Игорь Иртеньев - Сборник стихотворений Страница 3

«Я раньше был подвижный хлопчик…»

Я раньше был подвижный хлопчик,Хватал девчонок за трусы,Но простудил однажды копчикВ интимной близости часы.

Недвижность мною овладелаЗаместо прежнего огня,Ах, девы, девы, где вы, где вы,Почто покинули меня?

Весь горизонт в свинцовых тучах,Где стол был яств, стоит горшок,Умчался фрикций рой летучих,Весёлый петинг-петушок,

Откукарекавшись навеки,Вот-вот начнёт околевать,Подайте, граждане, калеке,Подайте женщину в кровать.

«Я обычно как напьюсь…»

Я обычно как напьюсь,Головой о стенку бьюсь.То ли вредно мне спиртное,То ли просто возрастное.

«С другом мы пошли к путанам…»

С другом мы пошли к путанам,Там сказали: – от винта! – нам.– За бумажные рублиВы бы жён своих могли.

«Меня спросили на иврите…»

Меня спросили на иврите:– Вы на иврите говорите?А я в ответ на чистом идиш:– Ты чё, в натуре, сам не видишь?!

«И неимущим, и богатым…»

– И неимущим, и богатымМы в равной степени нужны, –Сказал патологоанатомИ вытер скальпель о штаны.

«Твои глаза синее озера…»

Твои глаза синее озера,А может быть, ещё синей,Люблю тебя сильней бульдозера,А может быть, ещё сильней.

К NN

И за что такую тлюЯ, козёл, тебя люблю?

«Не нам бродить по тем лугам…»

Не нам бродить по тем лугам,Не нам ступать на те отроги,Где зреет дикий чуингам,Пасутся вольные хот-доги.

Не с нашей трудною судьбой,Во власть отдавшись томной неге,Небрежно закурить плейбой,Лениво отхлебнув карнеги.

Не наши стройные телаГавайским обдувать пассатам,Не нас природа родилаПод небом звёздно-полосатым.

А в том краю, где нас на светПроизвела она когда-то,Почти и разницы-то нетВ словах «зарплата» и «заплата».

Прогулка на два оборота

Я не был никогда в Австралии,Где молоко дают бесплатно,Где, может быть, одни аграрииДа яблоки в родимых пятнах.

Я не был никогда в Монголии,Где от кумыса нету спасу,Где круглый год цветут магнолии,Согласно сообщеньям ТАССа.

Там что ни житель – то монгол,А что ни лошадь – то Пржевальского,Там все играют в халхинбол,Но из ключа не пьют кастальского.

Я не был никогда в Венеции –Шамбале кинематографии,Где драматургов нету секции,Что в переводе значит – мафии.

Там время сжато, как пропан,И вечность кажется минутою,Там чуть не помер Томас Манн,А может, Генрих – я их путаю.

Я не бывал в стране Муравии,Где ям не меньше, чем ухабов,Я также не бывал в Аравии,Ну что ж, тем хуже для арабов.

Но я бывал в Голопобоево,Чьи жители клянут Арабова,Раскаты дикой лиры коегоЛишает их рассудка слабого.

Там низок уровень культурыИ редко слышен детский смех.Ты лучше их не трогай, Юра,Убогих, Юра, трогать грех.

«Я шёл к Смоленской по Арбату…»

Я шёл к Смоленской по Арбату,По стороне его по правой,И вдруг увидел там Булата,Он оказался Окуджавой.

Хотя он выглядел нестаро,Была в глазах его усталость,Была в руках его гитара,Что мне излишним показалось.

Акын арбатского асфальтаШёл в направлении заката…На мостовой крутили сальтоДва полуголых акробата.

Долговолосые пиитыСлагали платные сонеты,В одеждах диких кришнаитыКонец предсказывали света.

И женщины, чей род занятийНе оставлял сомнений тени,Раскрыв бесстыжие объятья,Сулили гражданам забвенье.

– Ужель о том звенели струныМоей подруги либеральной?! –Воскликнул скальд, меча перуныВ картины адрес аморальной.

Был смех толпы ему ответом,Ему, обласканному небом…Я был, товарищи, при этом,Но лучше б я при этом не был.

«Весь обьят тоской вселенской…»

Весь обьят тоской вселенскойИ покорностью судьбе,Возле площади СмоленскойЯ в троллейбус сяду «Б».

Слёзы горькие, не лейтесь,Сердце бедное, молчи,Ты умчи меня, троллейбус,В даль туманную умчи.

Чтобы плыл я невесомоМимо всех, кого любил,Мимо тёщиного дома,Мимо дедовских могил.

Мимо сада-огорода,Мимо Яузских ворот,Выше статуи Свободы,Выше северных широт.

Выше площади Манежной,Выше древнего Кремля,Чтоб исчезла в дымке нежнойЭта грешная земля.

Чтоб войти в чертог твой, Боже,Сбросив груз мирских оков,И не видеть больше рожиЭтих блядских мудаков.

Мой ответ Альбиону

Ещё в туманном АльбионеЗаря кровавая встаёт,А уж в Гагаринском районеРабочий день копытом бьёт.

Встают дворцы, дымят заводы,Владыка мира правит – труд,И окружающей природыРяды радетелей растут.

Мне всё знакомо здесь до боли,И я знаком до боли всем,Здесь я учился в средней школе,К вопросам – глух, в ответах – нем.

Здесь колыбель мою качали,Когда исторг меня роддом,И где-то здесь меня зачали,Что вспоминается с трудом.

Здесь в комсомол вступил когда-то,Хоть ныне всяк его клеймит,Отсюда уходил в солдаты,Повесток вычерпав лимит.

Прошёл с боями Подмосковье;Где пахнет мятою травой,Я мял её своей любовьюВ период страсти роковой.

Сюда а победою вернулся,Поскольку не был победим,И с головою окунулсяВ то, чем живём и что едим.

Я этим всем, как бинт пропитан,Здесь всё – на чём ещё держусь,Я здесь прописан и прочитан,Я здесь затвержён наизусть.

И пусть в кровавом АльбионеВстаёт туманная заря, В родномГагаринском районеМне это всё – до фонаря!

Прощание матроса с женой

Уходит в плаванье матрос,На берегу жена рыдает.Его удача ожидает,Её судьба – сплошной вопрос.

На нём широкие штаны.Он в них прошёл огонь и воду,Но моде не принёс в угодуИх непреклонной ширины.

На ней забот домашних груз,Ночей бессонных отпечаток,Да пара вытертых перчаток,Да полкило грошовых бус.

Мгновений бег неумолим.В преддверьи горестной разлукиОна заламывает руки,Расстаться не желая с ним.

Со лба откинув прядь волос,В глаза его глядит с мольбою.Перекрывая шум прибоя,Целует женщину матрос.

И утерев бушлатом рот,Он говорит, прощаясь с нею,Что море вдаль его зовёт,Причём чем дальше, тем сильнее.

Матрос уходит в океан.Его шаги звучат всё глуше,А женщина стоит на суше,Как недописанньй роман.

Мне эту сцену не забыть –Она всегда передо мною.Я не хочу матросом бытьИ не могу – его женою.

А.Ерёменко

На Павелецкой-радиальнойСредь ионических колоннСтоял мужчина идеальныйИ пил тройной одеколон.

Он был заниженного роста,С лицом, похожим на кремень.Одет решительно и просто –Трусы,ГалошиИ ремень.

В нём всё значение имело,Допрежь неведомое мне,А где-то музыка гремелаИ дети падали во сне.

А он стоялМужского родаВ своём единственном числе,И непредвзятая свободаГорела на его челе.

«Сгущалась тьма над пунктом населённым…»

Сгущалась тьма над пунктом населённым,В ночном саду коррупция цвела,Я ждал тебя, как свойственно влюблённым,А ты, ты, соответственно, не шла.

Я жаждал твоею коснуться тела,Любовный жар сжигал меня дотла,А ты придти ко мне не захотела,А ты, смотрите выше, всё не шла.

Полночный сад был залит лунным светом,Его залил собою лунный свет.Сказать такое – нужно быть поэтом,Так написать способен лишь поэт.

Поэт он кратким должен быть и точным,Иначе не поэт он, а фуфло.Короче, я сидел в саду полночном,А ты, как чмо последнее, не шло.

«Только сел – звонят. Давай скорее…»

Только сел – звонят. Давай скорее.Тут у нас такое – обалдеешь.Я такси хватаю. Мчимся пулей.По дороге мужика сбиваем.

Приезжаем. Вроде всё нормально.Ну не то, чтоб прямо всё в ажуре,Но, по крайней мере, чисто внешне,Чисто визуально, как обычно.

Я, как идиот, обратно еду.По дороге в самосвал въезжаем.Хорошо ещё таксист был пьяный.А иначе б – страшно и подумать.

Слава богу, жив ещё остался,Но пока мотался по больницам,Дочка замуж вышла. За румына.Только нам румынов не хватало.

«Я вчера за три отгула…»