Игорь Бурлаков - Столичный миф Страница 28

Леха не прибавлял шага, отдаваясь томлению и позволяя густой красной похоти неспешно переливаться и радужными пузырями булькать внутри. Но удивительно быстро они подошли к высотке. Леха остановился на ступеньках и посмотрел на тяжелую поперечную балку подъезда, потом поднял голову выше, выше… Но солнце в Лехиных глазах смеркалось — потому что вожделение ему туманило голову. Леха поглядел на девчонку: они оба знали, что очень скоро он ее трахнет.

33

Тихий денек в Грузинском переулке. Выложенный из красного кирпича, дремлет фигурный подъезд. Мимо изредка, раз в полчаса, проезжают машины.

Красный кирпич бывает разный. Он может быть ярко-оранжевым, что легко бьется и крошится в руках. Из него дачники строят свои фундаменты.

Он может быть темно-красным, что впитал в свои звонкие поры из воздуха жирную копоть и оттого отталкивает, не принимает воду, она висит на нем крупными капельками и скатывается вниз. Это кирпич промышленных стен и тюрем, безысходный, устрашающий.

Бывает крашеный кирпич. Его красят специальной краской раз в году. Самая главная кокетка в Москве — несгибаемая кремлевская стенка. Румянится, прихорашивается, и потому никогда не стареет.

А бывает кирпич гладкий, как кафель. Он темен с рождения не просто так, а для солидности, как темны для престижа посольские костюмы и длинные лимузины, его цвет — темно-темно-малиновый. Грани острые и прямые. Он тяжел, он плотен, он убедителен — как гранит или мрамор.

Вот из этого дорогого кирпича и был сложен и подъезд, и особняк в Грузинском переулке. Каменщик-щеголь, простая кладка для тебя скучна, и ты выделывался вдоволь, выводя округлые арки над окнами, заставляя орнамент выступать из стен, а то и вовсе вращая кирпичи вокруг оси, и так, и этак, как тебе захотелось. И все тебе, мастеру, сошло с рук. Бахвалился умением класть кирпич, к чему тебе бетон, для чего тебе сталь? Ты и так гнул стену, как хотел. Что из того, что кирпич прямоугольный? Красив фасад. Не одну сотню лет отстоит каменная роспись, удаль русских мастеровых.

Подъезд, три ступеньки вверх. Козырек-кокошник. Три арки, одна в одну. Нарядная оправа для дубовой двери. Когда-то за ней жил буржуй. А сразу потом завелся здесь исследовательский институт. Сначала одна комната, потом две, потом неудержимый поток ломал стены и перекрытия, пока не затопил весь особняк.

Сеяли здесь что-то, а может, кого-то сажали. Всяко случалось. Но в настоящий фавор сельскохозяйственный институт поднялся после войны. Здесь ученые выводили особые сорта зерновых, пригодные для выращивания после ядерной войны. Отгремит атомная атака, хлеб станет отравой. Но зарядят селяне свои сеялки просом из секретных амбаров — и к осени страна будет сыта.

Однако грядущую войну хозяева отменили. И теперь институт летит дальше по инерции, рассыпаясь на глазах. Летучий голландец современной науки. Жизнь здесь выдохлась. Так в пустой бутылке пива есть только слабый осадок на дне и долго, долго еще будет оставаться пивной дух. А самой субстанции, ради которой стояли стены, уже нет.

Жаль… Жаль? Как бы не так! Когда пустеют военные НИИ и заводы, это замечательно. Это прекрасно. Это значит — еще поживем.

Но воздух покоя, атмосфера размеренности и дух солидной самоуверенности засекреченных ученых и их закрытых тем останется здесь навсегда.

Точно в пять напротив института притормозила черная машина. Чуть рыкнул двигатель, задирая переднее правое колесо на высокий тротуар. И сразу же скрипнули тормоза, выдавая любителя энергичной езды. Двигатель смолк. Секунду спустя из машины выскочил Добрый День. Оказавшись на улице, он стал двигаться неторопливо, как и полагается бывшему военному.

Во всем четвертом мая было что-то, что располагало к неработе. Освободившись из пробки, Добрый День отпустил Колю поспать. А сам, беспричинно покружив, попетляв по Москве и не ощутив от этого ни радости, ни прояснения в мозгах, решил, что нуждается в передышке. Пришло время использовать запасной источник душевной энергии. Добрый День позвонил Леонову и сказал, что он едет.

Два шага к подъезду и по одному — на каждую его удобную ступень. Открыл дверь. Скрипнули петли.

Квадратный холл. Широкая лестница поднимается по левой стене на второй этаж. Много света идет из окон под высоким потолком. Под ногами — выцветшая красная дорожка с зелеными полосками по краям. Впереди — желтый конторский стол. На нем стоит лампа и рядом телефон времен товарища Сталина. И распахнутая конторская книга с синими страницами. В ее середину вложена деревянная линейка и пластмассовая ручка. А за столом сидит пожилая женщина, совсем седая.

Услышав шаги, подняла лицо от детектива, закрыла обернутую в газету книжку. Очки и светлые, светлые глаза.

— Здравствуйте. Леонов здесь? — спросил Добрый День.

— Средний или старший?

— Алексей Дмитриевич.

— Его еще нет. Но он только что звонил, сказал, что выезжает.

Добрый День кивнул и пошел дальше, отчего-то вдруг обернулся на вахтершу и подумал, что, наверное, она сидела здесь и лет двадцать назад. Нет, тогда тут стоял усатый прапорщик.

Добрый День привычно свернул в узкий коридор и легким бесшумным шагом быстро пошел мимо широких двустворчатых дверей, давным-давно крашенных грубой масляной краской в густой белый цвет. Маленькие таблички сверху: «104», «105». На следующей двери номер отсутствовал.

Когда-то здесь была конюшня. Еще остались, высокие кирпичные арки. Но сейчас, нажав по очереди семь кнопок на цифровом замке, Добрый День попал в теплицу.

Далеко вперед тянутся ажурные перекрытия. Железный паук вытянул их из серебряного алюминия. Через стекла текут солнечные лучи. Ярко, светло и душно. Добрый День на ощупь нашел черную прямоугольную коробочку на стене у двери — после темного коридора глаза не успели привыкнуть к такому яркому свету, ничего не видно — и, одну за другой, отключил белые гирлянды под потолком. Они подмешивали свой электрический свет и тепло к солнечному.

И только тогда Добрый День увидел под ногами белый ковер. Замерший на лету туман прихоть Бога сложила в кружева. Лилии. Белые лилии. Нежный цвет. От кислотных осадков, дождей с черной копотью вас хранит стекло. От тени облаков избавляют лампы. Прозрачную воду вы превращаете в зеленый сок. Черный чернозем — в белые лепестки. В белый, белый мираж…

Добрый День сел на табуретку. Поставил локти на колени. Подпер кулаками подбородок.

Лилии сегодня — это большой бизнес. Технология почти как у лука. Современные лилии бывают двух видов: «срезка» и «домашние».

Лилия «под срезку» очень быстро растет, потому что каждый лишний день на грядке прибавляет — к себестоимости новые счета за свет, воду и отопление. Как расцветет, ее сразу срезают, упаковывают в длинные картонные ящики и везут из Голландии по всему свету. Лилии покупают влюбленные и дарят девушкам. А если не дарят, тогда девушки покупают их себе сами.

«Домашние» сорта поднимаются много дольше. Зато легко переносят пересадку в горшки и долго, очень долго живут и цветут на окне в добропорядочных домах. Это символ благополучия, это символ согласия в семье и склонности к естественной красоте. Иногда их даже посылают по почте: три тугие луковицы в вате вместе с маленьким пакетиком подкормки.

Сами по себе лилии долго не протянут. Без человеческого внимания комнатные существа — цветы, кошки и собаки — существовать не могут.

В лилейном почти полностью автоматическом конвейере углядеть романтику может только законченный эстет. Потому что компьютер ее тщательно сцеживает и бережет на конец. Вся романтика достается влюбленным, для которых, в конце концов, и крутится это колесо.

Но даже в массовом производстве всегда есть одно узкое место: разработка новых сортов.

Многовековая селекция довела сорта лилий в наши дни до такого разнообразия, что их почти нельзя скрещивать между собой. Цветки настолько разные, что несовместимы друг с другом. Генетически совместимы. Механически — нет. Пыльца в пестик не пролезает. Или все-таки пролезает, но зародыш настолько велик, что сразу рвет ткань в лоскуты. Или сроки оплодотворения совсем разные, и пыльца вызревает, когда партнер уже отцвел. Проблемы, проблемы, проблемы…

Конечно, у науки есть тысяча и один способ, как такой запрет обойти. Собственно говоря, это уже не наука. Это искусство. Пара фирм у американцев, три или четыре у голландцев. Все они созданы под конкретного дизайнера. Чародея, знающего, как устроено Бытие, и умеющего задавать вопросы Богу. И способного хоть изредка услышать ответ. Но это знание — тайна. Тайна бронированных сейфов и зашифрованных компьютерных программ. Умных голов, которые на это кладут всю свою жизнь.

После того как зародыш развился до луковицы, все основные хлопоты с новым сортом оканчиваются. Промышленники луковицу шинкуют и выращивают стандартным клонированием («глазками», как картошку), и считают продукцию на тонны.