Сергей Шапурко - Вместе (сборник) Страница 8

В госпитале Миша-носорог (так его прозвали за огромную шишку на лбу) пролежал две недели. Добрый характер, веселые глаза и озорная улыбка расположили к нему весь медперсонал и раненых. Случай с лошадью, конечно же, вспоминали, но смеялись по-доброму.

Почти под самую его выписку случилась еще одна забавная история. В госпиталь приехал генерал из Москвы вручать раненым бойцам правительственные награды. Собрали всех в просторном вестибюле, поставили трибуну, посадили президиум — все как положено. Московский посланник куда-то спешил, поэтому процедура награждения шла бойко. Сюрприз случился в конце.

— Рядовой Пургин, ко мне!

— Есть, — еле слышно сказал Миша-носорог и, недоверчиво озираясь, пошел к трибуне.

— Награждается медалью «За отвагу», — торжественно прочел генерал.

— Пургин Михаил Иванович? — недоверчиво переспросил пострадавший от лошади.

— Да! Получите награду Родины!

В помещении повисла напряженная тишина. Чей-то веселый голос негромко сказал: «За отвагу под копытом». Зал грохнул, как медные тарелки, и полился смехом и аплодисментами. У самого награждаемого был такой вид, как у того самурая, который, делая харакири, случайно, сам себе аппендицит вырезал.

Позже ошибку выявили, но медаль Михаилу оставили. «Это тебе авансом. Теперь с тебя подвиг», — сказали в штабе. До конца войны еще оставалось время и рядовой Пургин успел отработать выданный ему аванс с лихвой.

Вернувшись после демобилизации в родной город, он почти сразу же получил прозвище Михаил Копытыч, которое и проносил почти 20 лет, пока не попал в более забавную историю.

Как-то Гош, Витя Ленский, Андрианов, Коля Скрябин, Кудя и Леня Голиков поехали на мотоциклах на рыбалку. Из разряда детей они уже перешли в беспокойный разряд подростков и поэтому взяли с собой пять бутылок дешевого вина «Алиготе». Рыбалка как-то не пошла, и принялись они за виноградный напиток. А потом под вечер пошли у них молодецкие забавы — мотородео в русском варианте. Гош, как вожак стаи, должен был совершить самый головоломный трюк. Недолго думая, он решил разогнаться на мотоцикле и прыгнуть с небольшого утеса в реку. Отъехав подальше для разгона, Гош остановился, собираясь с духом и мыслями. А тут мимо проходил Михаил Копытыч. Он был в гостях у товарища, жившего в пригороде, и теперь возвращался домой.

— Игорек, ты не в город, случаем, едешь?

— В город, дед, в город! Садись, подвезу, — радости Гоша не было предела — такого прикола местное население еще не знало, как же упустить такой случай.

Дед сел, крепко обхватил водителя за талию, и сказал:

— Ну, с богом! Поехали!

— Держись крепче, Иваныч!

Когда пацаны увидели приближающегося на огромной скорости мотоцикл с Гошем и дико орущим, словно рожающая слониха, сторожем, они лишь смогли удивленно раскрыть рты.

Полет был не долог, но ярок. Наверное, даже Гагарин не испытал таких чувств, какие испытал Михаил Иванович. Мокрого и трясущегося извлекли его из речки ребята. Гош уже не мог смеяться, только икал. Дед, немного отойдя и выпив «Алиготе», слезливо спросил:

— А ты чего туда поехал? Там же моста нет!

После этого случая Михаил Копытыч был переименован в Мотоцикла Ивановича.

Побег

Покрутился, повертелся на своей койке в сторожке музея Пургин, бурча себе под нос легкие ругательства, да и встал — не спалось.

«Пойду по объекту пройдусь, может сон нагуляю».

Михаил Иванович работал здесь уже давно и поэтому сам музей и все его экспонаты стали ему как бы родственниками, настолько он с ними свыкся, видя их изо дня в день. Каждому залу он дал свое название, многие, особо любимым экспонаты, тоже имели имена собственные. Он с ними, не имея других собеседников, часто разговаривал долгими зимними вечерами.

Кряхтя и шаркая ногами, Иваныч дошел до зала средних веков, который он называл «фидальный».

«Где тут Викторовна сказала форточку закрыть?»

Он повернулся к окну и довольно быстро понял, что что-то не так.

— А Железяка-то где? — задал он сам себе шепотом вопрос.

«Железякой» он называл чучело немецкого рыцаря Магира фон Бышовского.

— Вчерась здесь был. Куда это он делся? Может, на ремонт куда унесли? — Пургин растерялся, как чукча на Красной площади.

Закрыв форточку, он еще раз прошелся возле места, где раньше стоял экспонат, покачал головой и пошел спать.

Утром чуть свет сторож проснулся. Нехорошее предчувствие вошло в мозг вместе с осознанием пробуждения. Торопливо выскочив из под одеяла, накинул куртку и посеменил в «фидальный». Магир стоял на месте!

Да что ж это такое творится? Да зачем мне такие фокусы на старости лет? — запричитал дед.

«Железяка» недоумевающими стеклянными глазами сверлил Иваныча.

— Где ж ты, поганец, всю ночь был? Где тебя, немчуру, носило? — произошедшее произвело на деда сильное впечатление.

В 9 утра пришла в музей директор Анна Викторовна. Прошедшую ночь, как и многие предыдущие, эта «дама, слегка за сорок» провела одна, что, разумеется, не добавило сейчас радости ей лично и ее подчиненным впоследствии. Первый попался Пургин.

— Ты форточку закрыл? Ночью дождь был!

— Викторовны! Какая форточка! У нас побег был!

— Какой побег? У нас не тюрьма и заключенных нет!

— Да, рыцарь сбежал. А утром вернулся.

— Так, старый, еще одна пьянка на рабочем месте и я тебя уволю! Ясно?

— Молодая еще на меня орать! — взвизгнул дед, плюнул на пол, развернулся и пошел в свою коморку.

«Ну не пил же я, не пил ни грамма! Факт? Факт! Так что же это было?»

Позже об этом случае узнали и другие работники музея. Посмеялись, посмеялись, да и забыли.

Веревкин

Следователь городской прокуратуры Веревкин Вячеслав Ефграфович сидел за рабочим столом и ковырялся в носу. Делал он это не с целью извлечь какую-либо субстанцию, мешающую поступлению кислорода в организм, а, скорее, совершая ритуал, призванный запустить умственные ресурсы в связи с началом рабочего дня. Выполнял он это свое упражнение настолько азартно и энергично, что возникало ощущение, будто он заводит, неизвестно как попавшие в носовые пазухи, часы. Не будем отвлекать следователя от столь важного и ответственного дела и заглянем так, для знакомства, в его личное дело, хранящееся в несгораемом сейфе отдела кадров на первом этаже:

«Семейное положение — холост.

Партийность — член КПСС.

Место рождения — д. Нелюдово, Ленинского района, Вологодской обл.

Особые приметы — шрам на левой щеке, татуировка на кисти правой руки в виде восходящего солнца».

С фотографии в левом верхнем углу анкеты на нас смотрит лысоватый мужчина средних лет с кривой улыбкой и довольно-таки заметными ушами. Цвет оставшихся волос — каштановый. Нос — пуговкой, губы — в меру упитанные. Глаза серые, взгляд… Вы видели когда-нибудь, как крокодил пожирает пингвина? Или как белый медведь охотится на попугая? И я — нет! А вот Вячеслав Ефграфович, судя по выражению его глаз, видел. И не раз!

Стук в дверь отвлек нас от изучения личного дела, а Веревкина — от утренних мыслей и упражнений. Он медленно выудил палец из носа, удивленно на него посмотрел, вытер о штанину и сказал:

— Ну кто там еще? Зайди!

В кабинет, осторожно ступая, словно между луж во время дождя, вошла немолодая женщина в строгом костюме. Властный подбородок в сочетании с бегающим взглядом и подвижными губами выдавали род ее занятий с потрохами. «Учительница», — не ошибся следователь. Не здороваясь, она осмотрела кабинет, подошла к стулу для посетителей, привычным движением провела по сидению рукой (нет ли кнопки?), присела, глубоко вздохнула, поправила прическу и сказала:

— Я к вам вот по какому делу…

— Простите, пожалуйста! Но для начала представьтесь, покажите повестку, чтобы я знал, о чем идет речь.

— Дело в том, что вы меня не вызывали. Я сама, так сказать…

— Да? И что же вас привело к нам?

— Я учитель истории, школа № 3, Евгения Арнольдовна. Я долго думала, прежде чем прийти… Но все-таки решилась…

Женщина поправила очки с толстыми линзами, делающими ее глаза неестественно большими, потом потрогала волосы, уложенные огромным, как арбуз, шаром, покусала пухлые губы и добавила:

— Я его видела. Это точно. Ошибки не может быть. Я ведь историк и знаю, о чем говорю.

— Скорей всего, сами себя вы понимаете. Только я вот вас — нет. Так что давайте с самого начала и поподробнее. А я все запишу.

— Может быть это… Не надо пока записывать? Все это как-то странно… Да и вообще…

— Хорошо. Пока записывать не буду. Итак, слушаю.

Женщина встала, прошлась по комнате и с высоты своего гренадерского роста пристально посмотрела на Веревкина.

— А вы меня в психиатричку не сдадите?