Игорь Бурлаков - Столичный миф Страница 29

После того как зародыш развился до луковицы, все основные хлопоты с новым сортом оканчиваются. Промышленники луковицу шинкуют и выращивают стандартным клонированием («глазками», как картошку), и считают продукцию на тонны.

Все дело в том, как получить луковицу. Чемоданчик с луковицами модного сорта пять лет назад, во время последнего лилейного бума, стоил несколько сот тысяч долларов. Получить сполна такие деньги тоже проблема, но не для Доброго Дня. Да в спокойной Голландии это много, много проще, чем у нас.

Разжившись гонораром, дизайнеры снова запираются в своих лабораториях и колдуют дальше. Они хитры, поэтому выбирают наиболее реальные варианты. Наиболее простые. Потому с каждым шагом остаются только все более сложные — цветочные дизайнеры сами делают с каждым годом свою головоломку серьезней. Они давно бы уперлись в стену, если бы не прогресс, что каждый месяц рождает новые и новые средства, одно причудливей другого. Дизайнеры двигаются дальше, стараясь подгадать свежую мутацию к новой лилейной волне.

…Что-то шевельнулось за спиной. Добрый День обернулся. Медленно открылась тяжелая дверь. За ней — пожилой мужик в белой рубашке и аккуратной серой тройке.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Алексей Дмитриевич.

Добрый День поднялся. Время, время, бесстрашный возница, куда ты гонишь? На пороге остановился и посмотрел назад. Снег, облако, свет — все вместе и ничего порознь, вот что такое эти цветы. Закрыл за собой дверь.

Они прошли по коридору до торчащего из стены пожарного крана. Напротив него — лаборатория Алексея Дмитриевича.

Большая комната. У стены потрепанный письменный стол. На нем полупустая бутылка «Бахриони», две чайные чашки из темного стекла, сахарница и коробка с пакетиками чая. Рядом кофемолка и коричневый электрический чайник, похожий на «БИКовскую» пластмассовую зажигалку, вставшую на торец.

Со стула поднялся паренек в светлом пиджаке.

— Здравствуйте. — Добрый День кивнул и пожал руку. Говорить ему не хотелось. Сел у окна.

Паренек — это Леонов-младший. Они вдвоем с Леоновым-старшим приехали на десять минут позже Доброго Дня, но беспокоить его не стали и убивали время в заумной беседе о тонкостях политики внутриинститутского управляемого бардака и попивали сухое вино.

Остроту теме придавал один любопытный факт: Леонов-младший разговорился с девчонкой из бухгалтерии (ее отец тоже работал здесь), и она рассказала, какую сумму бухгалтерия рассчитала и начислила, а директор института сполна получил в качестве отпускных неделю назад: семьдесят восемь лимонов.

Средняя зарплата — где-то в сто шестьдесят раз меньше. Выводы относительно судеб науки из этого скромного факта идут далеко, так далеко, аж до Полярной звезды — с точки зрения Леонова-младшего. Что с него взять, он еще маленький.

Леонов-старший понимал больше и ничего нового в этом не видел. Интересная в этом смысле у деда с внуком вышла дискуссия. О временах, что постоянно меняются — никогда не меняясь. Но даже и такую тему можно исчерпать. И только тогда Алексей Дмитриевич пошел за Добрым Днем.

— Чай, кофе, вино? — спросил Алексей Дмитриевич.

— Чай.

Паренек бросил в чистую чашку пакетик с позолоченной картонкой на конце нитки, налил сверху кипяток.

Алексей Дмитриевич развернул на столе отчет — бледно отпечатанные на дешевом принтере листы бумаги.

— Если кратко — шестая серия вся посохла. Напрочь.

— Вся?

— Вся.

Добрый День тяжко вздохнул: его мечта с голубой каемочкой опять отодвигалась в будущее. Белая лилия — да, это возможно. Нет проблем. Но с голубыми прожилками на краях — никак.

— Высохли? — переспросил Добрый День.

— Напрочь. Я их статикой заряжал, думал, так пыльца намертво налипнет. Ничего не получилось. То заряд стекает, то сохнут…

Может, и слушал его Добрый День. По крайней мере, делал вид. В инженерной генетике он не понимал ничего. Поэтому думал совсем о другом. И мысли его были черней черного.

С утра Добрый День навел справки. Он давно в «Чингиз-Ойл» и знает, что здесь к чему. Приятель из личной охраны Чингиза шепнул, что Хозяин с первого числа не спит. До утра горит свет в иллюминаторе. Чингиз сидит, смотрит на телефон, иногда — на деревянный настил причала.

Дело стоит. Приказ не выполнен. И, что хуже всего, никто не торопит. Никто не звонит. Никто не спрашивает, как идут дела. Они ему верят. Они бояться ему помешать. А он, знаменитый Добрый День, не может приказ исполнить.

Добрый День сам себя признавал человеком недалеким, даже ограниченным. Но на интуицию никогда не жаловался. Добрый День чувствовал, что его миссия обесценивается. И что с каждым часом он сам обесценивается вместе с ней. Как так получилось? Почему?

Добрый День не делал выводов. Просто вдруг, посмотрев на коричневую доску на стене с непонятным графиком, он понял, что все обойдется. Все будет как надо. Легко и просто все будет кончено к утру. Не надо никуда торопиться. Можно еще посидеть в этой чистенькой лаборатории и послушать умных людей. А потом снова вернуться в теплицу. И все у него получится.

— А они светиться-то потом не будут? — спросил Добрый День, отхлебывая чай.

— Нет, конечно. Да это разве радиация?.. Это так, баловство, — с явным сожалением произнес Алексей Дмитриевич.

— Да… — протянул Добрый День, просматривая смету. — Черт, я ехал, думал, шестая серия уже взошла. Жаль.

Достал бумажник, отсчитал одиннадцать купюр по сто долларов:

— Через неделю я, может, в Швецию поеду. Если что привезти надо, так мне список нужен по-русски и по-английски. Я перед отъездом зайду, заберу.

Грядка с белыми лилиями Доброму Дню не принадлежала. Ему вообще мало что принадлежало в этой жизни. Зато и отобрать нельзя. И украсть нельзя. Те деньги, что он на нее угрохал, отобрать было еще можно. А вот грядку — нет.

Наивный Алексей Дмитриевич верил, что Добрый День собирался заработать на лилиях деньги. Плохо он знал отморозков. Просто Доброму Дню однажды было видение: лилия. Белая лилия, глубокая чашечка, синий край. Нежный оттенок. Филигранная резьба. Тонкий росчерк голубым пером по белому лепестку. Снилась она ему с тех пор. Он мог нарисовать ее одним движением, не отрывая карандаша от бумаги. Но вот беда, ученые говорят, таких цветков на свете не бывает. В этом Добрый День с ними соглашался: они умные, им виднее. Действительно, до сих пор не бывало. Ну и что?

Жаль только, что, когда Доброго Дня убьют, цветы замерзнут. Кончатся деньги, электрики отключат свет, и лилии загнутся. Сначала облетят лепестки, останутся только зеленые безнадежные стебли. Потом посохнут и они. И через полгода безделья и безденежья уйдет на пенсию, на покой, мужик, который их растил. Может, тогда в теплице действительно посадят лук, а может, заколотят дверь до лучших времен.

Но пока Добрый День здесь, с его лилиями ничего не случится.

34

Сталин не скупился на комнаты для своих студентов: ровный куб, четыре на четыре на четыре. Пустое пространство над головой помогает думать. Помогает мечтать. Большое окно. Длинная ребристая батарея. Для начала пятидесятых — весьма щедро. Да что щедро? Это же просто роскошно!

Две кровати вдоль стены. На ближней к окну мирно похрапывал Вася. На второй сидела девушка, положив локти на придвинутый стол. С другой стороны стола, осев на спинку стула, сидел Леха. Зашумела вода в туалете, через минуту оттуда вышел Петр. Пять нетвердых шагов — и он сел рядом с женой. И сразу очень медленно и плавно откинулся назад. Негромко об стену стукнула его голова. Повалился вправо и уснул.

«Хрустальный корабль нагружен тысячью девушек, тысячью удовольствий», — разделяя слова паузами, как считалочку, переводил Леха. Он оперся стеклянным взглядом об одинокую бутылку на столе, она гнулась и все норовила из-под него ускользнуть.

«…A million ways to spend your time

When we get back, I'll drop a line…» — хрипло обещал Джим Морисон с магнитофонной пленки. Девушка оглянулась на мужа, потом неторопливо потушила сигарету и осторожно встала, стараясь не качнуть стол.

Над пепельницей расплылось сизое облачко дыма, а из него тонкая струйка потекла к потолку. Но бежевого шара-лампы она не достигла: ее разметал, растворил невидимка-сквозняк.

Девушка подошла к Лехе. Ее каштановые кудряшки коснулись его головы. Щекотно. Леха поднялся, взял ее за правую руку. Они молча стояли, рассматривая друг друга в упор; а может, просто задумались о чем-то своем; а может быть, он считал ее пульс. Та-та, та-та, та-та… Вспомнив, наконец, зачем он здесь, Леха обнял и поцеловал ее в теплую щеку.

— Ну ты и алкаш… — грустно сказала она.

— Не-а.

— Ты часто знакомишься на улице?