Юлия Латынина - Разбор полетов Страница 16

Валерий порешил в душе устроить выволочку Гулевскому, если тот сведет его с рыдающим пенсионером, просящим защиты от ограбивших его устроителей пирамиды, или иной птицей подобного рода. Но опасения его оказались напрасны — хорошо знакомый метрдотель, встречая знатного гостя в преддверии розового сада, доверительно шепнул:

— Валерий Игоревич? Вас уже ждут. Человек, который ожидал Нестеренко, сидел в самом дальнем конце ресторана, подальше от настырного оркестра. Одет он был в щеголеватый салатный костюм и безупречно белую сорочку и при виде Валерия неторопливо поднял сорокалетнее холеное лицо, явно стараясь подчеркнуть свое олимпийское спокойствие.

На девственно-белой тарелке перед ним валялись кусочки хлеба, разорванные и скатанные в комки. Кусочков было много, и количество их заставляло думать, что человек был не так спокоен, как он хотел бы показать.

— Валерий Игоревич? Добрый вечер.

Сазан молча сел на стул напротив.

— Меня зовут Анатолий Васючиц. Я первый заместитель руководителя Службы транспортного контроля. Нестеренко окинул чиновника внимательным взглядом. Да, это была птица другого полета, нежели Воронков с его золотой коронкой и потрепанным пиджаком.

Костюм на Васючица был явно от Версаче, темно-бордовый галстук тянул на сотни полторы баксов, и внушительный оркестр блюд, который немедленно начал сгружать на столик подлетевший официант, стоил столько же, сколько все получаемые Воронковым за неделю взятки.

— За знакомство, — сказал чиновник, разливая по высоким хрустальным бокалам терпко-красное вино.

— За знакомство.

Вино оказалось сладким и легким, и к нему прекрасно подошли улитки, свернувшиеся калачиком в масляном бульоне — по одной улитке в крошечном углублении фаянсовой тарелочки.

— Простите, что перейду сразу к делу, Валерий Игоревич, — сказал Васючиц, — но зачем вам защищать Ивкина?

— Не понял.

— Покойный господин Шилов не мог договориться с нами, поскольку предметом спора являлся топливозаправочный комплекс. Вы к комплексу не имеете отношения. Конечно, вы можете попытаться подмять его под себя, но не советую. Я знаю очень мало людей, которые пытались влезть в торговлю бензином и остались в живых. Тогда какой смысл нам ссориться?

Нестеренко молча потягивал вино.

— Давайте договоримся: вы приносите Ивкину в больницу заявление об уходе по собственному желанию, и он его подписывает. За подпись Ивкина вы получаете сто тысяч.

— Почему бы нам не рассмотреть другой вариант? Весь спор с Ивкиным вышел из-за заправки. Я отдаю вам заправку, Ивкин остается на работе.

— Это невозможно, Валерий Игоревич.

— Почему?

Васючиц улыбнулся одними губами.

— Он слишком плохой руководитель. Наша цель — поднять аэропорт. С Ивкиным это сделать нельзя.

— Если ваша цель — поднять аэропорт, — спросил в упор Сазан, — почему вы забодали план строительства к нему удобной дороги?

Васючиц слегка побледнел, но тут же оправился.

— Мы тут ни при чем, — сказал он, — видите ли, другие порты — Внуково, Шереметьево — не хотят конкурента. И на тот момент… влияние их возобладало. Но я вас уверяю, что, как только мы заберем Рыкове у бессовестного менеджера, строительство дороги начнется. Так как насчет сотрудничества? Сто тысяч — неплохой заработок за два дня.

Сазан покачал головой.

— Двести тысяч.

— Нет.

— Двести пятьдесят.

— Черт побери, Валерий Игоревич! Триста тысяч — это последнее, что я уполномочен предложить.

Сазан хищно улыбнулся.

— Пуля стоит дешевле, — сказал Васючиц.

— Да. Шесть долларов и пятьдесят центов.

— Что?

— Полуоболочечная пуля, которой стреляли в двух школьников, стоит шесть долларов и пятьдесят центов.

— При чем тут они?

Сазан встал, с грохотом отодвигая стул.

— При том, что я не люблю, когда стреляют в детей.

Васючиц, побледнев, смотрел вслед Сазану.

С квадратного лица бюрократа вдруг разом сошел весь лоск: и если бы Сазан оглянулся в ту минуту, он наверняка принял бы Васючица за своего брата-уголовника.

Алексей Юрьевич Глуза задержался в аэропорту до поздней ночи. Уже давно погасли все лампы в соседних с директорским кабинетах, а Алексей Юрьевич все трудился над различными бумагами, истребляя в процессе труда грусть и тоску. Но грусть и тоска не истреблялись: удивительное дело! Алексей Юрьевич сидел в директорском кабинете, кабинете, который уже третий год он вожделел так же страстно, как петух вожделеет курицу или первокурсник — Наоми Кемпбелл, и вот теперь, в самый момент обладания кабинетом, ничто, даже процесс излияния чернил на девственную утробу фирменного бланка, не радовало Алексея Юрьевича. Даже личный туалет, расположенный за комнатой отдыха, главная примета, коей начальник отличается от не начальника, и тот не прибавлял радости, а служил напоминанием невиданного дневного унижения.

Глуза вздохнул, отложил ручку и вышел из кабинета.

Кабинет был на втором этаже — этаж кончался — балкончиком, а с балкончика лестница вела на поле. Глуза спустился с лестницы, горько вдохнул ночной воздух и пошел по влажно поблескивающему в ночи бетону.

Глуза мучительно думал.

Он не был особенно плохим человеком, а может, и даже лучше многих: он никогда не обманывал партнеров, если это не было очень выгодно, и он бы, несомненно, оставался верен Ивкину, если бы не обстоятельства.

Но обстоятельства складывались против генерального директора. Как и все прочие предприятия постсоциалистической России, авиакомпания «Рыково-АВИА» была устроена на манер решета: все деньги, пролившиеся на это решето, проходили через ячеи и скапливались в разных незначительных фирмочках, занимавшихся текущим ремонтом, поставкой бортпитания и прочими вещами, за которые «Рыково-АВИА» немилосердно переплачивала. Благодаря этой нехитрой затее все убытки приходились на долю «Рыково-АВИА», которая принадлежала государству, а все прибыли — на долю фирмочек, принадлежавших частным лицам.

Сам господин Глуза заведовал наиболее сочной частью операции, а именно продажей авиабилетов. Билеты продавала особая фирма, сидевшая тут же, в здании аэропорта. Контрольный пакет фирмы формально принадлежал Глузе, а прибыли фирмы регулировались двумя простыми фактами: во-первых, она получала с авиапассажиров живые деньги — через секунду после продажи билета. Во-вторых, она перечисляла эти живые деньги на счет аэропорта — спустя шесть-семь месяцев.

Кроме того, Глуза владел контрольным пакетом «Рыково-ремонта», который чинил и обслуживал рыковские самолеты. Но тут было сложнее — на самом деле половина акций Глузы принадлежала Ивкину, и они были записаны на Глузу, с тем чтобы Ивкин не очень подставлялся.

Надобно сказать, что все эти маленькие хитрости были устроены не от одной дурной жажды наживы, но и просто для того, чтобы государство не ободрало аэропорт, как липку, своими чрезмерными налогами. В былые времена гендиректор Ивкин строго следил за тем, чтобы пользы от этой системы аэропорту было больше, чем вреда, и особо зарываться своим замам не давал. Но в том-то и дело, что с появлением на горизонте Службы транспортного контроля система пошла вразнос: каждый из замов Ивкина стремился набить защечные мешки перед тем, как новый хозяин его выгонит, а сам Ивкин, в свою очередь, не мог этому препятствовать, опасаясь, что в противном случае его замы сдадут его с потрохами, подобно сообщникам Пугачева, без зазрения совести и в надежде на помилование выдавшим предводителя екатерининским войскам.

Так вот, господин Васючиц, зам, главы Службы транспортного контроля, дал понять Глузе, что в случае перехода Глузы на сторону Службы он вполне может сохранить свои маленькие концессии — как билеты, так и ремонт. Более того, ему были даны гарантии, что ничто не мешает ему загрести под себя долю Ивкина в авиаремонтном бизнесе, — и это обещание основательно поколебало верность Глузы.

Иудой себя Глуза не чувствовал — рыба ищет, где глубже, а человек — где выгоднее.

Это была обычная сделка; и даже тогда, когда машину Ивкина расстреляли на шоссе, Глуза плюнул и про себя подумал: «Слишком часто ты, Витя, давал в долг!»

Да что там! Он постарался убедить себя, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, он не мог допустить в душе, что люди, стрелявшие — пусть случайно — в его Лерочку, были те самые люди, с которыми он обменивался взаимными обещаниями.

Но этот Нестеренко, ни с того ни с сего обрушившийся на аэропорт, как тропический ураган на сонные острова, сказал страшные слова и раскопал, что патруль, якобы случайно остановивший Шило на шоссе, заранее знал адрес его любовницы, — и как после этого было жить?

Только что все происходящее точь-в-точь походило на цивилизованную смену руководства: Ивкин уходил, он, Глуза, оставался с новыми начальниками. Да, он был человек из старой команды, но он имел все шансы уцелеть и процветать — должен же кто-то быть из старой команды, просто чтобы объяснить Кагасову, в каком ящике лежат скрепки, а в каком — бумага.