Сергей Зверев - Тельняшка – наш бронежилет Страница 18

— Заминировали, гады… Провода от двери тянутся, товарищ Лавров. Что делать прикажете, товарищ Лавров?

— Сидоркин, ты остаешься здесь, на палубе. А мы спускаемся вниз. Посмотрим, какие там еще подлянки нам приготовили, — сказал Лавров.

По одному бойцы спустились по металлической лестнице вниз — в трюм корабля, где были узкие проходы, где вдоль стены вверху крепились вентиляционные квадратные короба. Продвинувшись немного по узкому проходу, они уткнулись в дверь, ведущую еще ниже — в трюмное помещение.

Но дверь эта была просто-напросто заварена.

За дверью из глубины судна послышался и затих какой-то звук.

Все насторожились. Замерли.

В углу возле заваренной двери Батяня увидел небольшой серебристый баллон с вентилем. Подняв баллон, подержав его в руке, Батяня по весу определил, что он пуст.

— Они их газом потравили… — сказал Батяня, ни к кому конкретно не обращаясь.

Все поняли, что Батяня говорил о несчастных морпехах…

Внезапно внутри вентиляционного короба послышались звуки. Кто-то быстро пробежал над их головами.

— Кто там? Стой, стрелять буду…

В ответ послышался непонятный шорох и опять уже знакомое:

— Коз-злы…

Все снова замерли, не сводя взглядов с вентиляционного короба.

— Может, и нам за ним последовать? — предложил эмчеэсовец, кивая головой на вентиляционный короб.

Бойцы почему-то дружно посмотрели на Калмыкова, но тот только плечами дернул:

— Не протиснусь, товарищ Лавров. Голова, возможно, и пройдет, но плечи…

Батяня и сам хорошо видел, что Калмыкову в короб не протиснуться при всем его желании.

Калмыков был маленьким, но коренастым. Мало кто во взводе мог похвастаться тем, что в рукопашной схватке побеждал Калмыкова. Победить его мог только громадина Сидоркин. И то не всегда…

Сверху по лестнице спустился встревоженный Сидоркин:

— Товарищ Лавров, в ходовой рубке кто-то есть.

— Но она же закрыта и заминирована, — ответил вместо Батяни Калмыков. — Что я — слепой, что ли? У меня зрение хорошее. Я белку на охоте бил… Я в глаз белки попадал…

Все поднялись на палубу. Пододвинув пустую бочку к окну, бойцы поочередно посмотрели внутрь ходовой рубки.

В рубке и в самом деле никого не было. Но на столе, который до сих пор был пуст, лежал разорванный пакетик с семечками. Вокруг пакетика лежала шелуха…

— Черт знает, что творится, — озабоченно произнес Батяня, глядя на умного Калмыкова…

В это время где-то в недрах сухогруза приглушенно и коротко взвыла полицейская сирена.

Взвыв, она тут же замолкла.

12

19 сентября 2009 года. 9 часов З0 минут

Могадишо — огромный полуторамиллионный город — поражал своим разнообразием.

Присутствие европейцев сказалось на его архитектуре. Многие здания были построены на европейский лад, но много было и таких, которые были построены еще в древние времена. Особенно много таких древних глиняных строений было на окраине города. В узких — двум машинам не разминуться — улочках было легко заблудиться…

В центре столицы, как и во всяком центре любой столицы, было убрано и чисто. Центральная городская площадь была окружена со всех сторон каменными домами, построенными в основном еще при итальянском владычестве, когда хозяевами города были белые. В этих домах находились различные административные учреждения: правительство, полицейские учреждения, почтамт, судебные инстанции. Перед входом в каждое из этих зданий стояли бетонные заграждения. Перед заграждениями лениво прохаживались полицейские с автоматами наперевес…

Все здания были уже порядком обветшалые, даже на здании правительства уже осыпалась штукатурка.

Возможно, штукатурка осыпалась сама по себе, а возможно — в результате перестрелки во время попытки последнего переворота…

Люди привыкают ко всему, даже к перестрелкам, даже к военным переворотам… По центральной площади сновали машины, не обращая никакого внимания на знаки и сигналы светофоров…

Центральные улицы были запружены людьми.

Полуторамиллионное население города каждый день хочет что-то есть и пить, и потому жизнь в центре города кипит с утра и до позднего вечера.

Но все это — в центре столицы. Стоит отойти от центральной площади хотя бы на пару кварталов, как тут же столкнешься с иной жизнью, где царят нищета и убожество.

Недалеко от центральной площади за железными воротами и высокой серой бетонной стеной высился двухэтажный особняк. Перед воротами для особо любознательных граждан была вывешена табличка, указывающая, что здесь находится Информационный аналитический центр.

Чей центр, какую информацию он анализировал — не указывалось…

За воротами перед ухоженным белым зданием чернела асфальтированная ровная дорожка. По ней могла проехать легковая машина. Перед самым входом в здание была разбита круглая цветочная клумба — легковая машина, объезжая клумбу, могла остановиться перед самым входом. Зеленые аккуратно подстриженные кусты обрамляли дорожку с двух сторон.

Все во дворе указывало на то, что здесь живут богатые люди: подстриженная газонная трава, высокие пальмы, цветы на клумбах, небольшой бассейн, в центре которого бил фонтан…

Джон Ланкастер подъехал на легковой машине к этому зданию ровно в назначенное ему время — не раньше и не позже. Он остановился перед воротами, зная, что сейчас его машину рассматривают в видеокамеру.

Как и его самого.

Ворота медленно и бесшумно раздвинулись. Ланкастер въехал во двор и двинулся по знакомому маршруту — по дорожке вдоль клумбы.

Быстро выйдя из взятой напрокат машины, Ланкастер тут же направился к входу в здание — к невысокой темной двери, которую предупредительно открыл охранник-европеец.

В здании Ланкастера ждали.

Говорят, что в богатых развитых странах, где тротуары моют с мылом и моющим порошком, перед входом в магазины можно прочитать:

«ЕСЛИ ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВАМ НУЖНО В ЖИЗНИ — ЗАХОДИТЕ, — У НАС НАЙДЕТЕ».

Говорят, что в богатых странах почти все в жизни, о чем только можно мечтать, можно как купить, так и продать. Так вот, дорогой читатель, открою секрет: в тех богатых странах даже и людей оценивают в деньгах… Встречаются, допустим, двое знакомых на улице, и вместо приветствия один и говорит:

— Выглядишь на сто баксов…

Ну, может, и не на сто баксов, может, и на пятьсот… Это уже смотря кто оценивает и смотря кого…

Так вот, ежели предположить, что ухоженный Ланкастер выглядел на тысячу баксов — включая, разумеется, черный дорогой костюм, английские запонки, серый галстук, легкие туфли, дорогие духи, светлую рубашку, — то его непосредственное начальство выглядело на сто тысяч баксов.

А может, и больше…

И дело было не в одежде начальства, нет…

Скажу вам по секрету, дорогой любимый читатель, что, как думается мне, одень придурка хоть на три тысячи баксов, но, взглянув на него, тут же поймешь, кто красуется перед тобой. Глупость не спрячешь и тупой безжизненный взгляд темными очками не скроешь…

А ежели он, этот придурок, еще и ротик свой откроет, то о какой там сотне баксов можно говорить…

Не знаю, как вы, но я подобных людей часто встречаю…

Но — в сторону мои личные рассуждения, посмотрим, что происходит в Информационном аналитическом центре…

Артуру Маккейну, встречавшему Ланкастера в своем кабинете, было сорок девять лет — тот возраст, когда самостоятельный мужчина может позволить себе одеваться и выглядеть так, как ему удобно, а не так, чтобы выглядеть значительным в глазах окружающих его людей… Именно в таком возрасте многие мужчины неожиданно для окружающих начинают носить усы, другие, наоборот, сбривают их.

Не многие мужчины могут себе такое позволить.

Артур Маккейн вот уже лет десять брил себе голову налысо. Ни единой волосинки на голове у Маккейна не было, и может, поэтому его лицо было особенно запоминающимся. У него были круглые, но не слишком упитанные щеки, густые рыжие брови над небольшими, вечно прищуренными глазами, полные красные губы. Все, кто хоть раз видел Маккейна, запоминали его лицо навсегда. На большинство людей, видевших Маккейна впервые, он производил впечатление простодушного и недалекого весельчака…

Встретившись первый раз с Маккейном, а тем более услышав от него пару фраз типа: «Что вы говорите? А я и не предполагал такое услышать…» — можно было подумать, что перед тобой наивный простачок. Но потом, уловив быстрый, оценивающий взгляд Маккейна, ты начинаешь сомневаться в своей оценке.

Он, Маккейн, все время менялся, все время был разным: то задумчивым и медлительным, то быстрым и решительным…

Но в этой его изменчивости опытный взгляд мог уловить какую-то театральность и искусственность, которая явно бросается в глаза в поведении кинозвезд. Свою истинную сущность он тщательно скрывал от посторонних людей.