Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 21

Вдруг отчетливо подумал: не удастся этому бухгалтеру то, что не получилось у Васильева. Есть ли у него терпение, рассудочность и немалое мастерство интриганствовать? Ощутит ли грань между дозволенным и преступлением? Что-то подсказывало — этот будет, будет мстить. Консул отправился налить кофе. Наклонившись над ко­феваркой, увидел в окне, что бухгалтер и Клава Немчина снова появились на веранде у входа в посольское здание. Сколько же они там стоят?

—     Не верю я ни в какие случайности, — говорил в это время Севастьянов Клаве. Ее глаза, губы, вся она, облеплен­ная под сквозняком из посольских сеней легким бумажным платьем, была перед ним. Протяни руку — и дотронешься.

—    Мы можем встречаться в этом городе, — сказала она твердо.

—   Легче уж между линий окопов на фронте... Думаешь, о чем говоришь?

—    Действительно, не думаю. Но и на фронте назначали свидания...

—    Вон идет твой муж, — сказал Севастьянов. — Кого ты собираешься обманывать — его или меня?

—    На Волге ты так не рассуждал. А я тебя не упрекала и таких вопросов не ставила...

— Севастьянов! Привет! С приездом в достославный Бан­гкок! — сказал ее муж. — Что там мне прислали?

—     Семейных тридцатник с просьбой насчет пленок, — сказал он почти грубо.

Немчина склонил с высоты своего роста голову над ними.

—  Сделаем... Могу сразу и отвезти назад в гостиницу. Где вы на постое?

—   «Амбассадор», — сказал Севастьянов. — Комната 686...

5

Капитан контрразведки генерального штаба Супичай кивнул юнкеру военно-морского колледжа в сторону своей каморки. Продержал там стажера две минуты одного перед столом с пишущей машинкой и бланками протоколов, по­меченными сверху знаком «гаруды» — священной птицы, символизирующей герб страны. Вошел сам, но не сел. Рас­порядился начинать доклад. Прохаживался за спиной, отме­тив, что стрижка юнкера выглядит вполне гражданской.

Рассказ изобиловал подробностями. Но капитан не пре­рывал. Не юнкеру решать, что существенно в его наблюдени­ях, что — нет.

Стажер выбрал для ведения слежки за своим «объектом» провинциальный костюм. Просторная домотканая рубаха, расходясь к подолу, скрывала широкую грудь и натрениро­ванный пресс живота. Штаны пузырями на коленях не при­влекали внимания. Но кожаные сандалии, хотя и заношен­ные, не могли принадлежать человеку с крестьянскими ступнями. Обувь полагалась бы резиновая, подешевле.

—   Что вы пили, когда сидели в забегаловке?

—   Кофе, господин капитан.

—     Посмотрите на свои ноги и спросите себя: если бы я увидел человека, пьющего кофе, с такими ступнями? Следо­вало заказать рис с овощами, либо пиво со льдом, либо уж мороженое... Человек с окраины или деревни не станет тра­титься на кофе, для него он — не праздник и не обыденность, кофе для него — ничто. Человек вашего обличья попотчует себя в городе пивом или мороженым... К костюму нужны резиновые шлепанцы, но обуйте уж кеды. В шлепанцах, если понадобится, далеко не сбегаешь... Итак?

—  Женщина прибыла и уехала на «тук-туке». Имела пакет с маркировкой универмага «Новый мир», который на Балампу. Красного цвета. Это сегодняшний цвет, я проверил. Они выпили пепси, после чего русский расплатился. Они вышли, взяли такси и там поцеловались. Такси отвезло их в «Амбассадор», номер 686. Окно во двор. Резервирование сделано русским торговым представительством. Все, господин капи­тан.

—   Почему они целовались в машине?

—   Думаю, чтобы не делать этого на людях, господин ка­питан.

— Европейцы свободно делают это на людях, юнкер. Если им не нужно скрывать свои отношения. Двое боялись не тайцев, а твоих. Работайте в этом направлении. Не навязчи­во. Пока я ничего не вижу. Просто набирайте факты. Главное: присматривайтесь — нет ли у вас конкурентов из какой-либо другой... организации, особенно зарубежной. Это понятно?

—   Понятно, господин капитан.

Юнкер сделал поворот кругом. Работа не обещала быть тяжелой.

Севастьянов лежал на траве навзничь. Раскинутыми ру­ками свободно обнимал облака... Так было вольно и спокойно на душе.

Потом увидел далеко внизу, в котловане, ползущую по насыпи зеленую змею — электричку. Ее единственный глаз — прожектор — светил против солнца. Стояла солнеч­ная, ветреная и холодная погода.

С этим ощущением он проснулся и вздрогнул.

—   Мне пора, — сказала сидевшая над ним Клава. Белые полоски, оставленные купальником, выделялись на загоре­лых плечах.

Случаются такие дни, когда просыпаешься себе на горе. С ощущением непоправимого несчастья. Зачем он отклик­нулся на ее звонок из универмага? Сорвался, примчался, ничего не соображая от волнения, в забегаловку на Рачждам-нен-роуд, привез ее в гостиницу.

Зазвонил телефон. Севастьянов перекатился по широ­ченной кровати к аппарату.

—     Пожалуйста, говорите, — сказала телефонистка. По­том включился, прокашлявшись, человек, для которого анг­лийский вряд ли был родным языком. — Господин Севасть­янов?

— У телефона, — ответил он, чувствуя, как струя прохлад­ного воздуха, бьющая из кондиционера, упирается между лопатками, а солнце, пробив задернутые жидкие занавески, слепит.

Клава наклонилась, мазнула губами в щеку и, перешагнув ворох его и своей одежды на полу, семеня, ушла в ванную, на ходу зашпиливая волосы.

—    Говорит Лябасти, Жоффруа Лябасти-младший, «Индо-Австралийский банк». Приветствую вас в этом городе!

—     Приветствую вас, господин Лябасти, очень рад вас слышать. Большое спасибо, что позвонили...

—  Вы не располагаете временем сегодня около шести по­полудни? Мы могли бы встретиться в нашем отделении на Вайрлесс-роуд. Полагаю, переговоры не помешают потом вместе пообедать?

Клава появилась из ванны, сбросила полотенце, присела на кровать. Прикрыла собой от кондиционированного сквоз­няка. Он почувствовал, что она открыла флакон с духами.

—   Договорились, — сказал Севастьянов в трубку.

Часы на столике с лампой возле кровати показывали

четвертый час.

Севастьянов положил трубку, но не оглядывался, слушая, как Клава шуршит платьем. Вновь пронесся аромат ее духов. Стал острее. Она наклонилась.

—  Я пошла. Утром позвоню... Ничего не говори.

Он и не собирался.

Однажды они ездили в Таллинн ночным поездом и перед рассветом увидели овальное зарево. Проводник объяснил: отражение озера Юлемисте. Но они не поверили. А вечером в северной кромке неба над городом опять появился сереб­ряный овал, тронутый пятнами черных облачков. Запомни­лась красная лампа над аптекой в углу Ратушной площади, собака-попрошайка, крутившаяся под ногами людей в узких пальто возле позеленевших каменных ваз у бара «Каролина».

Эти детали, вернувшись, он рассказывал Ольге через час после того, как расстался у «трех вокзалов» с Клавой...

Не хотелось думать, как теперь, вернувшись из «Амбассадора», Клава будет изворачиваться и врать Немчине. Ложь могла войти в его жизнь. Но эта ложь марала только его. Он лгал один. Теперь врала и она, грязь ложилась и на нее, и в этом-то заключалась для Севастьянова суть непоправимого несчастья, случившаяся катастрофа. С той же злостью, как на обледеневшей Волге, он думал, как расчетливо и практич­но она приготовила их встречу в Бангкоке.

Вдруг устыдился своего озлобления. Какая разница, рас­четливая ложь или вынужденная? В обоих случаях — ложь.

Оставляя мокрые следы на малиновом ковре, он прошел из-под душа к зазвонившему телефону.

—   Господин Себастьяни? — спросила женщина.

— Моя фамилия Севастьянов, через «в» и в конце тоже «в», пожалуйста...

—     О! Прошу прощения господин Севастьяви... Теперь верно? Господин Лябасти-младший просил сообщить... Я — Нарин, помощник господина Лябасти-младшего.

«Китаянка, наверное», — машинально подумал он.

— Вам вышлют автомобиль к пяти тридцати в гостиницу. Водитель будет дожидаться у входа. Его зовут Випхават. Спа­сибо, до свидания.

Попугаи в вольерах шумели перед закатом. Опять гремел гром, обрушивался ливень, грохотала кровля. Гвалт затих на минуту, но один какаду продолжал упорствовать, изображая захлебывающуюся водосточную трубу.

Привратник в синей ливрее с золочеными пуговицами спросил:

—   Господин Себастьяни?

Водитель в кителе, сняв картуз, открыл дверцу «ситроена».

Сигналя свистком, приклеившимся к сухим от жары и газа губам, охранник с дубинкой в ременной петле, втиснув­шись между бампером «мазды» и ржавым крылом сундукоподобного «лендровера», буквально телом придержал поток машин в крайнем ряду на Сукхумвит-роуд. Водитель «сит­роена» вильнул в брешь. Можно было бы и выключать мотор. Сомкнувшееся стадо пестрых автомобилей вынесло бы само по себе, подталкивая, к центру.