Валерий Горшков - Принц воров Страница 29

— Послушай… — нервно придыхая, заговорил он, — я сейчас все равно узнаю правду. Лжешь ты мне о своей легенде или нет, мне решительно наплевать и на легенду, и на тебя. Кто сказал тебе, что я не прикончу сотрудника НКВД, если речь идет о моей семье?! Кто сказал, что я пожалею бандита, если он молчит? В любом случае ты скажешь!.. В этом случае тебе гарантируются и здоровье, и жизнь.

Крюк спустил ноги на пол и закашлялся, как туберкулезник. Руки молодого пана Домбровского едва не задавили его, вытряхивая из тела душу.

— Идиот чертов!.. Вы идиот, Домбровский!.. Какой толк от меня мертвого, а? Скажите на милость? Лучше сядьте и послушайте, что я вам скажу…

— От банды Червонца осталось шесть человек, — продолжал он. — Вас и себя я, понятно, не считаю. Любой из них представляет серьезнейшую опасность! Вы в этом уже успели убедиться! Закончить с ними — дело двух-трех дней, а по тому, как развиваются события, я могу уверить вас, что эти шестеро не протянут и суток! Если на завтрашний вечер назначено нападение на грузовик с деньгами и если они пойдут на это дело, — зловещий путь по земле этих шестерых закончен!..

Посмотрев в окно и убедившись, что за ним не видно никаких признаков наступающего утра, то есть пяти часов, когда обещал вернуться Червонец и послышится стук колес вышедшего из депо первого трамвая, Ярослав провел рукой по лицу, чтобы успокоиться, и поднял упавший во время борьбы стул.

— Я выслушаю вас, потратив на это глупое мероприятие ровно три минуты. В конце концов, каждый имеет право на то, чтобы выговориться. Но если по истечении этого времени я не услышу адреса, где находятся мои жена и сын, то здесь закончится ваш путь, Крюк, или как вас там.

— Вот и славненько… — удовлетворенно вздохнул тот. — На всякий случай: я не Крюк, а Иван Никитович Весников. Сотрудник уголовного розыска города Ленинграда. Майор милиции.

— Вы воевали?

— Как и всякий уважающий себя советский человек, — буркнул Весников, скидывая ботинок и поднимая штанину. Чуть ниже колена Слава увидел при свете лампы чудовищный шрам, оставить который мог только осколок мины или гранаты. Рваный и причудливо изогнутый, он тянулся от середины лодыжки до самого колена. — Хотели оставить в тылу, потому что город задыхался от бандитизма, но я настоял, и, разведка 1091-го стрелкового полка 324-й стрелковой дивизии без меня не обошлась. В апреле сорок второго под деревней Чернышево Думиничского района Калужской области нарвались на немецкую засаду, и если бы не мой заместитель, Михаил Похлебин, наш разговор в этой отвратительной квартире был бы невозможен. Меня уволокли обратно за линию фронта, три месяца я провалялся в госпитале, а после выписки, когда стало ясно, что служить в боевых подразделениях я не могу, меня вернули в Ленинград, через Ладогу. Как буханку хлеба на полуторке… Дальнейшее вы знаете.

— А-а, понятно… А с образованием что?

— Высшее педагогическое. Вообще-то, Домбровский, я должен был быть педагогом. Латынь, немецкий и английский — вот мое призвание.

Ему можно было и верить, можно было в нем и сомневаться. Крюк с Червонцем частенько уединялись и, как думалось Ярославу, вовсе не для светских бесед. Что, если его, Корсака, проверяют на вшивость? Впереди маячит серьезное дело, могущее стать началом серьезной работы, и сейчас Червонец, дабы не смущать своим присутствием Славу, удалился в ночь, оставив Крюка для прокачки сомнительного подельника. Реально? Вполне! Не зря же авторитет, удаляясь, еще раз пожелал Ярославу сохранять благоразумие как единственный способ сохранить себя и семью. А сейчас Корсак сломается, согласится предать затрашнее дело и всех, кто в нем повязан, и сразу станет ясно, что такого подельника лучше мочить, и больше над этим не ломать голову! А после сообщить тем, кто охраняет его жену и сына, и прикончить обоих.

Еще раз проведя ладонью по лицу, Корсак заставил себя успокоиться. Нельзя прокалываться даже на мелочи. Но вот раскрутить Крюка-Весникова не помешает. Это и не слабость, и не напор. Это просто интерес, который всегда поощряется, когда речь идет о серьезном деле.

— Я все хотел спросить вас, Весников… в смысле Крюк, а как же убийства? Я не знаю, чем вы, как сотрудник угро, занимались в банде до моего появления в ней, но события в моей квартире убеждают меня сейчас, что вы действовали явно ultra vires.[7]

Весников, или Крюк, внимательно посмотрел на Ярослава, а потом вдруг улыбнулся кончиками губ и бросил:

— Если вы помните, стрелял в сотрудников НКВД в вашей квартире не я, а головорезы Святого, вашего папы. Я же в это время пытался удержать вас от совершения убийств и, надо сказать, немало пострадал от этого. Так что ваши упреки относительно того, что я превышал права, которыми был наделен, беспочвенны. Вы ошибаетесь и в большем. Чтобы окончательно разуверить вас в идиллическом начале, на волну которого вы настроены, я сообщаю вам, что мне разрешено было участвовать во всех преступлениях, совершаемых бандой Святого. В том числе и в убийствах. Страшные времена ныне, Ярослав Тадеушевич…

— Я не Тадеушевич, я Михайлович. И, вообще, оставьте эти ваши выпады, Крюк-Весников!

— Ну и вы оставьте ваши, кажущиеся вам удачными, трюки с проверкой только что мною сказанного! — огрызнулся собеседник. — Это глупо и пошло! Не успел я сказать вам, что знаю латынь, как вы тут же ввернули латинский оборот. Это банально, мой друг! Это как если бы я, только что прослышав, что вам известен немецкий, тут же спросил: «Was machen Sie hier?»[8]

— Entschuldigen Sie, lieber Kamerad, Sie sind ein Trottel![9] — вскипел и Корсак. — Я здесь ни хера не делаю!.. Я в плену, мать вашу!

Ничего не ответив, Весников помедлил и, словно нехотя, вытащил из кармана «Казбек», а из пачки — папиросу.

— Вот оно ка-ак, — протянул он. — Что же вы за птица такая, а, Корсак? Латынь знаете, немецким владеете без акцента, группу выводите из окружения без единой царапины, следы заметать мастер… Мимикрия у вас на высшем уровне — то есть отсутствует напрочь, — чиркнув спичкой и озарив в полумраке свое давно не бритое лицо, он глубоко и не без удовольствия затянулся, выпуская дым через рот и обе ноздри. — Владея таким набором специфических для разведчика международного уровня инструментов, вы сейчас с совершенно глупым видом сидите и пытаетесь решить задачку для первого класса спецшколы внешней разведки: а не устроили ли Червонец с Крюком провокацию, проверяя будущего подельника на пригодность к предстоящей делюге?

Затянувшись еще раз, он добавил:

— И при этом держите в правом кармане своей тужурки «браунинг», умыкнутый у убиенного Гуся, полагая, что я об этом не догадываюсь.

Наступила очередь удивляться Корсаку. Это откровение на многое открывало ему глаза, хотя и не полностью — так, вприщур.

— Дважды за время нашего знакомства я останавливал гнев Червонца, направленный на вас. Но вы и этого не заметили, — продолжал Весников-Крюк. — А однажды вы меня здорово напугали. В кинотеатре «Рассвет», когда передали записку старику с маслеными глазами. Записку эту вы писали химическим карандашом в туалете нашей первой квартиры. Там, в туалете, помимо карандаша, лежала тетрадка с конспектами по физике. Видимо, перед тем, как стать малиной Святого, квартира на Лебяжьей канавке принадлежала какому-то ученому. А кто еще мог жить в такой квартире, правда? Когда я посетил туалет сразу после вас, то заметил, что карандаш на полочке лежит не на своем месте. «Интересно, — подумал я, — кому же это мог понадобиться карандаш? Уж не Сверлу ли с его двумя классами?» Взяв тетрадку, я тем же карандашом стал водить по ее поверхности и очень скоро прочитал записку, адресованную некоему Шелестову. В ней шла речь об адресе и какой-то трости. Записку я уничтожил и стал ждать, когда вы начнете создавать условия для ее безопасной передачи адресату. Ваш разговор на кухне с Червонцем убедил меня в том, что, помимо умения выползать из геенны огненной, у вас все в порядке и по части холодной психологии. Так мы оказались в кино. Там вы и передали записку Шелестову через лицо, которое долго и упорно вычисляли в толпе… И после этого вы по-прежнему будете мне не доверять? Вы еще три дня назад должны были быть мертвы. Вместо этого стали носителем ценной информации о нападении на грузовик с почти миллиардом рублей. Так кто я на самом деле после этого, по-вашему, убийца и матерый преступник Крюк или сотрудник уголовного розыска Весников?

У Ярослава давно пересохло во рту. Истина открывалась перед ним во всем своем великолепии и ужасе одновременно.

— Если вы… тот, за кого себя выдаете, — заговорил он, — то есть человек чести и совести, тогда почему вы отказываетесь спасти мою жену и сына?

— Разве я так говорил? Разве я хотя бы словом натолкнул вас на эту мысль?

— Тогда почему мы здесь?! — Нутро Ярослава окатило ледяной волной. — Почему мы не идем им на помощь?