Павел Мешков - Черный корректор Страница 28

Тут этот самый конус перевернулся.

Меня не надо убеждать в том, что черепаха или какой-нибудь жук могут перевернуться со спины обратно на ноги. Я это видел. Но конус, по моему глубокому убеждению, перевернуться сам по себе НЕ МОЖЕТ! Этот – смог.

Медленно, без натуги, конус встал на ребро и так же медленно опустился плоской частью с ножками на стол. Забыл отметить, что под основанием этой штуки на столе образовалось круглое светлое пятнышко, как будто кто-то вымыл стол. Теперь пятнышко превращалось в светлую полоску, так как конус начал медленно передвигаться по столу.

Я накрыл конус стопкой, и он моментально остановился. Плюс к этому пропало желание перекусить, которое донимало меня последние пять минут. Поесть я вообще-то не дурак, но привык для начала закончить все дела и уж потом с чистой совестью…

Какая-то неясная мысль заставила меня приподнять стопку со стола. Конус не замедлил двинуться вперед, но, напоровшись на хлебные крошки, чуток притормозил движение, а чувство голода, начавшее было снова терзать меня, несколько притупилось…

Между нами девочками говоря, мне понадобилась еще всего пара экспериментов со стопариком и конусом, чтобы уяснить очень простую вещь: это не я был ТАК голоден, это конус ТАК хотел ЖРАТЬ и каким-то неведомым образом давал мне об этом знать.

Вновь прикрыв конус стопкой, я хотел было задуматься над произошедшим, но вечерние заботы не позволили. Попытка совмещения мыслительного процесса с другими делами успеха не имела, так как было необходимо иметь предмет осмысления перед глазами. Пришлось временно выкинуть из головы и сам голодный конус, и его манеры.

Яичница с сосисками явилась венцом трудового дня. Сковородка здорово обожгла пальцы, пока я тащил ее от плиты до стола, но я победил. В смысле не предоставил Тимофею ни единого шанса завладеть моим ужином. Хотя и он, и Пушок приложили массу усилий к тому, чтобы я упал или хотя бы уронил яичницу на пол. А ведь накормил обоих вареной рыбой по самое «не хочу».

Разочарованный в своих ожиданиях, Пушок, по обыкновению, улегся в ящик в ожидании того момента, когда еда сама придет в его объятия, а более активный в этом отношении Тимофей взобрался на табурет и начал поедать мой ужин глазами. На хитрой усатой морде ясно было написано, что он совсем не прочь попробовать содержимое сковороды и лапой, и на вкус, но его, похоже, несколько смущало мое присутствие…

Приступая к трапезе, я обратил внимание на следующее обстоятельство: конус, на мой непрофессиональный взгляд, несколько подрос и теперь едва помещался под стопкой. Не то чтобы меня сильно озаботила проблема удобств этой штуковины под стопкой или нарушение прав негров в Америке, но где-то под лопаткой кольнуло, и в голове снова нарисовался яркий образ меня, убивающего этот конус топором. Было бы много лучше, если бы кольнуло меня посильнее, в самый черепок, а выше обозначенный образ убийства материализовался в конкретные действия.

Как бы там ни было, а в дурную голову путная мысль не придет. Мою, например, посетила блажь простимулировать себе аппетит с помощью пленника стопки. Со стимуляцией получилось не очень, но, как сообщил по телевизору всей стране один деятель, большой дока в этих делах: «Хотелось как лучше, а получилось как всегда!» Ну, может быть, у меня получилось не совсем «как всегда»…

Едва я приподнял стопарь, Тимофея словно ветром сдуло с табуретки. С диким мявом он бросился к двери и там, всем своим организмом вжавшись в порог, затих, как индеец в засаде. Даже сытый Пушок перестал мурлыкать, высунулся из ящика, как-то очень озабоченно посмотрел на стол и вопросительно мякнул. Я бы тоже мякнул от таких дел, но не умел и потому как следует выругался вслух.

Все пространство веранды затопили волны голода. Но не моего. Я-то хотел есть сам по себе, а вот желание сожрать все что угодно явственно исходило от конуса, который медленно двинулся по столу в поисках пищи. Чтобы занять его хотя бы на время, я положил на его пути горбушку хлеба.

Питался конус довольно оригинальным способом. Как он на горбушку взобрался, я, по честности говоря, в тот раз пропустил. Тимофей отвлек. Разорался, паршивец, у двери. Уговаривать его я не стал. Мало ли дел у котов ночью на улице? А когда я вернулся к столу, конус уже сидел верхом на горбушке и медленно в нее погружался.

Говорят, что о вкусах не спорят. Целиком и полностью поддерживаю данный постулат и также настаиваю на бессмысленности споров и о манерах поглощения пищи. Лично мне не сильно портит аппетит даже чавканье соседа. А что ж поделать, если, только чавкая, он удовольствие от еды и получает? Предложить поглощать пищу автоматически, безрадостно, с постной мордой?

Кстати! Конус не чавкал. Молча погружался себе в хлеб. Я вот как-то по телику видел, как ест морская звезда. Куда там моему конусу в плане эстетики!

Продырявив горбушку навылет, конус, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, выбрался из проделанной им дыры, сместился в сторону и продолжил свое занятие.

Ужин мы закончили одновременно. Однако если судить по справедливости, то я несколько проиграл: я добил яичницу, и мне еще предстояло мыть сковородку и ложку, а конус покончил с горбушкой, хлебные крошки подобрал и, по-моему, сожрал старый лак со стола.

И он настал, момент истины. Конус сидел в середине выбеленного участка стола и прямо-таки волнами излучал благодушие сытости, Пушок усердно мурлыкал в ящике, а я, чтобы не нарушать идиллию, признал вполне достаточным вымыть ложку и оставить в покое сковородку. А чего ее, спрашивается, мыть, если завтра предстоит готовить в ней блюдо с теми же вкусовыми качествами?

Конус вздрогнул и медленно пополз по столу. От его благодушия не осталось и следа. Теперь он излучал тревогу и легкий голод. Пушок перестал мурлыкать и осторожно выглянул из ящика, пытаясь оценить обстановку на глаз. Гармония мира была безвозвратно нарушена, и это вызвало мое недовольство, если не сказать – раздражение. Пушок к изменению моего настроения отнесся довольно-таки наплевательски, а вот конус притормозил и завертелся на месте.

Как бы там ни было, а я решил досконально разобраться во всем этом безобразии, для чего запланировал серию опытов с конусом. Приготовив необходимое оборудование, я приступил к исследованиям, используя вместо индикаторов и Пушка, и собственные ощущения.

Примерно через два часа я точно знал, что конус жрет абсолютно все, что может, а что не может, то пробует на вкус. Он не интересовался ножами, вилками и чистыми тарелками, пренебрег полоской пластика, но успешно осилил кусок парафина, правда, не выражая особого удовольствия. Гораздо больше ему понравилось сливочное масло и свиное сало. Их, как и колбасу, он уничтожал гораздо быстрее, чем, скажем, хлеб или мыло, и отдыхал после их употребления дольше. Не знаю, насколько ему пришлась по душе вареная рыба в кошачьей миске, но костей он не оставил, и мыть миску после его трапезы никакого смысла не было. Еще конус съел мороженого окуня. Медленно, но съел.

Во внешнюю среду конус не выделял ничего. Может, газы какие и были, но визуально они себя не проявляли, и никакой вони не наблюдалось. По этой причине меня некоторое время всерьез беспокоило сходство конуса и одного из персонажей братьев Стругацких. Точнее – последствия этого сходства. Я про плод изысканий гения профессора Выбегалло, «индивидуума, не удовлетворенного желудочно». Но поведение конуса развеяло мои сомнения. Он рос. Занимался он этим делом во время коротких периодов насыщения и действовал довольно отвратным способом, выделяя по краям узкую полоску розовой пенистой слизи, которая быстро твердела и меняла цвет на серый. При постукивании кончиком ножа по поверхности конус издавал костяной звук, и было похоже, что эта процедура ему очень нравилась.

Конус прекращал всякую видимую деятельность, стоило только его накрыть стеклянной или фаянсовой посудой. Кажется, он просто терял ориентацию, но при этом его становилось не слышно. Я имею в виду, что если конус был накрыт, скажем, большой тарелкой, то призывов к продолжению банкета или сытого кайфа не ощущали ни я, ни Пушок. Металлическая посуда на конус действия не оказывала и его базара не экранировала. Подобное фаянсовой тарелке воздействие на конус оказывали маленькая солонка и стеклянная пробка от какого-то пузырька, надетые на вершину. Находиться в перевернутом состоянии конусу не нравилось, и он, непостижимым образом становясь на ребро, возвращался в исходное положение. Да и к слову сказать, ничего особо интересного у него внизу и не было. Это я к вопросу о половых признаках.

Кто может – пусть сделает лучше, а лично я, выясняя вышеизложенное, порядком утомился. Конус за время моих опытов подрос слегка, был теперь размером с небольшое блюдце и волны волчьего голода вокруг себя не разливал, а формулировал их как страстное желание поесть. Жалобное «Хочу кушать!» прямо-таки звучало в моей бедной голове, но тогда я списал все это на усталость и, заманив конус с помощью кусочка сала в тарелку для супа, прикрыл его другой тарелкой, давая, таким образом, отдых и измученному себе, и ему…