Борис Сопельняк - Багровая земля (сборник) Страница 20

Откуда-то взялась гитара, и осмелевший лейтенант Макеев запел. Какой же прекрасный оказался у него голос: нечто среднее между тенором и баритоном! Самое удивительное, пел он не популярную молодежную «попсу», а романсы: и «Утро туманное», и «Не искушай меня без нужды», и «Я помню чудное мгновенье». Пашка трепетно перебирал струны, тщательно артикулировал и точно попадал в ноты.

– Ну, друг Макеев, – не удержался я от похвалы, – тебе бы надо не в авиацию, а в консерваторию.

– А я там был, – как о чем-то само собой разумеющемся ответил тот и заиграл что-то испанское.

– Как это? – поперхнулся я. – Сотворил что-нибудь непотребное и тебя выгнали?

– Не выгнали. Ушел сам, – продолжал он перебирать струны.

– Не может быть, – не поверил я. – Первый раз слышу, чтобы из консерватории кто-нибудь ушел по собственному желанию.

– А что оставалось делать? Голос-то я потерял. Раньше у меня был приличный тенор, но после… – тут Пашка чуть ли не всхлипнул, но быстро взял себя в руки: – Помните Медного всадника? Так вот я попал почти в такое же наводнение. Осень, вода ледяная, я бреду по пояс в невской воде и на руках несу самое дорогое – любимую девушку. Она и ног не замочила, а я простудился и потерял голос.

Консерваторию пришлось бросить. А потом меня призвали в армию и направили в авиационное училище. Так я стал вертолетчиком. И очень этим доволен! – с нажимом закончил он.

– А… – открыл я было рот, но Григорий показал здоровенный кулак, и я умолк.

– А девушка, хотите спросить? – Павел взял какой-то сумасшедший аккорд. – Девушка стала довольно приличной скрипачкой и замужней дамой, встречаться со мной она сочла неприличным. Господи, – как-то очень по-взрослому вздохнул он, – как давно это было!.. Все это чепуха, чушь собачья. Того, что за спиной – не существует! Такой я придумал себе девиз, в соответствии с ним и живу. Но третьего дня со мной произошло нечто неожиданное: в местной газете я прочитал тронувшие меня стихи и буквально за час положил их на музыку. Хотите послушать?

Мы с готовностью кивнули, и Павел запел. Сначала там было что-то про природу, про прекрасный город Припять – это я забыл, но несколько строк запомнил: про пожар, про погибших ребят…

А двадцать шестого, чуть дальше за полночь,Такое случилось, что страшно сказать,Взорвался реактор четвертого блокаИ город живой нужно срочно спасать.В самом конце песня набирала такую силу, что звучала, как клятва!Стряхну я с погон этот стронций смертельныйИ вспомню тебя, дорогая моя.Начнем все сначала, как с первого вздоха,Как с первого колышка, Припять моя!

Такая вот песня. Простые, бесхитростные слова, легко запоминающаяся мелодия. Верно фронтовики говорили, что на войне без многого можно обойтись, но не без песни. Чуть свободная минутка, чуть отмякла душа – и сердце просит песни…

Хотите, верьте, хотите – нет, но на этом мои вертолетные встречи не закончились. Когда мы уже взлетели и, перебивая друг друга, продолжали делиться воспоминаниями о Чернобыле, неожиданно подал голос штурман:

– Товарищ капитан третьего ранга, а меня вы не узнаете?

Будто удар под дых! Никто, ни одна живая душа в Афганистане не знает и не имеет права знать моего воинского звания. И вдруг – абсолютная расшифровка! На всякий случай я промолчал.

– Ну, вспомните, – настаивал штурман: – Северная Атлантика, потом Средиземное море и мы – на «Василевском».

Боже правый, а ведь все это было! Так случилось, что в январе 1986-го я поднялся на борт большого противолодочного корабля «Маршал Василевский» и от причалов Североморска на четыре месяца отправился в дальний поход: по-флотски – на боевую службу. Тогда я прошел через десять морей и два океана, а «Василевский» стал моим родным домом.

Если честно, то квартирка, простите, каюта, мне в этом доме досталась скромненькая: четыре шага в длину, полтора – в ширину. Но когда привыкнешь, то оказывается, что больше человеку и не надо. Койка мгновенно убирается и превращается в удобный диван. Письменный стол и стул намертво привинчены – принайтовлены к палубе. Протянул руку и, не вставая, достал что надо с книжной полки или из шкафа. Протянул другую руку, открыл иллюминатор – и дыши настоящим морским воздухом.

В тот день на рассвете подуло с севера и за считанные минуты разыгрался нешуточный шторм. Обледеневший, весь в торосах и сугробах, «Василевский» готовился уйти штормовать в море. Ожидая команды отдать швартовы, боцманская команда жалась на баке, но приказа все не поступало.

– И чего он молчит? – кутаясь в бушлат, покосился молодой матросик на ходовую рубку, где хорошо просматривался медальный профиль командира.

– Не хочет уходить без музыки, – сбивая с усов сосульки, пояснил кряжистый боцман.

– Как это? – не понял матросик.

– А-а, – махнул рукой боцман. – Салажонок! Потерпи – узнаешь.

Оказалось, есть на флоте хорошая традиция: когда корабль уходит в дальний поход, на причале организуется короткий митинг. А когда убран трап, отданы швартовы и корабль ничто не связывает с берегом, на причале и на соседних кораблях выстраиваются оркестры. Как бы ни был свиреп ветер, какой бы ни трещал мороз, трубачи играют «Прощание славянки». Ох, и берет же за душу эта мелодия! А потом, когда полоска воды становится все шире, оркестры ликующе и призывно исполняют «Варяга» – до тех пор, пока за белой пеленой бурана не скроются мачты уходящих.

Но вот берег исчез – и мы в открытом море. Волна нас встретила шестибалльная, ветер, дующий с Северного полюса с невероятной силой давил в правый борт. Качка стала невыносимой, поэтому пришлось, как говорится, стать носом на волну. Так мы и шли… И вдруг жуткий рев пронесся над головой!

– Началось, – вздохнул командир.

Это пронесся американский F-16А[34], но с норвежскими опознавательными знаками. С этого момента у нас не было ни одного дня, чтобы натовские самолеты или вертолеты не проносились над кораблем, не имитировали атаки с разных направлений или не зависали над палубой.

Как бы то ни было, но в расчетное время мы прошли Гибралтарский пролив и, миновав Геркулесовы столбы, оказались в Средиземном море. После Атлантического океана здесь стало как-то уютнее: все-таки берега поближе, да и бортов, выражаясь по-флотски, побольше. Бортов разных, в том числе и тех, ради которых мы сюда пришли.

А интересовал нас мощнейший «кулак», который где-то здесь собрало командование 6-го американского флота. По данным разведки, в этих водах курсировало три авианосца, у каждого из которых на борту – почти по сто самолетов и вертолетов. Охраняло эти авианосцы несколько крейсеров, эсминцев и фрегатов, а под водой – две атомные подводные лодки.

Перед нами задача стояла проще простого: обнаружить эту эскадру и не отпускать ее от себя ни на шаг. А в случае массового подъема авиации в сторону нашей страны дать об этом знать в Москву, потопить хотя бы один авианосец и – в приказе об этом не сообщалось, но подразумевалось – самим пойти на дно.

Но для начала эту эскадру надо было найти. Тут-то и вступили в дело вертолетчики. В первые два дня их полеты ничего не дали. На третий день, убедив командира, что я везучий, мне удалось добиться разрешения стать четвертым членом экипажа. Тогда-то мне и довелось познакомиться со старшим лейтенантом Козловым.

Во время полета нам с ним было не до разговоров: штурман Козлов не отрывался от приборов, а я старательно крутил головой, надеясь заметить хоть какой-нибудь кораблик. И, знаете, заметил! Когда я радостно об этом завопил, штурман снисходительно бросил:

– Это рыбак. Испанский сейнер.

Как ни досадно, но вернулись мы ни с чем. Тогда командир приказал готовиться к ночным полетам. «Открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне – дна» – эти строки всегда невольно приходят на ум, когда стоишь на палубе корабля, плывущего в непроглядной ночи, где-то посреди Средиземного моря. Качка изрядная – кажется, что над тобой раскачивается небесный свод, а звезды затеяли веселую круговерть. Но даже среди их хоровода есть светящиеся точки, следующие своим четким маршрутом. Это – спутники. Спутников так много, и видны они столь хорошо, что порой одолевает оторопь: неужели эти искусственные звезды сделаны человеком?

Красного мигающего огонька нашего вертолета в таком скоплении звезд не различить. Я вспомнил, как старлей Козлов рассказывал о своих первых ночных полетах над морем: небо зеркально отражается от воды, обе стихии сливаются в одну, горизонт пропадает и возникает обманчивое чувство потери высоты. Так что лучше не глазеть по сторонам, а лететь по приборам – те не подведут. Найти корабль в ночном море – непростое дело. А не промахнуться мимо крохотной посадочной площадки – вообще снайперская работа.