Принцип аллигатора - Андрей Михайлович Дышев Страница 21

Глава восьмая. Болонка и тысяча макраме

Образ злой мегеры, который я создал вчера в комнате славы, изучая фотографию директрисы, можно было решительно скомкать и выкинуть в мусор. Крутасова Римма Федоровна оказалась на удивление милой и приветливой женщиной.

– Корреспондент? – переспросила она, ласково и немного устало глядя на меня. – Что ж это вас вдруг на Кажму потянуло, как беременную на солененькое?

Она стояла на пороге широко распахнутой двери в длинном индонезийском халате, замечательно скрывающем рельефы ее грузной фигуры, и постукивала о ладонь скрученным в трубочку журналом. Ногой в теплом плюшевом тапочке она придерживала лохматую белую болонку, которая попеременно тявкала, скулила и рычала на меня. Я смотрел на директрису, с трудом находя те черты, которые я вчера так тщательно запоминал. Очевидно, фотография в комнате славы была сделана лет десять назад. Директриса заметно постарела, но золотистого цвета парик на ее голове придавал ее круглому лицу какую-то особую женскую мягкость и обаяние. Глаза у нее были большие и круглые, как у коровы. На белой, в многочисленных складках шее висели крупные бусы из поддельного жемчуга.

– Ну что с тобой делать? – произнесла директриса риторически, запросто обратившись ко мне на “ты”. – Заходи, дорогой, а то все мои соседи сейчас прилипнут ушами к своим дверям… Чапа, отстань от него, он тоже голодный!

Она тотчас повернулась ко мне спиной, демонстрируя полное доверие, и прошла в комнату.

– Тапочки в шкафчике! Куртку снимай, а то я не выношу, когда по моей квартире ходят в мокрой верхней одежде… Чай будешь?

Я люблю общаться с подобными людьми, которые не вынуждают напрягаться, подбирать слова и пытаться уменьшиться в размере. Надев тапочки и погладив болонку по лохматой голове, я прошел вслед за хозяйкой в комнату. Вопрос о том, живет ли директриса одна или с кем-то еще отпал сам собой, едва я переступил порог комнаты.

Это помещение правильнее было бы назвать складом старой мебели. Диван, кресло, торшер, сервант, шифоньер, тумба с телевизором, швейная машинка, круглый стол и топчан удивительным образом умещались на тринадцати квадратных метрах старой “хрущевки”. Помимо мебели, в комнате висели на стенах и оконном карнизе немыслимое множество самодельных макраме с глиняными горшками. Цветы всех оттенков, кактусы, лианы наполняли тесную комнату свежестью зелени и красками лета. Я невольно застыл посреди комнаты, любуясь этой оранжереей, и стоял так до тех пор, пока Римма Федоровна не принесла поднос с тарелками и чашкой.

– Садись, дорогой, в ногах правды нет, – сказала она, кивая на диван. – Или хочешь на кухню? У меня недавно был твой коллега. Так он предпочел общаться на кухне. Худенький, голодненький, он все на холодильник косился. Пока я не накормила его борщом и котлетами, разговора у нас не получилось.

А если бы в Кажму после меня приехала Ирэн, то какими словами директриса охарактеризовала бы меня? Поставив на журнальный столик поднос, она налила в чашку чая и придвинула мне тарелку. Не боясь тоже показаться худеньким и голодненьким, я взялся за бутерброды. Директриса села напротив меня, с умилением глядя на мою очень подвижную челюсть. Пока я не очистил тарелку и не допил чай, она не проронила ни слова и не проявила беспокойства. Я подумал, что она, должно быть, блестяще владеет собой. Кем бы я ни был – следователем или журналистом, в любом случае затянувшаяся пауза перед началом беседы должна была натянуть ее нервы. Ей не должны давать покоя вопросы: что я хочу узнать? Что я уже знаю? Не отразится ли моя пронырливость на ее дальнейшей судьбе?

– Хочешь еще бутербродов? – спросила она.

Я покрутил головой и промокнул губы салфеткой. Молодец, баба! Вот это выдержка! Интересно, останется ли она такой же невозмутимой, когда я спрошу ее, что она искала на месте гибели Лешки?

– Я думаю, что вы знаете, о ком я хочу с вами поговорить, – сказал я, давая директрисе шанс откровенно рассказать о неблаговидных делах физрука.

Директриса откинулась на спинку кресла. Мягкая улыбка не сходила с ее губ.

– Представь себе, – произнесла она, не спуская с меня глаз. – Понятия не имею!

Добровольного откровения не получилось. Придется вытягивать из нее правду щипцами.

– Я хочу узнать ваше мнение об учителе физкультуры.

– О Белоносове? – с естественным удивлением спросила директриса.

– А почему вас это так удивляет?

– Почему? – усмехнулась директриса. – Твоего коллегу, к примеру, интересовала исключительно Ольга Андреевна. И я его прекрасно понимаю. Если уж писать очерк об учительнице, то лучшую кандидатуру трудно найти. Сомова у нас девушка видная. К тому же незамужняя, без детей. Сам Бог, как говорится, велел…

Я подумал, что директриса преувеличивает.

– Неужели мой коллега не задал вам ни одного вопроса о Белоносове?

– Ни единого! А зачем ему скучный физрук? Ты бы видел его глаза, когда я рассказывала ему про Ольгу Андреевну! Мой Чапа на телячью вырезку так не смотрит. А когда я дала твоему коллеге ее адрес, его как ветром сдуло из моей квартиры. И я скажу тебе, меня впечатлила его настойчивость и целеустремленность. Как минимум две ночи подряд он брал у нее интервью.

Теперь наступила моя очередь удивиться.

– Вы хотите сказать, что Лешка был в доме у Ольги Андреевны?

– Не просто был. Он жил у нее… А что это ты так всполошился?

Она думала, что я ревную или завидую. Ее лукавая улыбка едва не вывела меня из себя. Ерунда какая-то получается! Неплохо, однако, Лешка работал здесь по письму! Вот тебе и закомплексованный неудачник! В голове не укладывается, как он сумел окрутить Сомову, эту неприступную с виду куклу.

– А вы не ошибаетесь? – спросил я.

– Что ты, голубчик! В Кажме трудно что-либо утаить. Да и сама Ольга Андреевна не делала из этого большого секрета. Собственно, а что в этом предосудительного или аморального? Ей нужно думать о личной жизни.

Новость, которую сообщила мне директриса, спутала логическую нить,