Виталий Гладкий - Убить зверя Страница 14

В период бурной "капитализации" Мазел не стал, как многие из ему приятелей и знакомых, заниматься рэкетом, щеголять набитым "зеленью" портмоне, носить килограммовую золотую цепь на шее и разъезжать на шестисотом "мерсе". Он вел достаточно скромный образ жизни – правда, на заграничные курорты всетаки наведывался – по-прежнему поигрывал в картишки и по сведениям, дошедшим до Клевахина через пятые руки, потихоньку пристраивал свои (не очень большие) капиталы в зарубежные банки. Чем сейчас Мазел занимался конкретно, никто не знал. Майор не без оснований подозревал, что его агент подрабатывает консультантом по разным щекотливым вопросам приватизации городской недвижимости – благодаря преферансу Мазел был на короткой ноге и с "отцами" города, и с нынешними народными депутатами всех уровней. Впрочем, консультант с эзопового языка "новых" русских переводился как посредник…

Конспиративная квартира, где Клевахин встречался со своим стукачом, была полностью в авантюрном стиле Мазела. Кто бы мог подумать, что в подлежащем реставрации купеческом доме, который одной стороной примыкал к Аракчеевским баням, а другой выходил на Лубки – старый микрорайон, представляющий из себя хаотическое скопление бывших купеческих лабазов, приспособленных под жилье, и сталинских бараков – есть прекрасный сухой подвал, имеющий несколько запасных выходов. Что в нем было раньше, не знал ни сам майор, ни его ушлый информатор. История также умалчивает от кого и когда Мазел узнал о подвале. Да это и не было важно. Главное заключалось в том, что подвальное помещение оказалось со всех точек зрения идеальным местом для тайных свиданий двух достаточно известных в городе людей. Клевахин проникал в подвал из отдельного кабинета в Аракчеевских банях – там находилась хитрая дверь, которая как будто была наглухо заколочена, а на самом деле открывалась специальным ключом и вела в каморку с люком в полу, через который можно было спуститься в подземный коридор. Мазел приходил на встречу с Лубков. Он решил проблему конспирации просто и эффективно – взял и купил квартиру в одном из купеческих лабазов, облагороженных снаружи красивой декоративной штукатуркой, но с удобствами во дворе. Там тоже был подвал с грудой пустых винных бочек, скрывающих начало хода к подземелью купеческого особняка. Естественно, квартира была записана на какого-то бомжа и почти всегда пустовала, а Мазел, появляясь в районе Лубков, вместо элегантного костюма от Версачи надевал клифт[7] от Бутырок.

Мазел пришел раньше. Напевая себе под нос что-то из репертуара современных бардов воровской зоны, он сноровисто накрывал на стол, над которым висела массивная бронзовая люстра. Кроме стола, в комнате без окон находился диван, два кресла, четыре стула, буфет с посудой, книжный шкаф, под завязку набитый приключенческой литературой, телевизор, переносной радиоприемник, холодильник, электроплитка и калорифер. На полу лежало ковровое покрытие, а стены Мазел – Рифат оклеил обоями. Две железные двери сейфового типа, которые и пушкой не прошибешь, и вполне современная вентиляционная система органически дополняли интерьер похожей на комфортабельное бомбоубежище конспиративной квартиры, обставленной стараниями информатора-романтика. При необходимости здесь можно было отсиживаться хоть до нового потопа.

– Леща кидаешь? – с иронией спросил майор, критическим взглядом окинув гастрономическое изобилие, расставленное и разложенное на чистой льняной скатерти: шведская водка, армянский коньяк, немецкое пиво, салями, черная икра, лимон, консервированные крабы, маслины, семга и еще не менее десятка баночек с иностранными наклейками.

– Обижаете, гражданин начальник, – широко улыбнулся Мазел. – У меня, может быть, сегодня день ангела.

Так что не побрезгуйте за компанию…

– Ну? – удивился майор. – И сколько тебе стукнуло?

– Тридцать четыре года, три месяца и шесть дней, – Мазел с трагическим видом разлил по стопкам коньяк. – Где мои шестнадцать…

– Сукин ты сын… – Клевахин с деланным осуждением покачал головой, но отказываться от угощения не стал – в кои то веки обломилось сытно поесть на дармовщину; выпив одним махом, крякнул, морщась пожевал лимонную дольку, и, нимало не смущаясь, подцепил на вилку самый большой кусок семги.

– За что вас уважаю, Николай Иванович, так это за человечность… – Мазел пил мелкими глоточками, не без фрайерской манерности держа рюмку в тонких и длинных, как у пианиста, пальцах. – Разве мог бы ктонибудь другой из вашей конторы так деликатно и по-джентельменски относиться к своему визави?

– Издалека начинаешь, Рифат…

– Да, вас на мякине не проведешь, – улыбнулся в тоненькую ниточку усов Мазел. – Ладно, скажу прямо. Я хочу завязать.

Майор будто и не услышал слов информатора. Он выпил еще рюмку и жевал бутерброд с икрой, меланхолично разглядывая картину на стене напротив. Мазел купил ее на какой-то распродаже и радовался, как пацан, пялясь на голую женщину, почему-то нарисованную разобранной на части и разложенную в огромной салатнице вместе с овощами.

– Хочу завязать, – упрямо повторил Рифат.

– Потому и начал меня расхваливать? Я так дешево не покупаюсь.

– Вы хотите сказать, что мне от вас не отделаться до конца своих дней? А как же наш уговор?

– Это было так давно, что почти неправда… – буркнул Клевахин.

– Вот именно – давно. И я уже совсем не тот наивный мальчик, которого вы так лихо взяли на цугундер, что он опомнился только через пятнадцать лет. Николай Иванович, мне и впрямь пора свалить с вашей телеги.

Если я где-нибудь проколюсь, меня не просто по быстрому зароют в землю, но перед этим медленномедленно разрежут на мелкие кусочки и постараются, чтобы я был при памяти до конца экзекуции.

– А разве раньше в случае засветки было бы иначе?

– Ну вы сказали… – Мазел таращился на майора как на экспонат из музея восковых фигур. – В советские времена одна половина населения страны стучала на другую и наоборот – кто по принуждению, а кто, так сказать, из любви к искусству. И мой грех на общем фоне был не больше песчинки на склоне бархана. Ну перевели бы в зоне, попадись я туда, в разряд сук[8] – что с того?

– И то правда… Однако, я хотел бы знать истинную причину, побудившую тебя принять такое решение.

Мазел замялся. Он виновато опустил глаза и торопливо налил в высокий фужер водки. На этот раз Рифат не стал изображать из себя цивилизованного европейца – выпил шведский "Абсолют" одним глотком и понюхал ржаную корку.

– Под вас начали копать. Притом без дураков.

– Сногсшибательная новость… – ухмыльнулся Клевахин. – Сколько я помню себя в уголовном розыске, под меня рыли всегда. Чего только ни было: пытались дать взятку меченными купюрами, подставляли проституток, прослушивали телефон, устанавливали в квартире "жучки", предлагали "волгу" вне очереди, а однажды хотели пришить политику. Как видишь, я жив-здоров и до сих пор ношу погоны.

– Вот только звезд на них маловато, – ехидно подколол его Мазел. – Все, кто начинал с вами, давно уже носят полковничьи папахи, а кое-кто разжился и штанами с лампасами.

– Я не карьерист. И никогда не любил протирать брюки в мягких креслах. А совесть свою не поменяю ни на какие коврижки, не говоря уже о звездах и генеральских подштанниках.

– Не сердитесь, Николай Иванович, – примирительно сказал Рифат, доливая в рюмку Клевахина. – Я не хотел вас обидеть.

– А я и не сержусь. Меня больше волнует твоя очередная блажь.

– Это вовсе не блажь, а всего лишь вполне нормальный человеческий инстинкт самосохранения. Я ведь не самоубийца.

– Неужто все настолько плохо? – теперь уже Клевахин встревожился.

– Я не знаю, что там за дело вы раскручиваете, но большим людям не нравится, каким макаром это делается.

Вы наткнулись на что-то очень серьезное, наверное, почище политики, и, судя по разговорам среди моих знакомых из городского бомонда, ведете себя совершенно неуправляемо. А раз они так заговорили, значит против вас или уже идет контригра, или готовится нечто нестандартное и весьма неприятное. Что в нынешние времена заканчивается печально. При советской власти вам бы дали по шапке и выперли из органов, а сейчас просто-напросто бросят под каток и закатают в асфальт. И мне совсем не хотелось бы чалиться[9] вместе с вами.

– Понятно. Своя рубаха ближе к телу.

– Не нужно иронизировать, Николай Иванович. Я всего лишь не желаю терять то скромное благополучие, которого мне удалось достичь немалыми усилиями и за достаточно большой срок. Каждый человек имеет право выбора…

– Верно. Ты выбрал мягкие перины и по утрам кофе в постель… вместе со служанкой. Нет, нет, я не осуждаю. Каждому свое. И ни в коей мере не хочу завербовать в свою веру. Но не может ли случиться так, как уже не раз бывало, что ты опять прискачешь ко мне на полусогнутых просить помощи? В которой, кстати, я никогда не отказывал. И если ты думаешь, что тебе помогут твои дружки из "новых" русских или представители власть предержащих, то глубоко заблуждаешься. Им плевать не только на тебя, но и вообще на все кругом.