Сергей Алтынов - Ангелы во брони Страница 30

– Да, да… – отозвался Угорь, и Каляев отметил, что у Сторожева немного изменился голос.

«Нервничает-таки, змеюка морская!» – мысленно позлорадствовал Александр Геннадьевич.

– Стрелять будем? – спросил Угорь.

– А почему нет?

Этот вопрос задал появившийся в комнате Генрих. В руках у него был пистолет с коротким стволом и длинным глушителем. Альфред Степанович хотел было что-то возразить, но Генрих, ни слова не говоря, вскинул оружие и трижды выстрелил в их общего с Каляевым патрона. Рубашка Сторожева буквально взорвалась в нескольких местах бурыми вспышками. Вскрикнуть Угорь не успел, свалился на ковер, заливая его темно-бурой, почти черной кровью.

– Почему нет? – переспросил неизвестно кого Генрих, направив пистолет на ошарашенного Каляева. – Ну-ка, генерал, проверьте пульс у внезапно усопшего.

Каляеву не оставалось ничего иного, как приблизиться к Альфреду Степановичу, пощупать пульс. Раны на теле слегка дымились. На всякий случай Каляев ощупал тело, точно надеялся, что под тоненькой рубашкой может находиться бронежилет и специальные насадки, с помощью которых в кино изображают раненых, истекающих кровью людей. Однако, «киношный человек» Генрих снабжать своего патрона такими насадками не посчитал нужным.

– Вы решили инсценировать смерть господина Сторожева, а я решил – чего мелочиться? – улыбнулся своими аккуратными усиками Генрих. – Все равно это когда-нибудь нужно было сделать… Или вы так не считаете?

– Браво, Генрих, – только и смог произнести Александр Геннадьевич.

– Вот видите, какое удачное стечение обстоятельств! Тем более, под Угря стали серьезно копать… Зато теперь управление бизнесом в наших с вами руках, генерал. Кстати говоря – этот пистолет ваш. – Генрих быстрым движением открутил глушитель, и Каляев только сейчас заметил, что на руках у «мясника» тонкие телесного цвета перчатки, не оставляющие ни малейших следов. – Ну, мои ребята у вас его изъяли, перед беседой с покойным…

При этих словах Генрих вновь усмехнулся.

– Так что теперь мы с вами партнеры! Деловые, по жизни! – подвел окончательный итог бывший трюкач. – А пистолет у меня побудет. Некоторое время, Александр Геннадьевич, вы уж не взыщите! Зато тележурналисты в ближайших новостях дадут абсолютно правдивое сообщение.

На последнюю фразу Генриха возразить было нечего.

7

– Как вас зовут?

– Это имеет значение?

– Ну, мы как-никак товарищи по несчастью, оба в плену у каких-то страшных, безжалостных людей.

– Меня зовут Любовь Николаевна. Прошу обращаться на «вы».

«Товарищ по несчастью» приближался к Любе все теснее и теснее. Болезненно худой, небритый, одетый в линялую футболку – он был явно не в ее вкусе. Ко всему прочему излишне говорливый. То, что их заперли в одной комнате, было досадным стечением обстоятельств.

– Очень хорошо, Любовь Николаевна. А меня вы не узнаете? – осведомился «товарищ по несчастью».

Люба в который раз оглядела мужчину. В качестве подследственного он ей не встречался, это абсолютно точно. В качестве сослуживца тем более. Кто-то из адвокатских? Нет, ни в коем случае! Родственник кого-то из подследственных?

– Ну разве вы ни разу не слышали моих песен? – уточнил «товарищ».

– Нет, – покачала головой Люба. – Я, знаете ли, попсой не увлекаюсь.

– Тогда разрешите представиться – Туберкулез! – «Товарищ» по-театральному поклонился, вытянулся по стойке «смирно» и даже шаркнул ножкой.

– Что? – не поняла Люба.

– Певец Туберкулез, сокращенно Туб. Для вас, уважаемая, просто Миша.

– Миша Туб. – Люба невольно усмехнулась. – И что вы поете?

– Я пою… Пою строго об определенных вещах – о неразделенной любви, душевных метаниях, поисках параллельных пространств, морской романтике, птичьем гриппе, казаках, борьбе интеллигенции со звуковым барьером, Годзилле, Борисе Борисовиче, третьей улице Строителей и тараканах. И более ни о чем другом!

– Очень интересно! – отозвалась Люба.

– Но, к сожалению, моей самой популярной песней являются дурацкие куплеты, которые я сочинил в ранней юности. Помните:

У меня была подруга, я ее любил.

Она перднула в постели, я ее убил.

– Ужасно, правда? – тут же переспросил Туб, не дав Любе опомниться.

Надо сказать, что даже банальнейшая пошлость звучала из уст певца элегантно, с какой-то оригинальной, не лишенной обаяния интонацией. Видимо, за счет этого Туб и снискал в свое время широкую популярность.

– Видимо, что-то автобиографическое? – улыбнулась Люба.

Улыбка получилась отчасти брезгливой. Подобное «творчество» женщину никогда не трогало.

– Ну вот, поставленная цель мною достигнута, вы уже смеетесь! – со сдержанным торжеством в голосе сказал Туб. – А теперь столь же весело выполняйте то, что я вам скажу.

Голос Туба при этом совсем не изменился.

– Если, конечно, хотите отсюда выбраться! – добавил он и быстрым движением разорвал правую штанину своих брюк.

И тут же извлек тоненький металлический предмет, похожий на линейку. Следующим быстрым движением Туб с помощью тоненькой линейки вырезал оконное стекло.

– Третий этаж, потолки высоченные, – прокомментировал ситуацию Туб, кивнув на лишенное стекла окно. – Плюс ветер. Эти придурки забыли меня обыскать, но сквозняк могут заметить. Лазать по стенке умеете?

При этих словах из той же разорванной штанины Миша Туб извлек небольшой моток веревки.

– Спецснаряжение, – пояснил он. – Выдерживает около ста килограммов. В вас ведь, Любовь Николаевна, немного меньше? Полезете первая!

В иной ситуации Люба могла и обидеться, ответить соответствующими словами. Не сто в ней и даже не восемьдесят пять, это даже слабовидящему заметно. Тем не менее приказ худого небритого Миши обсуждать она не стала.

Молчаливое ожидание затягивалось. Никаких событий не происходило, телефоны молчали, телевизионных новостей также не было; чтобы окончательно не впасть в тоску, Максим начал потихоньку жонглировать разными предметами. Делал он это на редкость ловко – на плечо и на голову он поставил по стакану и начал подбрасывать серебряные чайные ложки. Периодически он ловил одну из ложек плечом или головой, таким образом, что стаканы лишь слегка дрожали, и ложка неизменно оказывалась в одном из них. Как только обе ложки оказались в стаканах, Максим начал жонглировать стаканами и ложками одновременно. Затем один стакан вновь оказался у Максима на голове, второй на плече, ложка вновь была поймана «плечевым» стаканом, Максим собирался поймать последнюю ложку, но вдруг Николай, до этого спокойно наблюдавший номер своего бывшего рядового, сделал молниеносное движение, выбросил ногу в сторону Максимовой головы, сбил таким образом ложку, почти приземлившуюся в стакан. И тут же поймал ее в собственный третий стакан, который до этого держал в руках, отхлебывая из него минеральную воду.

– Вам обоим в цирк надо было, – пару раз хлопнув в ладоши, дал комментарий Руслан.

– И тебе тоже. Третьим, – кивнул Водорезов.

– Может быть.

– Цирка нам в ближайшее время хватит, – усмехнулся Максим.

– А ты резких движений больше не делай… Иначе пристрелить тебя придется, циркач-командир, – мило улыбнулся Руслан.

Генрих не торопился расставаться с оружием, вещал же при этом следующее:

– Вокруг Угря сжимается кольцо. Ты сам, Александр Геннадьевич, это понимаешь. Он ведь нервничал последние дни. Морда вся так ходуном и ходила. Что мы имеем теперь? Труп Угря, на который повесят всех собак и, таким образом, успокоятся. Твой приятель – мент Яковлев первый заткнется.

– Не знаю, не знаю…

– А я знаю! Рубим все концы и становимся во главе. Всего этого концерна… Или картеля?!

Пояснять разницу между концерном и картелем Каляев не стал, хотя и мог.

– Ты знаешь, что сейчас в областном СИЗО творится? – спросил Генрих.

– По радио в машине слышал, – кивнул Каляев.

– Ты по радио, а мне верный человек из СИЗО позвонил… Без подробностей, одним словом – Руслан, Кизил этот перезрелый, схарчил Угря, как селедку. Его подруга интересную информацию о Степаныче ментам скинула. Так что ждем ментов! Так ты со мной или нет, генерал? Как у нас Степаныч должен погибнуть? Случайно или при задержании? Твои соображения?

С ответными словами Каляев не спешил. Мерзавец и мясник Геня рвал подметки на ходу, даром генерал считал его тупым каратистом-исполнителем. А у того «верные люди» в ментовке имеются! Каляев не верил Генриху. Более того, сейчас этот мясник-трюкач казался ему куда опаснее Угря. Тому было очень простое объяснение – изворотливый хитроумный Угорь лежал холодным трупом, Генрих примерял на себя мантию будущего короля «трансплантологического бизнеса». «А я всегда за тех, кто побеждает…» – очень невесело процитировал себе Каляев слова песенки из популярного мюзикла. В том, что Генрих при удобной ситуации точно так же избавится и от него, генерал не сомневался.