Эпилог (СИ) - Хол Блэки Страница 34

— Ого, — сказал Мэл, заглянув из-за спины. — Разведываешь обстановку на будущее?

— Это для Марты, — буркнула я, захлопнув каталог.

Служба доставки сработала оперативно.

— Сомневаюсь, что они согласятся взять, — сказал Мэл, укладывая объемистые пакеты в багажник.

Марта согласилась. Но лишь после того, как я с обидой высказала, что считаю её и Олега близкими людьми помимо мамы и Мэла. А от близких нельзя отказываться.

В заказе подарков для неродившегося малыша выискался неожиданный момент. Если поначалу большой живот Марты воспринимался мной отвлеченно, то при просмотре картинок с товарами меня будто ударило обухом по голове. Детей не находят в капусте. Их рожают. И это больно! Теперь я куда с большим вниманием расспрашивала Марту и впитывала ответы об анализах, о плаценте, о предлежании, о том, что ребенок в животе называется плодом, а сперва это вообще эмбрион. О том, что отсчет развития малыша идет по неделям, и Марта регулярно следит за прибавкой в весе.

Дома перед зеркалом, в отсутствие Мэла, я запихнула подушку под футболку и изучила себя в профиль и анфас, отмечая критическим взглядом грузность фигуры и неуклюжесть движений. Когда-нибудь и у меня родится ребенок, но его появлению на свет будут предшествовать девять томительных месяцев ожидания. Три четверти года, в течение которых из крохотной клетки сформируется и вырастет живой человечек. Волшебство, дарованное природой.

Что можно сказать о Мэле? Он терпел. Ждал, когда мне надоест играть в шпионов, петляя по району. Ждал, когда одумаюсь и вспомню о статусе дочери министра. Ждал, когда я осознаю, сколь велика пропасть между избранными висоратами и слепошарыми смердами.

Мэл не давил. Он тонко чувствовал грань и не переступал её. Потому что знал: принуждение и шантаж приведут к бунту. Мэл мог сказать: "Выбирай — или я, или они", поставив на другую чашу весов Олега с Мартой и район невидящих. Но он не говорил. Потому что догадывался о моем выборе.

Мэл здоровался рукопожатием с Олегом, выдавал пару незначащих фраз о погоде и, получив от меня обещание в примерном поведении вместе с поцелуем, уезжал по делам.

И Марта, и Олег считали невоспитанным лезть с расспросами о моей элитной жизни, а я оберегала их от лишнего знания. Олег не участвовал в женских разговорах. Он общался сдержанно и, в основном, проводил время в мастерской, работая. Однажды Марта спросила с осторожностью:

— Твой молодой человек не против, что ты приходишь к нам в гости?

— Совсем нет, — заверила я горячо. — Он уважает мои решения.

— Выглядит серьезным и ответственным, — заметила собеседница.

— Егор много работает и успевает учиться. Он очень умный, — похвалила я своего мужчину и поинтересовалась: — А как поживает Тёма? Что-то его не видно.

— Он уехал из столицы еще зимой, — пояснила Марта. — Пытает счастья в другом месте.

— Жаль. Хотя, наоборот, хорошо. Я боялась, что Тёма обязательно влипнет в историю.

— Спасибо тебе за беспокойство, — улыбнулась она. — Тёма не пропадет. Выкрутится.

— Мне понравилось, как он пел в клубе. У него красивый голос. Тёма мог бы выступать с концертами.

— На пении много не заработаешь. Поможешь с блинчиками?

Всенепременно. Вот научусь печь и побалую Мэла кулинарными изысками.

Кстати, будущий дегустатор приехал в мастерскую в отвратительном настроении, хотя вежливо отказался от чая с выпечкой: мол, с радостью бы, но уже поздно. Марта не заметила, а я мгновенно почувствовала раздражение Мэла.

По возвращению в общежитие он весь вечер ворчал и исходил недовольством. Вытурил на улицу Кота, мешавшегося под ногами. Издергался из-за неудачных заклинаний из группы oculi umbru[20], срывавшихся с рук одно за другим. Завтрашний зачет по нематериалке плакал горючими слезами. Мэлу всё было не так и не эдак — не ровно, не быстро, не гладко, не мягко. И злился он, похоже, на меня.

— За что? — спросила я напрямик.

Мэл поджал губы:

— Ты не при чём. Тяжелый день. Завал на работе.

— Расскажи. Посочувствую и утешу как смогу, — предложила я.

Пришлось утешать долго и упорно. Мэл подошел к процессу жестко. Целеустремленно. Он не успокоился до тех пор, пока мое горло не охрипло, а организм не ослабел от пресыщения и беспредельной усталости.

— Гошик… не могу больше…

— Можешь, Эвочка. Повтори еще… — вливается в уши шепот, и мышцы сводит сладкой судорогой.

— Люблю… люблю тебя… — выдыхаю севшим голосом, и тело откликается на изощренную ласку. Когда-нибудь bilitere subsensibila[21] убьет меня. — Люблю… люблю…

Не помню, сколько раз говорила. Раз сто или двести. А Мэлу всё мало. Он измочалил. Выпил меня досуха как вампир. И ведь добился, чтобы назавтра я ползала разбитой и невыспавшейся тетерей. К тому же, из-за перевозбужденной нервной системы пропала чувствительность кожи. Просто-напросто отключилась как лампочка, чем перепугала меня невероятно. Странно стоять под душем, не ощущая льющейся воды. Нервы оттаяли лишь во второй половине дня. Зато Мэл насвистывал и с легкостью получил зачет по нематериальной висорике.

— Объяснись. В чем моя вина? — потребовала я. — Изобрел новый метод наказания?

— Разве не понравилось? — удивился он и покаялся: — Прости. Наверное, в голове отложилось последнее полнолуние, и подсознательно я захотел поменяться местами. Ну, и сорвался.

Вроде бы смотрел честно и искренне сожалел, но на миг почудилось, что в глубине глаз промелькнул его зверь — непредсказуемый и пугающий.

Мне стало неловко. Я, конечно же, знала, что раз в месяц Мэлу приходится несладко, но впервые почувствовала себя в его шкуре.

— Прости, Гошик, — прильнула к нему. — Я постараюсь сдерживаться.

— И я тоже, — ответил он глухо.

Недоразумение исчерпалось, но взгляд Мэла, вернее, его зверя долго преследовал меня. Отвернусь — и возникает неприятное ощущение меж лопаток. Обернусь — в глазах Мэла безмятежность и идиллия.

Дурацкая паранойя. Дурацкие и бестолковые уроки по развитию интуиции.

В начале августа родилась Ясинка — маленькое чудо с крошечными пальчиками и носиком-пуговкой. Знакомство с крохотулей стало для меня потрясением. Прежде я не знала, с какого боку подходить к новорожденным, не говоря о том, как правильно держать.

— Она похожа на тебя, — объявила Марте, умилившись пухлыми щечками малышки. Ясинка усердно тянула мамино молоко. — У нее твои глазки и бровки.

Родители выделили для дочки самый лучший уголок — светлый и теплый, — разгородив комнату на две части. Несмотря на тесноту, в детской было уютно… и покойно душе.

Медленно вращается карусель с рыбками, веселые мишки скачут на одеяльце, розовый слон смотрит в окно, погремушка ждет часа, когда маленькие ручки схватят и требовательно затрясут… Новый человечек пришел в мир, где его любят и заботятся о нем. Он причмокивает и трогательно зевает.

— У нее светлые реснички. И длинные, — замечаю, разглядывая личико заснувшей девочки.

— Потемнеют, — говорит Марта. — И волосики сначала вышоркаются, а потом отрастут новые.

— И будет роскошная коса с руку. Как у тебя.

— Еще толще, — смеется молодая мама.

Я натащила кучу оберегов и амулетов — для спокойного сна, для хорошего аппетита, для крепких ножек, для здоровых зубов, от болезней, от сглаза и наговора, от духов, утаскивающих новорожденных. Развешивала с Мартой пеленки во внутреннем дворике и помогала гладить распашонки. Присматривала за девочкой, пока её мама хлопотала по хозяйству. И не могла наглядеться на малышку. От Ясинки пахло молоком и чем-то сладко-доверчивым, отчего на глаза наворачивались слезы, и страстно хотелось укрыть кроху от бед и напастей. Уберечь от зла, притаившегося снаружи.

— Она смотрит на меня. Осмысленно! — заметила я как-то.

— Конечно. Ясинка различает, когда ты приходишь в гости. Смотри, она радуется.