Леший в погонах - Александр Александрович Тамоников Страница 30

Минут десять Ольга вела самолет над дорогой, а потом, когда впереди зачернел лес, когда дорога вдруг стала резко поворачивать в сторону, биплан взмыл вверх и снова полетел над лесом. Больше прожекторов не было. Но зато чувствовался запах дыма, горевшей резины. Коган прислушался к машине и понял, что двигатель работает неровно, да и сам самолет стал каким-то неустойчивым. Странно, об этой машине говорят, что она удивительно послушна и надежна, что летать на ней может даже пилот с минимальным опытом, что машина сама себя держит в воздухе, что ее невозможно, например, свалить в штопор. Но, что бы там ни говорили, машина летела неровно, а Ольга как-то странно клонила голову вперед.

Коган стал звать молодую женщину по переговорному устройству, но она не отвечала. Или не могла, или не слышала своего пассажира. Коган хотел было уже отстегнуть ремни и дотянуться до летчицы, похлопать ее по плечу. Самолет стал описывать круги над лесом, не снижаясь и не поднимаясь. Коган напряженно ждал. А потом самолет пошел на посадку. Еле заметный прогал среди деревьев, узкая полоса безлесного участка, обильно поросшего кустарником. Да там на мотоцикле не проехать, не то что на самолете с крыльями пробиться! Но У-2 шел вниз, и Коган пригнулся в кабине, закрыл голову скрещенными руками и стал ждать. Чего? Удара, треска фанеры, грохота, удара снизу, взрывов.

Удар был такой силы, что у Когана лязгнули зубы и что-то хрустнуло в области шеи. Он сразу же выпрямился, вцепившись в края кабины. Спереди на него неслись кусты и деревья. Возможно, темнота леса как-то искажала настоящую картину происходившего, но ему показалось, что самолет вот-вот врежется в стену леса. Надо зажмуриться, наклониться, закрыть голову, но он упрямо смотрел на лес. Самолет подскакивал и снова касался колесами земли. Удары снизу следовали один за другим. «Пни, – догадался Коган, – еще один такой удар, и мы перевернемся». Но самолет вдруг резко повернул влево, стал двигаться по кругу, и мотор сразу же заглох. Последний удар спереди едва не заставил легкий самолет опрокинуться, ткнувшись носом в землю, но все обошлось. Приподняв хвост от удара, самолет на миг повис в таком положении в воздухе, а потом снова приземлился на все колеса. Все!

Коган некоторое время сидел, с восторгом ощущая, что он жив, что ничего не сломал себе, что самолет приземлился и какая Оля молодец, что справилась со своей машиной. Но тут же в душе поднялся страх. А как там Оля, почему она сидит и не шевелится? Ломая ногти, стараясь расстегнуть замки ремней, Коган наконец встал в кабине в полный рост, поспешно перекинул ногу через борт кабины и выбрался на плоскость. Он чуть не упал на влажном от росы крыле, все же удержался. Он увидел запрокинутое бледное лицо летчицы и стиснутые губы.

– Оля! Очнись, Оля! – Коган стал трясти за плечо женщину, но она не подавала признаков жизни.

Расстегнув летный шлемофон, он стащил его с головы Ольги, стал похлопывать ее по щекам, гладить по волосам, а потом, расстегнув верхнюю часть комбинезона, нашел пальцами на шее пульс. Он был, но только слабый, почти нитевидный. Однако женщина была жива. Снова мучения с застежками ремней, а потом Коган стал вытягивать раненую из кабины. Восхищаться прекрасными формами женщины со стороны – дело, конечно, приятное. Но снять такую женщину с самолета и уложить на землю, да еще не навредив ей, непросто. Коган попытался приподнять ее тело, перевалить через борт открытой кабины, но Ольга вдруг страшно застонала и открыла глаза.

– Нет, не надо! – застонала она, вцепившись в руку Когана.

И тут он увидел на ее пальцах кровь. Молодая женщина дышала прерывисто, она с хрипом пыталась что-то прошептать. Коган попытался снова вытащить ее из кабины, начал уговаривать потерпеть, но Ольга вцепилась в его руку. Оперативник увидел женские глаза так близко, в них было столько мольбы и боли, что он оставил свои попытки вытащить ее из самолета. И раненая летчица сразу успокоилась. Наверное, ей только это и было нужно. Ольга отпустила рукав куртки Бориса и посмотрела ему в глаза. В женских глазах было столько страдания, но не физического, а душевного. Она понимала, что умирает, умирает вдали от дома, от своих подруг. И она стала шептать, прикоснувшись окровавленными пальцами к щеке Когана.

– Товарищ майор, вы мне пообещайте, пообещай мне, Боря, что семью мою найдешь и расскажешь все… – И тут ее голос окреп, и летчица заговорила громче, горячее, как будто собрала в себе остатки сил для этого: – Нет, ты только не говори, что я в лесу… в тылу врага… Пусть не знают… Пусть верят, что без вести пропала, надеются…

– Ты что, Оля? – улыбнулся Коган, сжав пальцы молодой женщины и прижимая их то к своей щеке, то к своим губам. – Что ты, глупенькая! Я тебя вытащу, отнесу к людям…

– Нет, не надо… – прошептала женщина и чуть качнула головой.

– Почему это не надо, – стал горячо возражать Коган, – тут в деревнях такие старушки есть, что любого хворого травами поднимут, а уж…

– Не надо говорить, что без вести, – тихо уточнила Ольга. – Они же жить должны, а не страдать до конца века. Пусть женится, пусть новую мамку найдет и будет счастлив… так будет лучше…

Коган снова сжал ее пальцы, целовал их и шептал, что она говорит глупости, что не о том думает. Да и как это самый дорогой на свете человек вдруг перестанет ждать, поверит. Ведь так не бывает. И она тоже должна верить и стремиться жить. Потому что человек жив столько, сколько он стремится жить, пока у него есть цель. Борис говорил долго, а потом как-то сразу понял, что смотрит он уже в мертвые глаза. Что Ольга его уже не слышит. Она не дышит, а рука ее безвольная, как у тряпичной куклы.

Борис застонал, прижимая руку мертвой летчицы к лицу. Как же так, почему такие красивые, добрые, любящие женщины гибнут! Как страшно устроен этот мир. И нельзя винить мужчин в том, что они пустили их на войну, не защитили, не закрыли собой. Нет, просто русские женщины не