Максим Михайлов - Двухгадюшник. Рассказы Страница 9

Но вернемся к Кузьмичу, он отличие от многих коллег имел свой собственный патентованный метод воспитания солдат. Он вполне укладывался в общую концепцию, проповедуемую замполитами, но от этого не становился менее эффективным. Метод назывался «беседа». Беседовал Кузьмич с провинившимся бойцом после отбоя в своей канцелярии, тут уж ничего не попишешь — у командира отдельного подразделения забот по горло, так что в светлое время суток ни минуты выкроить для разговора он не мог. Итак, после отбоя, накосячивший боец, наглаженный и начищенный как на парад по стойке «смирно» замирал перед сидящим за столом Кузьмичем, и мероприятия начиналось. Тихо и монотонно, никто ни разу не слышал, чтобы Кузьмич повышал голос, вставляя через слово смачное «на…» подполковник подробно объяснял бойцу, в чем конкретно тот был не прав. Такое объяснение, даже по незначительному проступку, вроде курения не там где надо, занимало минимум час. За это время солдат впадал в состояние близкое к полному отупению и гипнотическому трансу. Он уже согласен был трижды признать себя виновным по всем пунктам обвинения, соглашался с тем, что совершил немыслимое по своей тяжести преступление и был готов нести любое наказание, лишь бы кончился этот монотонный обличающий голос. Но так легко отделаться не удавалось никому. После разбора и описания проступка следовала вторая часть беседы. В этой части солдат подробно расспрашивался о семье, школе, жизни на гражданке. И в результате несчастному как дважды два доказывалось, что он просто неблагодарная свинья, о которой всю жизнь заботились изо всех сил, а в результате получили, к примеру, грязный подворотничок на утреннем осмотре. Эта часть беседы длилась от двух до четырех часов. К мукам совести прибавлялась принудительная бессонница и солдат уже не знал куда деться и мучительно сожалел о содеянном. Наконец с вопросом: «Ну теперь ты все понял, на?», на который неизменно следовал горячий утвердительный ответ, душа отпускалась на покаяние. Счастливый и свободный солдат пулей летел к своей койке, чтобы наконец-то слиться с ней в полном экстазе. Но радость его была преждевременна. Поразмыслив минут 15–20 над проведенной беседой, Кузьмич находил новые аргументы, которыми ему не терпелось воспользоваться, тогда дневальный поднимал недавнего счастливца и вновь препровождал его в канцелярию. Таких заходов за ночь обычно бывало несколько. В особо серьезных случаях беседа могла продолжаться несколько ночей подряд, Кузьмич находил время днем, чтобы вздремнуть, одновременно бдительно следя, чтобы его примеру не последовал объект воспитания. Даже самый стойкий боец ломался после нескольких ночей подобной воспитательной работы, совершенно отупев от бессонницы, он сам приносил Кузьмичу припрятанную водку или анашу, писал сам про себя объяснительные о том где и как ущемлял младший призыв. Короче ударно каялся во всех грехах, лишь бы с ним прекратили беседовать. Так что ничего удивительного в том, что Кузьмича как огня боялись солдаты и даже молодые офицеры не было. Эта предыстория и послужит прологом к удивительной повести о победившей саму смерть гордой птице.

В суровой, задубевшей за долгие годы службы душе Кузьмича все же существовал тщательно оберегаемый уголок, прибежище сентиментальности и нежных чувств, и отдан он был целиком и полностью братьям нашим меньшим. Кузьмич мог часами простаивать в зоомагазине, наблюдая за игрой рыбок в аквариуме или возней хомячков в клетках, а уж если он находил где-нибудь на улице бродячего котенка или щенка, то все, туши свет. Понятно, что страсть командира к животным не могла не наложить отпечатка и на его подразделение. Началось с того, что в комнате отдыха появился купленный Кузьмичем на собранные с бойцов деньги огромный аквариум. Надо сказать, что тратить свое и так скудное денежное довольствие на обзаведение золотыми рыбками солдаты не желали, но после того, как несколько особо недовольных сходили к Кузьмичу на беседу, где им неторопливо и обстоятельно изложили всю пользу психологической релаксации наступающей при созерцании аквариумной жизни, бойцы смирились с неизбежным.

Аквариум, однако, просуществовал недолго. Подвели его гигантские размеры, поскольку это чудо стеклодувного искусства не помещалось ни на полках, ни на столе, решено было поставить его на двух стульях в угол. Конструкция, надо сказать, получилась не слишком устойчивая. А два десятка парней наделенных кипящей и бьющей через край молодой энергией редко ведут себя тихо и смиренно. Час аквариума пробил на седьмой день его пребывания в комнате отдыха, когда рядовой Бегельдиев, отвесивший шуточный пинок задумавшемуся о дембеле рядовому Мамедову, спасался бегством от праведного гнева последнего. Как потом писали в объяснительных, он даже не задел Кузьмичовский водный мир. Просто пробегая мимо, тяжело бухнул сапогом в непосредственной близости и, попал в резонанс, чем и вызвал локальную катастрофу. Короче говоря, аквариум слетел со стульев и разбился вдребезги, похоронив под своими осколками всех золотых рыбок.

Горю Кузьмича не было предела. Вызванный в канцелярию на суд и расправу Бегельдиев дрожал всем телом и молился Аллаху, чтобы пронесло. Но, похоже, Аллах не хотел внимать не слишком ревностному почитателю, хотя Бегельдиев мысленно даже пообещал больше никогда не есть свиную тушенку. Кузьмич всей своей многокилограммовой массой грозно надвинулся на преступника. Тот резво отскочил в сторону, выходя из зоны нанесения наиболее действенной оплеухи. Тяжелые юфтевые сапоги стукнули по полу, и от удара вздрогнул и качнулся металлический сейф в углу. В дрожании сейфа Кузьмич усмотрел живой пример, на котором можно подробно объяснить бойцу про явление резонанса и тут же начал претворять свое намерение в жизнь. Для начала он ловко сгреб несчастного за шкирку, а потом легко, как нашкодившего котенка, развернул в сторону сейфа.

— Почему сейф трясется, на?

Бегельдиев молча извивался, пытаясь освободиться.

— Почему, на… сейф, на… трясется, на…? — раздельно по складам повторил Кузьмич.

— Вас боится, товарищ подполковник! — робко пискнул полузадушенный солдат.

Этот неожиданный вывод в теории резонанса настолько поразил Кузьмича, что несчастный Бегельдиев был отпущен с миром.

Однако попытки создания живого уголка на этом отнюдь не закончились. Примерно через месяц после трагической гибели золотых рыбок в комнате отдыха поселился невесть где добытый Кузьмичом попугай с классическим именем Кеша. Кеша резво скакал по просторной клетке, весело чирикал что-то непонятное на своем попугайском языке и вобщем не приносил особого вреда. Разве что гадил чрезмерно, заставляя дневальных тихо материться — за чистоту клетки Кузьмич спрашивал с особым пристрастием. Сам подполковник частенько забегал в комнату отдыха проверить, как там его любимец, подсыпал в пластмассовую мисочку корм, свистел по попугайски, вобщем нянчился с Кешей как с родным дитятей.

Такая идиллия продолжалась где-то с полгода. А потом случилась беда. В тихую предновогоднюю ночь попугай без всяких видимых причин и какой-либо посторонней помощи приказал долго жить. На собравшемся тут же консилиуме, состоявшем из дежурного — сержанта Довгаева и трех дневальных, после долгих медицинско-ветеринарных споров, был вынесен единогласный вердикт, который и озвучил сержант-дагестанец.

— Слишком много кушаль. Обожрался, билять!

Действительно любимец Кузьмича ежедневно получал двойную, если не тройную пайку от дневальных, не дай Бог, отец-командир решит, что его питомца морят голодом, да еще и сам Кузьмич в порывах нежности то и дело подсыпал попугайчику разных деликатесов.

Однако страшная угроза расплаты, нависшая над суточным нарядом, от этого не становилась менее реальной. Приунывший Довгаев заперся в бытовке и меланхолично напевал горские песни, абсолютно потеряв интерес к наведению порядка в казарме и прочим служебным глупостям. А дневальные, погруженные в черную меланхолию, неприкаянно слонялись по комнате отдыха. Положение, как ни странно, спас молодой боец по фамилии Кривенко. Походив вокруг клетки с усопшим, внимательно ее осмотрев, он притащил откуда-то кусок стальной проволоки и начал деловито приматывать к попугайской жердочке. Остальные солдаты с пробудившейся надеждой следили за его действиями. Через пять минут процесс что называется пошел. Проволока, накрепко примотанная к жердочке, одним концом торчала вверх. На этот конец Кривенко с величайшей осторожностью задницей насадил попугая. Получилось очень даже ничего, будто умаявшийся Кеша, нахохлившись спит сидя на жердочке.

— Ай, маладэц, билять! — оценил старания бойца Довгаев.

Теперь главным было, чтобы хитрость не раскрылась до смены с наряда. А там уж пускай заступившие крутятся как хотят.