Дмитрий Дубинин - Золотой иероглиф Страница 11

Цилиндрик был явно выдолблен, чтобы использовать его как футляр — в этом я убедился сразу же, как только тонкая стамеска пробила слой смолы. Расчистив отверстие, увидел внутри нечто слоистое, желтовато-серое, как будто вкладыш, повторяющий геометрическую форму амулета. Я затаил дыхание. Это походило на бумажный свиток, скрученный в трубку.

«Самураи не были столь сентиментальными, как европейские рыцари, — вспомнил я слова Лены. — Они чаще хранили там письменные сведения о себе или еще каких-либо важных вещах. Но довольно редко. Если хочешь, проверь. Впрочем, мне кажется, ничего там нет».

«Ошибаешься, Кирюшина, — про себя произнес я. — Что-то тут все равно есть. И, похоже, как раз письменный документ… Вот только как его достать оттуда?»

Я начал извлекать вкладыш из трубки, но в пинцете оказывались лишь кусочки мелкой трухи, словно хлопья пепла… Если я буду вытаскивать его такими эфемерными клочками, то от моей работы толку окажется абсолютный нуль.

Оставалось одно — расколоть цилиндрик параллельно образующей. Я снова взялся за стамеску.

«Ты уверен, что делаешь правильно?» — задал я сам себе вопрос.

Внутренний голос молчал. Значит, правильно.

Минут через десять на трубке появились две аккуратные продольные трещины, и я, положив омамори на стол, приподнял одну половинку, как крышку. Правда, вторая смоляная пробка не давала разделить трубку надвое окончательно, но я и не стал ее разбирать, а просто вставил распорку между обеими половинками амулета.

Я прокрался в комнату и вытащил из Танькиной фонотеки два компакт-диска; сам я музыку терпеть не могу, особенно эстрадную, перенасытился ею еще в те времена, когда занимался нелегальной звукозаписью. Оказалось, что схватил любимые Танькины — Валерия Меладзе и Александра Серова… Ладно, с дисками-то ничего не случится, мне только футляры из оргстекла нужны…

Я вытащил наконец содержимое омамори и аккуратно положил свиток на поверхность одного из футляров.

Сделав перекур, я принялся разворачивать бумажную трубку. Истлевшая бумага поддавалась плохо; почти невесомые кусочки свитка так и норовили разлететься в разные стороны, и потому я даже дышал вбок. И так увлекся, что не услышал, как подошла Таня.

— Послушай, эксперт-криминалист, — услышал я и, вздрогнув, едва не порвал один из наиболее крупных кусочков с хорошо сохранившимися иероглифами на нем. — Ты отдаешь себе отчет в том, что принимаешь необратимые решения?

— Отдаю, — спокойно сказал я. — Помнишь философский вопрос: можно ли приготовить яичницу, не разбив яйца?

— А если ты приготовил яичницу из золотого яйца, Маскаев?

— Не думаю… Тем более, что скорлупу я выбрасывать не собираюсь.

Танька вытащила из моей пачки сигарету и закурила. Я, сколько себя помню, всегда боролся с этой вредной привычкой (не своей, а ее), но сейчас не стал реагировать. Тем более, что Таня не стала больше комментировать мои действия, а просто уселась на табурет чуть поодаль, придвинув к себе пепельницу.

Я продолжил свой кропотливый труд. Свиток почти полностью развернулся. Лист бумаги оказался небольшим, как раз почти по размеру футляра от компакт-диска: где-то сантиметров девять на тринадцать, может, чуть больше. Часть свитка, рассыпавшуюся на кусочки, я подхватывал пинцетом и подкладывал к уцелевшему центру, словно собирал мозаику-головоломку. И скоро передо мной лежало что-то более-менее похожее на текст… Разумеется, для меня совершенно непонятный: на листке желто-серой бумаги в шесть столбцов выстроились японские иероглифы. Которые, если тоже были изображены лет триста тому назад, писал (или рисовал?!) мужчина, как тогда было принято, судя по словам Лены. Возможно даже, тот самый безвестный самурай по имени Тамоцу Дзётиин.

— Тань, где у нас пленка? — спросил я, не отрывая взгляда от таинственного письма… Я словно бы слышал звон кривых мечей и азартные выкрики свирепых узкоглазых воинов, упоенных битвой.

— Пленка?

— Полиэтиленовая, самоклеящаяся.

— Сейчас принесу.

Таня принесла рулон прозрачной пленки, и я ножницами отхватил солидный кусок.

— Куда тебе столько, жадина?!

— Молчи, женщина, — отозвался я. Потом накрыл другим футляром клочки свитка, чтобы они лежали между двух плоскостей из оргстекла и резко перевернул «сэндвич». Получилось неплохо — теперь документ лежал тыльной стороной вверх.

Я поправил пинцетом несколько съехавших клочков и, разделив пленку-самоклейку надвое, наложил липкий прозрачный лист на бумагу. Возможно, у какого-нибудь музейного деятеля и случился бы инфаркт от моей технологии сохранения древних документов, но ничего другого я придумать не мог.

Зато теперь с текстом можно было работать безбоязненно. Я перевернул его, приложил сверху пленку без клеевого слоя и обрезал полиэтилен параллельно краям документа, оставив где-то по сантиметру запаса пленки от края старой бумаги. Иероглифы можно было прочесть без всяких затруднений.

— Теперь осталось только перевести, — сказал я.

— А спать ты сегодня не собираешься? — спросила Таня. — Третий час, с ума сойти можно.

— Собираюсь. Только склею трубку…

С футляром-амулетом я справился только через час, зато теперь лишь после тщательного изучения можно было сказать, что его вскрывали. Может, я и не специалист по музейным редкостям, но инженеру, да еще умеющему работать руками, грех не справиться с подобной задачей.

А завтра мне прямо с утра позвонил Такэути:

— Андрей, приезжай в гостиницу. Кажется, Мотояма-сан сможет тебе помочь.

Ну, если так…

— Ты куда это? — спросила Таня, заметив, что я, вопреки обыкновению, не стал валяться в кровати до одиннадцати по случаю субботы, а мигом побежал бриться и, на ходу жуя бутерброд, начал впрыгивать в джинсы. Хотя и улегся спать лишь около четырех.

— К японцам в гостиницу, — сказал я. — По делам фирмы.

— Смотри, не напейся с ними… Космополит.

Собираясь уходить, я бросил взгляд на упакованный в пленку документ. Взять с собой, показать японцам? Ведь к Ленке теперь, поскольку она подчеркнуто стала высказывать ко мне не самое лучшее отношение, с этим текстом, да и вообще с просьбами лучше не подходить. А то — ишь! — нос, видите ли, задрала… Нет, японцы обойдутся. Лучше уж возьму футляр-омамори, может, они точнее оценят его, нежели Лена.

И я положил амулет в свой органайзер. Потом поцеловал Таню, которая тоже частенько любила полениться в субботнее утро, и поторопился в сторону «Сибири». Итак, я — работник японской фирмы, вероятно, принадлежащей якудза, а посему у меня и в мыслях не было проигнорировать приглашение Сэйго.

В номере (не самом, к слову, шикарном), который занимал Мотояма, оказался и Такэути — без него, пожалуй, общение с Акирой, ни бельмеса не понимавшем по-русски, оказалось бы несколько затруднительным. Длинноволосый Сэйго, как всегда, за исключением того вечера в «Японском доме», был облачен в джинсы и мешковатый свитер — точно так одеваются миллионы молодых людей во всем мире — демократично и удобно. Зато Акира… Я даже не предполагал раньше, насколько сильно упаковка меняет человека: если на деловых встречах этот джентльмен в костюме с галстуком выглядел типичнейшим средней руки служащим, то теперь передо мной предстал грозный воин; его черное кимоно с красными полосками на обшлагах широченных рукавов было перехвачено белым шелковым поясом. Окажись за этим поясом кривой меч, картина получилась бы законченной, но меча там не обнаружилось, и я, как ни странно, ощутил облегчение. Почему-то в присутствии этого человека я и раньше чувствовал себя не слишком уютно, а сейчас, когда он находился в своей стихии и на своей территории, и подавно.

Но держался Мотояма корректно и даже любезно. Он едва заметно поклонился (я последовал его примеру) и жестом предложил мне сесть в кресло.

— Если я правильно понял, речь пойдет об ограблении моей квартиры? — спросил я у Сэйго.

— Не торопись, — сказал Такэути. — Сначала, как положено, чаю попьем… — Тут в номер вошла горничная с тремя чашками на подносе. — Хотя это, конечно, пародия на чайную церемонию. Но я, если честно, и сам не все ее правила знаю.

Чай пили за невысоким столиком; с одной стороны сидели мы с Такэути, напротив нас восседал Мотояма. Если он был ярым приверженцем национальных традиций, о чем говорил его костюм, то подобное чаепитие мог воспринять даже не как пародию, а как издевательство. Впрочем, никаких эмоций Акира по этому поводу не проявлял. Якудза, черт возьми… Или все-таки нет?

Минут через семь-восемь Мотояма отставил свою чашку, кивнул сперва мне, потом — Такэути, и заговорил. Сэйго выслушал и перевел мне:

— Мотояма-сан в курсе, что твою квартиру ограбили сразу же после презентации нашей общей фирмы. Это было не просто преступное деяние. Было нанесено оскорбление тебе а, следовательно, и фирме «Токида». Поэтому служба безопасности предприняла некоторые шаги, и вот уже есть первые результаты.