Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в. Страница 8

Порою у Пушкина игра скрытой двусмыслицей слова настолько тонкая, что каламбурная природа ее не всегда заметна с первого взгляда, как, например, в эпиграмме «Гр. Орловой-Чесменской»:

Благочестивая женаДушою богу предана,А грешной плотию —Архимандриту Фотию.

Особой остроты достигает каламбур, основанный на замене привычных лексических связей:

Коль ты к Смирдину войдешь,Ничего там не найдешь,Ничего ты там не купишь,Лишь Сенковского толкнешь…

Эти четыре стиха, сымпровизированные В. А. Соллогубом при посещении книжной лавки А. Ф. Смирдина, Пушкин, сопровождавший Соллогуба, тут же завершил блестящим пуантом-каламбуром:

Иль в Булгарина наступишь.

Здесь читатель как бы приглашался к восстановлению обычного значения слова («наступить во что-либо…»), а осмеиваемое лицо получало убийственную оценку.

Иногда комическое, сатирическое отношение поэта распространяется не на лицо, а на ситуацию, явление, предмет. Тогда раскрывается двуплановость прямого и переносного смысла слова в том или ином контексте. Именно так используется каламбурное звучание слова «скоты» в эпиграмме «Напрасно ахнула Европа…». Здесь гротескно-шаржированно обыграна картина петербургского наводнения 1824 года. Но такое решение отнюдь не кощунственно, ибо речь идет, собственно, об альманахе А. А. Бестужева «Полярная звезда», который собрал под одной обложкой писателей самых разных направлений и дарований:

Бестужев, твой ковчег на бреге!Парнаса блещут высоты;И в благодетельном ковчегеСпаслись и люди и скоты.

Еще более показателен пример с эпиграмматическими стихами «На картинки к „Евгению Онегину“ в „Невском альманахе“». Здесь комическая игра со словом переходит границы дерзости, дозволенной в подцензурной печати, когда поэт затрагивает тему отношения к такому оплоту царизма, как Петропавловская крепость:

Не удостоивая взглядомТвердыню власти роковой,Он к крепости стал гордо задом:Не плюй в колодец, милый мой.

В творчестве Пушкина помимо отдельных вкраплений каламбурных слов и оборотов появляются и сочетания их. Это нововведение получит дальнейшее развитие в сатирической поэзии 60–70-х годов. У Д. Д. Минаева, например, уже не просто развернутые каламбуры, но целые стихотворения, основанные на остроумных каламбурных рифмах.

В пушкинскую эпоху искусство эпиграммы достигло высокого совершенства. Без этого умения поэт не считался достойным служителем муз, ни один разговор в литературном и светском кругу не обходился без шутки, острого слова, эпиграммы. Ядовитые уколы стихотворных миниатюр нередко становились последним словом в затянувшейся литературной и не только литературной перепалке. Пушкин говорил: «Благоговею перед созданием „Фауста“, но люблю и эпиграммы»[18].

Русская речь зазвучала в эпиграмме Пушкина как острое и гибкое средство воплощения неповторимых черт характера отрицательного персонажа. Социально-нравственные контрасты раскрываются в соответствующей форме словесной, фразовой, синтаксической конструкции, а ирония и смех в изящно отточенной оболочке шутки, каламбура, афоризма завершают начатое в первой части эпиграммы. Принцип двучленности остается, но приближается к тому типу, который отлился в композиции народной пословицы. При этом содержание второй части либо контрастирует с первой, либо развивает, поясняет, уточняет ее.

Пушкиным разработан такой вид стихотворной миниатюры, как сатирический портрет, исполненный саркастических красок и поистине памфлетной силы разоблачения. В пушкинской эпиграмме находят отражение все основные мотивы его свободолюбивой лиры. Но есть объединяющая их мысль, которая и сообщает его сатирическому стиху революционный характер, — призыв к борьбе с деспотизмом. Все это коренным образом изменяет социально-эстетический облик древнего жанра, сообщает ему черты агитационности. Пушкинская эпиграмма — высшая точка взлета демократического и национального самосознания русского народа в первой половине XIX столетия.

Исходя из новых представлений о назначении сатиры, ведущие поэты пушкинской поры обосновали принципиально новые функции эпиграммы как оружия в литературно-общественной борьбе эпохи. Открыто социальные мотивы стали определять тональность, образный строй, стилистику жанра. Так эпиграмма из произведения гражданского звучания стала политической.

Эти тенденции с особой отчетливостью проявились в эпиграмматике поэтов-декабристов. Значительны заслуги А. С. Грибоедова. Хотя автор «Горя от ума» почти не писал эпиграмм (известны лишь единичные его выступления в этом роде), однако великая комедия, написанная им в атмосфере подъема декабристского движения, насыщена эпиграмматическими стихами, как грозовая туча электричеством. Не случайно многие строки из пьесы вскоре стали крылатыми, перешли в пословицы и поговорки.

Другие поэты декабризма — К. Ф. Рылеев, В. К. Кюхельбекер, A. А. Бестужев, В. Л. Давыдов — тоже редко обращались к жанру эпиграммы. Политическая сатира находила у них воплощение прежде всего в стихотворной инвективе, приобретавшей форму либо сатиры, либо оды. Те же немногие эпиграммы, которые созданы виднейшими представителями декабристской поэзии: «Эпиграмма на B. А. Жуковского» (1824), «Приписка к богатому надгробию в бедности умершего поэта» (1831) А. А. Бестужева, «На Николая I» В. Л. Давыдова, — все это великолепные образцы остросатирического стиха. Здесь нравственно-политические идеалы декабризма приобретали отточенную, лапидарную форму.

Убийственно разоблачительный характер носит эпиграмма А. Бестужева на В. А. Жуковского:

            Из савана оделся он в ливрею,На ленту променял свой лавровый венец,                 С указкой втерся во дворец.           И там, пред знатными сгибая шею,                 Он руку жмет камер-лакею,                              Бедный певец!

Вот, например, «Четверостишие» Кюхельбекера (1843). Спустя почти двадцатилетие после разгрома декабризма поэт остается верен его идеям и с той же страстностью и силой обрушивается на один из наиболее распространенных пороков, который несколько позже Щедрин заклеймит формулой «применительно к подлости»:

Чем вязнуть в тинистой, зловонной луже,Так лучше в море! Нет, убийцы хужеПодлец, который, с трусостью губя,Сосет и точит сердце у тебя.

Особенной остротой и силой политического негодования насыщены декабристские эпиграммы, ходившие в списках и авторов которых установить не удалось. Агитационный призыв ниспровергателей тронов сочетается с холодным, едким презрением к самодержавию. Эти эпиграммы и по языку самобытны: живость и естественность интонации отлично сочетаются с грубоватым просторечием:

Мы добрых граждан позабавимИ у позорного столбаКишкой последнего попаПоследнего царя удавим.

Декабристская эпиграмма — краткий, но яркий эпизод в истории русской сатирической поэзии. Не к явлениям быта, морали или культуры тогдашнего общества обращена эта эпиграмма. Нет, тематика ее не отличается широтой и многообразием. Зато в той сфере, где она господствовала, не было ей равных. Принципиальная ее новизна состояла в том, что эпиграмматисты декабризма выразили прямое столкновение двух антагонистических идеологий, двух полярных общественно-политических воззрений. Вот почему их опыт станет исходной точкой для поэтов-сатириков первого поколения русской революционной демократии, а их эпиграмма высоким образцом для агитационной сатиры конца 1850-х — начала 1860-х годов.

Особое место в истории русской эпиграммы первой половины XIX века принадлежит П. А. Вяземскому, Е. А. Баратынскому, С. А. Соболевскому. Весьма неоднозначен вклад этих поэтов в развитие отечественной словесности. Но всех их сближает редкое искусство владения остроумным словом, стойкая приверженность к самому лапидарному и оперативному стихотворному жанру.

Противоречива позиция Вяземского, эволюционировавшего после 1830-х годов из стана союзников декабризма в лагерь откровенных консерваторов. В своих талантливых эпиграммах 1820-х годов он выступал как единомышленник Пушкина, смело обличая литературных ретроградов, придворных шаркунов и лакеев, пустую и спесивую знать. Много страсти и злости вложил Вяземский в цикл сатирических стихотворений, направленных против Булгарина.

В манере Вяземского-эпиграмматиста привлекает неистощимая игра остроумия, колкости, впрочем не чуждая не только язвительной ироничности, но и сарказма. Таковы, например, его выступления против мракобесов, гонителей университетского образования, готовых чтением псалтыря и священного писания подменить все науки: