Дмитрий Дубинин - Золотой иероглиф Страница 10

А если что-то и вправду находится внутри?.. И интересно, украли бы ее у нас или нет, если эта штука лежала на месте?

— Что ты там бормочешь? — подошла Таня. Она стояла, прикасаясь своим плечом к моему, и мне, черт возьми, это было приятно.

— Послушай, как эта вещь оказалась в твоей косметичке?

— У тебя совсем нет головы, — сказала Таня. — Помнишь, два месяца назад я собиралась в командировку, и ты просил меня просветить ее на рентгеновской установке… Когда меня наконец туда отправили я и взяла эту штуку с собой… В отличие от тебя, Маскаев, я всегда все помню. Потому и спрятала этот твой талисман-амулет в свой несессер загодя.

Признаться, только теперь я вспомнил: после того, как Лена, прочитав иероглифы и определив, что трубка не китайского, а японского происхождения, сказала, что внутри таких амулетов самураи в старину иногда хранили разные дорогие их сердцу вещи, я попросил Таню, которой светила командировка в тот город, откуда мы уехали в прошлом году, зайти на ее прежнее место работы и просветить эту трубку на предмет содержимого. Командировка все откладывалась и откладывалась, и я со временем позабыл о своей просьбе.

— Что же ты мне сразу не сказала? — спросил я. — Ну, просветила омамори?

— Просветила, представь себе… Только ничего интересного внутри нет — ни металла, ни камней… Похоже, пустышка.

— Но она чем-то залита с торцов. Интересно, насколько ценная эта штучка, кто может сказать? Что если я возьму и аккуратненько ее вскрою? Вдруг это действительно футляр-контейнер? В нем может быть что угодно, даже письменные документы, которые не взял рентген. Представь себе, это же семнадцатый век, или около того…

— Ты знаешь, Андрей, я что-то в это не очень верю. Триста лет, а то и больше… Разве может деревяшка столько просуществовать и не измениться?

— Говорят, сохранились даже части от Ноева ковчега…

— Глупости…

— И книги, еще более древние, чем эта трубка…

— В музеях, без доступа…

— А музыкальные инструменты, Таня? А? Те же скрипки. Амати когда их делал? По-моему, тоже в семнадцатом веке, и на них до сих пор можно играть; они не рассохлись, не сгнили. В рабочем состоянии, словом. А знаешь, почему?.. Лак! Хитиновый лак, который варили из панцирей креветок и всяких прочих сикарак! А восточные умельцы тоже вполне могли знать, что такой лак сохраняет поделки очень долгое время.

— Ну ладно, в это еще можно поверить… И все же, Андрей, может быть, не стоит ее ковырять? А если ты что-нибудь испортишь? Вдруг она стоит целое состояние, а ты начнешь ковырять, и все — только на помойку выбрасывать останется…

— А если внутри все же лежит что-то важное?

— Настолько важное, что из-за него ограбили нашу хату? — скептически покачала головой Таня, несмотря на то, что только сейчас говорила о «целом состоянии». — Нет, тут что-то другое.

— А что именно?

Таня пожала плечами.

Бамбук у меня всегда ассоциировался с отцовскими удочками, на которые мы по выходным дням ловили в Волге рыбу с барж, стоящих на рейде: в отличие от других «воскресных пап», мой отец никогда не таскал меня по зоопаркам и другим подобным местам, традиционно предназначенным для увеселения детей, чьи родители находятся в разводе… Я держал в руке омамори, а перед глазами стоял отец в фуражке с якорем, в полосатом тельнике под наброшенным на плечи старым кителем, с удочкой в руках и с длинной сигаретой «Ява-100» в уголке рта. Я тогда приставал к нему, чтобы он отдал мне трубку с иероглифами, вообразив, что это деталь удилища, и если ее приладить к соответствующему месту, тогда вся волжская рыба — моя… Кстати, надо будет бате позвонить — ему я и так звоню значительно реже, чем матери, да и ее не очень-то балую телефонными звонками… Стоп, а зачем откладывать?

Я позвонил в Казань. Батя в свое время, сделав меня, ушел от матери к другой женщине. Причины расставания мне были неизвестны, но, поскольку сыновья часто повторяют жизненный путь отцов, догадаться не трудно, что произошло между моими родителями однажды… Да и без того я был в курсе, что папаша всегда любил простые мужские радости, которые для хранительниц очага все равно что кость в горле вместе с зубной болью.

— Привет, пап! — сказал я, радуясь, что застал его дома. Летом он, поскольку продолжал работать на судах, неделями не появлялся на берегу. — Как жизнь?

— Да все так же. Скрипим… Когда домой приедешь?

— Не знаю, пап… Дела же.

— Дела, — ворчливо передразнил отец. — Наслышан я о твоих делах. Все спекулируешь?

— Нет, я сейчас менеджером в совместном предприятии работаю. И даже не в торговом.

— На флот не тянет?

Ну что я мог ответить? Тянет, и еще как тянет … Вот только я отлично знаю, что без практики меня сейчас хрен кто возьмет даже мотористом, тем более, что речники переживают на самые лучшие времена — свои-то кадры им сокращать приходится постоянно. И зарплаты не дождешься.

— Подожду, когда платить станут лучше… Там посмотрим.

— Все ищешь, где глубже…

Разговор стал меня раздражать. Батя, очевидно, находился не в самом лучшем расположении духа и был настроен повоспитывать меня.

Тем не менее я, насколько мог, сгладил выступы и шероховатости, а потом завел разговор об Амуре.

— Помнишь, у тебя была такая трубочка, цилиндрик бамбуковый? С иероглифами?

— Что-то не припоминаю…

— Ты еще говорил, что с Амура привез.

— А, было что-то такое… Пограничники знакомые подарили.

— Пап, а ты ничего не путаешь?

— Еще бы я путал! Начальник заставы, майор Кунцев мне ее подарил.

— Ты же говорил, что выменял ее у капитана китайского парохода! «Ветер с востока» номер семнадцать, если я не ошибаюсь.

Отец замолчал. Я почти физически чувствовал, как бьют по карману моих брюк пролетающие минуты — не так уж богато живут менеджеры, особенно недавно ограбленные…

— Папа, ты слышишь?

— Андрей, а почему ты вспомнил про нее? Что-то случилось?

— Пока нет… Но ее опознали, как японский, а не китайский талисман со словами молитвы или чего-то еще. Семнадцатый век, пап. Скажи точно, откуда она у тебя взялась?

Батя вздохнул — даже по телефону было слышно.

— Ты про своего деда, моего отца, много знаешь? — спросил он.

— Только то, что ты рассказывал, — произнес я. — А ты рассказывал всегда одно и то же: что практически не помнишь его.

— Тебе знакомо выражение «скелет в шкафу»?

— А то нет!

— Мне бы не хотелось, чтобы он вылез оттуда, сын. Я в свое время не собирался отдавать эту игрушку тебе, но ты почему-то еще со школьных времен требовал ее в подарок, вроде как чисто на память.

— Ну, да…

— Это дедова штука, Андрей. Я понятия не имею, откуда она у него, и что это такое, но знаю только, что он оставил ее мне как бы по наследству. Без комментариев.

— А при чем тут скелет, папа?

— У меня к тебе огромная просьба. Не копай тут. Я совсем не хочу, чтобы ты однажды узнал такое, отчего тебе может стать очень плохо.

— Слушай, ты меня заинтриговал! Хватит темнить, ну что за дела-то?

— Эта штука сейчас у тебя?

— Нет, задевалась куда-то.

— Надеюсь, ты не врешь… Но если вдруг наткнешься на нее, выбрось подальше или сожги. Денег она никаких не стоит, а неприятностей можешь нахлебаться.

— Но почему, пап? Что за мистика? Теперь я этого тем более так не оставлю.

— Я точно говорю: если ты вдруг все узнаешь, тебе будет очень тяжело жить…

Глава V

Несмотря на странное впечатление от разговора с отцом, я не оставил мысли насчет «копания». Но сразу этой трубкой заниматься не стал — после недельной ссоры нам даже ужин пришлось отложить… А когда Таня стала сладко посапывать, я понял, что не засну, пока не вскрою японский талисман — просто руки зудели.

Я тихонько встал, взял трубку, и направился на кухню. Вытащил свой инструментарий домашнего мастера, расстелил на кухонном столе газету и поставил рядом пепельницу.

Омамори был залит чем-то черным с обоих торцов. Возле одного имелось сквозное отверстие, и я решил, что вскрывать надо с противоположной стороны.

«Надеюсь, что я делаю правильно», — мелькнула мысль, когда я зажал амулет в тиски, не забыв вставить резиновые прокладки между их стальными губками.

Сняв слой лака, я убедился в том, что черное вещество — это что-то вроде смолы: твердой и немного при этом вязкой, словно битум… Потихоньку я начал выковыривать смоляную пробку.

Цилиндрик был явно выдолблен, чтобы использовать его как футляр — в этом я убедился сразу же, как только тонкая стамеска пробила слой смолы. Расчистив отверстие, увидел внутри нечто слоистое, желтовато-серое, как будто вкладыш, повторяющий геометрическую форму амулета. Я затаил дыхание. Это походило на бумажный свиток, скрученный в трубку.