивается этим туманом, потому что чем же ей упиваться среди пустынь? Имея такую внешность и живя среди вечных песков, чем можно себя питать? Только туманом…[6]

Рождественское дерево и дерево Буджум

Вертикальное положение дерева для отдельных его частей — не такое уж идеальное положение: корни дерева глубоко под землей, а вершина — где-то под облаками. И сравняться они могут лишь тогда, когда дерево примет горизонтальное положение. Но…

Конечно, вертикальное положение — не идеальное положение, но оно лучше, чем горизонтальное положение, которое для дерева уж и вовсе не идеал. А где идеал?

У некоторых деревьев замечается стремление к идеалу.

Посмотрите на Рождественское дерево: у него уже многие корни не достают до земли. Правда, с вершиной они пока еще не сровнялись, но уже с землей не имеют ничего общего.

Конечно, не все корни Рождественского дерева порывают с землей, иначе на чем бы держались те, которые с ней порывают? И на чем бы держалась вершина? И вообще, на чем бы держалось это положение, которое пока еще можно считать вертикальным?

И хотя вертикальное положение — тоже не идеальное положение, но оно лучше, чем горизонтальное положение…

А где идеал?

— Уж во всяком случае не там, где корни дерева порывают с землей, где они стараются выйти в вершины…

Послушайте, послушайте! Это говорит дерево Буджум!

— Плохо, когда все чувствуют себя вершинами, хорошо, когда все чувствуют себя корнями.

Так говорит дерево Буджум и имеет право так говорить.

У дерева Буджума корни не рвутся в вершины, но зато вершина не прочь стать корнем. Она делает это просто и без всякого сожаления: наклоняется вниз, углубляется в землю, и у Буджума оказывается два корня, которые кормят его с двух сторон.

Здесь каждый корень чувствует себя вершиной, не порывая с землей. И вершина чувствует себя корнем, оставаясь вершиной.

Гордое дерево Омбу

Посмотрите на Омбу: вот кто совсем не меняется. Каким вы знали его в прошлом веке и каким знали его в позапрошлом веке, таким вы знаете его и сейчас. Помните, вы еще были подростками и даже вовсе ростками, а он уже красовался своей выправкой и развесистой кроной…

Да, Омбу стар, но он умеет поддерживать молодость. Даже когда у него внутри все состарится, внешне он выглядит на зависть всем нам. И огонь его не берет, и ураганы его не ломают.

Говорят, что Омбу бессмертный, что все его родственники давно поумирали и теперь он не умирает, потому что ему некого оставить после себя. Но вы не верьте этому. Омбу живет один, потому что он предпочитает гордое одиночество, и ни одного родственника он к себе не подпустит ближе, чем на несколько километров.

Гордость — неприятная черта, и за это Омбу многие недолюбливают. Даже насекомые, хоть они и не его родственники, стараются держаться от Омбу подальше. Говорят, что Омбу потому и бессмертный, что ему никто не мешает жить — ни насекомые, ни родственники. Но вы этому не верьте.

Никакой Омбу не бессмертный, он умирает, как все. Правда, не совсем так: он только внутри умирает. А снаружи живет. И цветет. И о смерти его никто не догадывается.

Это все из гордости, чтоб его не жалели. Правда, родственников он разогнал и жалеть его вроде некому, но ведь есть и другие деревья. А вдруг кто-нибудь уронит по нему желтый лист? Хуже нет, когда тебя жалеют: от этого и стареешь, и желтеешь, и опадаешь осенним листом…

Нет уж, если умирать, то нужно, по крайней мере, стараться этого не показывать. Умирать умирай, но никому этого не показывай.

Так считает гордое дерево Омбу.

Биография камня

Эта глина была когда-то гранитом. Когда-то, в давние времена, которые можно назвать ее молодостью.

Но молодость проходит, с годами становишься мягче, податливей, и хотя тебя по-прежнему именуют: гранит, но ты уже самая обычная глина.

И кажется, что это — конец.

Нет!

Настанут другие времена, и глина снова станет гранитом. И это можно будет назвать ее молодостью.

Такова бесконечная биография камня: за молодостью у него наступает старость, а за старостью — молодость.

Жизнь всегда имеет начало и конец, но отсутствие жизни, не имеет ни конца, ни начала.

Подземное небо

Подземные руды по-своему видят мир, и они рисуют его, не выходя из своих подземелий. На каждой травинке, на каждом цветке, до которого смогут из-под земли дотянуться. Это большое искусство — раскрасить лепестки так, чтобы они потом зацвели и заиграли на солнце, особенно если не видишь солнца и не видишь самих лепестков, да и красок своих — тоже не видишь…

У каждого металла свои краски и свои излюбленные цветы. Железо золотит листья полыни (как будто оно не железо, а золото). Молибден разрисовывает лепестки мака.

Получается красиво. Очень красиво…

И может быть, потому краски мира так хороши, что они созданы в недрах земли, и самое яркое небо — то, которое создано воображением подземелья.

Потомки первых

Первый солнечный луч, открывший необитаемую планету Земля, оставил здесь большое потомство.

Огненный луч — от первых костров.

Газовый луч.

Электрический луч.

Рентгеновский луч.

И наконец, луч лазера. Всесильный луч, который, по примеру своего далекого предка, проникнет на другие планеты.

И что оставит он там?

Хотелось бы — чтоб тоже лучи.

Лучи должны рождать только лучи, а не мрак, которого и без них достаточно в космосе.

Космос

Падает космос на Землю.

Дождями метеоритов, космической пылью, потоком частиц…

Оседает космос на Землю.

Приживается на Земле.

Со своим космическим холодом и безразличием ко всему. Со своими вспышками, взрывами и космическими катастрофами. С черной ночью и такими далекими звездами, что до них невозможно когда-нибудь долететь.

Оседает космос на Землю.

С каждым веком все больше и больше…

С каждым годом все больше и больше…

С каждым днем…

И уже не знаешь, чего на Земле больше: Земли или космоса? Тепла или света, ночи или дня?

В каждом растении — космос.

В каждом строении — космос.

В каждом движении, в каждом брошенном взгляде.

Чего на Земле больше: Земли или космоса?

Трудно сказать.

Поэтому так дорого нам все земное.

Вторая вселенная

Мозг человека — это вселенная, со звездами мыслей и космическими вспышками чувств, с обитаемыми планетами, на которых живут его знакомые, и мало знакомые, и те, о которых он только слышал или читал. И те, которых не было никогда, и те, о которых никто не читал и не слышал, тоже обитают в этой вселенной, только в этой вселенной, потому что здесь они рождены.

И сам человек живет во многих вселенных — во вселенных своих знакомых, друзей и врагов. И в каждой вселенной выглядит он иначе…

Человек — это вселенная, вмещающая миллионы вселенных, это часть, которая больше целого, вопреки законам арифметики и другим, еще более строгим законам.

Старожилы земли

Начало жизни

(трактат)

С начала на Земле не было жизни. Были горы, реки, океаны. Все было. А жизни — не было. Такое в природе нередко случается: кажется, все есть, а жизни — нет.

Впрочем, Земля уже тогда выделялась среди других планет: на ней происходила борьба между сушей и океаном. Две стихии — земля и вода — не могли поделить между собой планету. То победу одерживал океан, и тогда целый материк погружался в пучину, то верх брала суша, поднимая над океаном новый какой-нибудь материк.

Шли дожди: это океан высаживал на суше десант. Но и на собственное дно он тоже не мог положиться: его нужно было постоянно держать внизу, а стоило дну подняться, и оно становилось сушей…

Миллиарды лет длилась эта борьба. Суша была тверже, океан изнемог, и его когда-то прозрачная гладь покрылась хлопьями пены. И уже, казалось, сдался океан, и уже суша вознесла до небес свои горы, свои голые скалы — в знак победы и торжества. Но в это время — в это самое время! — в пене океана возникла жизнь. Жизнь возникла из пены, из борьбы и, как всегда бывает у того, кто не мог торжествовать