Валерий Горшков - Принц воров Страница 13

Несколько десятков свернутых в трубочку и упакованных в тубусы картин… Развернув несколько из них, Слава почувствовал приступы непонятной тоски по прошлому. Когда-то давно, а быть может, и совсем недавно — не исключено, что от усталости разведчику стали досаждать приступы дежавю, — он видел эти картины или слышал о них…

…Нимфа, похищаемая кентавром… Сатир, играющий на арфе под ногами Немезиды… Апостол Иоанн, склонившийся над Писанием с задумчивым лицом…

Тряхнув головой, Слава стал осматривать остальное, что с дрожью в руках перебирали Червонец и его подельники.

Золотые и серебряные браслеты времен Возрождения… Перстни с неограненными сапфирами, алмазами, изумрудами… Ожерелья, колье, диадемы со множеством бриллиантовых вкраплений… Золотые чаши, высокие серебряные кубки с портретами Фридриха и Бисмарка…

Дрезденская галерея!

Дежа-вю больше нет. Память работает исправно, как куранты на Спасской башне Кремля! Сейчас, рассмотрев как следует бесценные сокровища Святого, замурованные им в склепе заброшенного кладбища, Ярослав Корсак мог с уверенностью сказать, что список этих экспонатов, бывших ранее достоянием крупнейшего в Европе музея, раритетов, которые сейчас трогали обагренными кровью руками бандиты Тадеуша Домбровского, он читал, находясь с миссией внешней разведки в Дрезденской галерее!

Это о них говорил в свой предсмертный час майор, командир комендантской роты, не выдержавший испытания тела и духа! Майор назвал только имя генерала Пускарева. Это в его руки попадали раритеты сразу после того, как исчезали из музея. Больше майор ничего не знал и сказать не мог при всем своем желании. Криминальные цепи, устанавливаемые таким образом, имеют одну особенность. Всех участников преступления знает только организатор. В данном случае это — Антонов. Но все, кто находился между ним и Дрезденской галереей, знали в лицо только того, от кого принимали, и того, кому передавали. Майор назвал Пускарева. Пускарев назвал имя того, кто помогал оформлять документы на вывоз под видом дипломатической почты — сотрудника посольства СССР в Восточной Германии. И тут случился разрыв. Разведчики, работавшие с Пускаревым, взяли по его наводке атташе, не понимая, что это всего лишь параллельная связь, не имеющая продолжения. Пока работник посольства кричал от боли, пытаясь доказать, что он ничего не знает, Пускарев благополучно отдал концы в Лефортово — перестарались тыловики-разведчики в столице, и генерал повесился в камере. Имя того, кто находился между Пускаревым и Антоновым, а также местонахождение раритетов так и не было установлено. Цепь оборвалась. Это значит, что был отрезан доступ к Антонову и лицу, работавшему с ним в непосредственном контакте.

И сейчас Слава знал наверняка, кто скрывался в Ленинграде под весьма нередкой фамилией Антонов. Им был его покойный отец Тадеуш Домбровский, бандит Святой, убийца и грабитель.

Как долог и странен оказался путь бесценных экспонатов из Германии, поделенной на зоны влияния, в Союз…

Но довольно удовлетворяться воспоминаниями! Нужно продолжать играть роль человека, не менее других осчастливленного находкой!

— Я что-то не вижу здесь денег, обещанных папой! — вскипел Корсак, расталкивая сидящих над сокровищами бандитов. — Где филки, Червонец! Я готов увидеть подтверждение обещания, данного тобой у постели умирающего вора!

Это хорошо сказано — и про постель умирающего вора, и про обещание. Девять свидетелей, которые потом под воровской присягой подтвердят, что Червонец слово давал, но не сдержал.

— Да здесь они, здесь, не торопись, паныч!.. — поблескивая стреляющими глазами — как бы кто не сунул бесхозный перстенек за пазуху, — проворчал вор. — Вот они, твои наличные! — И он, чуть придыхнув, поднял и уронил под ноги Корсаку металлический ящик. И было непонятно, отчего так тяжело дышал Червонец — от тяжести ящика или от злобы.

Склонившись, Слава сломал смехотворную защелку и поднял крышку.

На какое-то мгновение лица бандитов повернулись в его сторону… Сработала прямая логика — то «рыжье» с цацками, которые нужно еще сдать, чтобы обналичить, а то — готовая обналичка…

Столько обналички бандиты видели впервые… Червонцы с изображением вождя мирового пролетариата, лоснящиеся от новизны и кажущиеся в глубоком ящике просто бесчисленными…

— Что? — расхохотался в каком-то жутком экстазе Червонец. — Не видали столько хрустов?! Но это только то, что можно выручить с сотой… тысячной доли железа, которое вы сейчас щупаете руками! После того как мы реализуем все это добро папы Святого, у каждого из вас будет по двадцать… сорок таких ящиков!.. Это же копи царя Соломона, Крюк… Это достояние республики… Мы образуем свою республику! Ты хочешь быть Всесоюзным старостой, Крюк?! Мы можем вступить в товарно-денежные отношения с США и Англией… Здесь пятидесятилетний бюджет Японии!.. Это же Клондайк, Крюк, это россыпи Юкона!..

В склепе при свете спичек и бензиновых зажигалок из гильз воцарилось безумие… Корсак смотрел на этих людей и пытался вспомнить тот рубеж, который они перешагнули, превратившись из людей — хотя и очень плохих, но людей — в животных. Пытался, но вспомнить не мог. А существовал ли тот рубеж, та граница?

— Я всегда мечтал купить старухе-матери домик под Тверью… У нее изба совсем обветшала…

— Зачем ей халупа, Клык?! — по-царски распоряжался Червонец, осознавший наконец, что власть его пришла, и пришла окончательно. — Ты купишь ей Тверь!

— А коровенку с козой?..

— Дурак!.. — заходясь в экстазе, который отчетливо начал напоминать оргазм, возопил весельчак Карамболь. — Ты подаришь ей собственную мясохладобойню!

— Братва, мы цветем!.. Я отдаю этот болт, — Клык метнул в общую кучу сапфировый перстень, — за бутылку «Абрау-Дюрсо»! Сейчас! Принесите мне осетрину «а-ля рюсс» и ящик «Абрау»! Я плачу! — И в воздух взметнулась пригоршня золотых монет размером с жетон грузчика Казанского вокзала…

В склепе пана Стефановского, куда родные положили его для вечного покоя, царила суета, грозящая преобразоваться в сумасшествие…

— Червонец, — позвал Корсак, равнодушно взирая на груды бесценных сокровищ.

— Червонец, — повторил он, понимая, что задержка опасна для всех, и для него в первую очередь. — Червонец!

Крик этот и стальной взгляд разведчика на какое-то мгновение охладили всеобщий экстаз, заставив вспомнить о том, что сидят эти люди не в «Астории», а в склепе, да к тому же их усиленно разыскивают.

— Вы закончили спускать на этот антиквариат или мне выйти и постоять на шухере в ожидании первой роты автоматчиков из ленинградской дивизии?

Упоминание о превосходящих силах противника заставило бандитов собрать свое сознание если не в кулак, то хотя бы вырвать его из рук бога безумия.

Они собирались так же, как и искали, — суетливо, в спешке, нервно. Когда последняя из монет была упакована в баулы, из которых ценности, собственно, и вынимались, когда каждый получил за спину сгибающий его груз, стало ясно, что рассвет наступил и застал он врасплох всех, кроме Корсака.

— И куда вы собрались? — Голос Ярослава звучал властно, уничижающе, но иначе вернуть сознание в оболваненные успехом головы бандитов было нельзя. — Вы похожи на слонов, непонятным образом оказавшихся на кладбище средней полосы России. Вы здесь и останетесь, если ваш караван выйдет за пределы склепа в таком виде! Мне плевать на вас, Червонец, уж коль скоро вам плевать на самих себя, но меня ждут жена и сын!

— Он прав, — тихо заметил Крюк, снимая баул. — Куда мы ломанемся с этим ассортиментом?

Протрезвел и Червонец.

— Оставляем барахло здесь и уходим. Заберем только деньги и самую дешевую мелочь, которую можно спихнуть скупщикам. — Прикинув сроки, он распорядился: — Мы вернемся сюда через три дня, когда станет ясно, что эта территория прочесана легавыми.

— Я бы на вашем месте не забирал и мелочь. Вы не вернетесь сюда через три дня, — подсказал Корсак. — Вы не вернетесь сюда и через неделю. Если хотите жить и получать от жизни удовольствие, вы вернетесь сюда месяца через два-три, когда пройдет волна. А еще лучше прийти за «сваком»[4] через полгода, хотя после того, что я увидел, мне кажется, на такой разумный поступок вы не способны.

— А я вообще никуда не собираюсь возвращаться!.. — неожиданно для всех заверещал весельчак Карамболь. — Я ухожу отсюда со своей долей! И вы делайте то же самое, братва! Все — ша! Теперь каждый сам за себя!

— Ты нехорошо говоришь, Карамболь, очень нехорошо, — тихо процедил Червонец, начиная чувствовать, что не пройдет и минуты, как банда распадется на вольноотпущенных миллиардеров.

— У каждого есть то, что нам всем обещал пять лет назад Святой! — не унимался Карамболь. — Воля! Филки! Он говорил, что война для нас ничего не изменит, а только сыграет на нашей стороне!..