Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 38

«Паккард» уперся никелированным бампером в ворота пакгауза 18-С. Кули в куцых клешах и широкой куртке, рас­пахнутой на груди, всмотрелся, наклонившись к ветровому стеклу. Ворота распахнули четверо, с явной натугой передви­гая ржавые створки. Не часто, видно, их открывали... Проехав несколько метров, машина снова уперлась в преграду — гоф­рированный экран с огромной надписью на китайском и французском: «Опасно для жизни! Ждать разрешения! Вы­соковольтные установки!».

Ворота снова закрыли, и упал мрак. Нго включил фары.

— Выходим, — сказал Клео.

Взвыл электромотор. Экран потянулся вверх.

Несколько десятков керосиновых ламп едва освещали пу­стой ангар, в середине которого за длинным столом человек двадцать возились с какими-то тряпками. На досках матово поблескивали ровные желтоватые бруски. Стоял приторно- гнилостный запах то ли пальмового масла, то ли гниющих крабов.

—   Фу, вонь... Чем это так неприятно пахнет? — капризно сказала Рене.

—   Лучший запах в мире, мадам, — ответил Нго.

Бруно взял со стола брусок, который потянул ладонь вниз. Поднес к коптилке. В квадратной вдавленности стояло обозначение «Р4883». Австралийское золото!

—     Слитки этого разряда называются «путешествующи­ми», — сказал Нго. — Не подумайте чего... Золото отличной пробы и действительно разлито австралийским казначейст­вом. Любой банк мира безоговорочно примет и не спросит об источнике. Он указан... Три тысячи унций раскладывают­ся по особым кармашкам в одну куртку. Куртки надеваются на тело, под одежду. Выстирать не всегда успеваем, потому и запах... Мы его ценим. Европеец-таможенник воротит нос от азиатского грязнули.

—    Какой нежный и ласковый, — сказала Рене, поглажи­вая слиток.

На другом краю стола в распоротые канистры из-под горючего паковали пачки стянутых крест-накрест бамбуко­вым лыком красных банкнот с изображением лаосского ко­роля. Человек в специальной выгородке, чтобы скрывать фейерверки сыпавшихся из-под сварочного пистолета искр, сшивал подававшиеся заготовки.

Вот где шла настоящая жизнь! Не на пирсах, где по тра­пам тащатся на «Пастер» искалеченные вояки, одурманен­ные разговорами о величии Франции, обобранные собствен­ными командирами. Слава всевышнему и китайским богам, что ему, Бруно, повезло с иным выходом из грязной войны. Нет, не встанет он в затылок последнему в очереди, тянущей­ся на борт пакетбота... Придет день, и он прокатит Рене на «паккарде». С вышколенным шофером. Его место здесь, в Азии. С Востока он не уедет. Если суждено выпасть из его мертвеющих рук когда -нибудь большим деньгам, таким большим, что их хватит многим его потомкам, пусть про­изойдет это тут, в Сайгоне.

Кули, набивавший подкладку куртки слитками, сказал соседу, возившемуся с пачками лаосских денег:

—     Посмотри, Сы, как одеваются бабы у заморских чер­тей... Будто на ней ничего нет.

Сун Юй, по привычке державшаяся в тени, в отдалении от мужа, прислушалась.

—     Ха, это что, — ответил Сы. — С моей стороны стола дьяволица вообще похожа на черепаху без панциря...

—   Ты! — сказала ему Сун Юй вполголоса. —  Заткни про­тухший рот.

Нго никогда и ничего не упускал из виду в таких местах.

—    Этого человека зовут Сы Фэн, госпожа Сун Юй, — ска­зал он. — Принят месяц назад. Переплыл с материка на пло­ту из пинг-понговых шариков. Перевез заодно оттуда две тысячи шестьсот унций. Гарантии абсолютно надежные, проверено. Здесь никого не знает, поэтому полезен...

—     Сы? — спросил Клео Сурапато. Он поднял коптилку к лицу упаковщика. Молодое. Парню от силы лет двадцать. — Редкое имя... Кто твой отец?

—   Мой отец Сы, господин.

—    И все?

—   Он Сы. Служил в армии красных. Скончался от старо­сти и ран. Он ненавидел красных. Поддерживал связь с людь­ми уважаемого господина Нго в Кантоне. Ведь так, господин Нго? Подтвердите, прошу вас....

—    Что ты еще знаешь о своем отце... Сы? Не вспоминал ли он о путешествии в страну таджиков, когда красные при­шли в Пекин?

—    Господин Нго, я должен отвечать этому человеку?

—    Ответь этому человеку. Я хотел бы послушать тоже.

Бруно заметил — у китайцев случилось непредвиденное. Он зашел так, чтобы Рене оказалась за его спиной.

—   В чем дело, Клео? — окликнул он партнера.

—    Помнится, отец что-то говорил о долгом и неудачном походе в западном направлении... Кажется, за золотом, гос­подин, — сказал спокойно Сы. — Деталей не знаю... Он меч­тал, чтобы я занимался тем, чем он хотел раньше... то есть перевозкой золота. Вот и все. А что?

—     Свободен, — сказал Клео. И по-французски Бруно: — Этот паренек вел себя непочтительно и принес извинения.

К «паккарду» Клео и Сун Юй шли последними, тихо об­менявшись несколькими словами. Бруно почти натолкнул­ся в полумраке на Нго, остановившегося вместе с Рене, и вздрогнул.

—     Ваш тесть, господин Доуви, — сказал тихо Нго, — мо­жет подняться завтра на борт «Пастера» и предъявить вот этот коносамент на груз золота, который прибыл из Марсе­ля, лично капитану. Его превосходительство генерал де Шомон-Гитри получит груз незамедлительно и отвезет его ди­ректору сайгонского отделения «Индокитайского банка». Вне сомнения, охрана у него будет. Не так ли? Документы о сделке на удобрения с «Туссен Тор» к тому времени туда доставят. Чек на одиннадцать миллионов долларов я буду ждать послезавтра утром. Договорились?

—              Действительно, — сказал Бруно, старясь казаться как можно спокойным, — дожидаться, пока обернутся корси­канские деньги...

—    Только терять время, — закончил Клео. — Пусть это будет параллельная сделка.

Это значило, что золото в нательных куртках кули, кото­рые понесут завтра утром чемоданы полковника Беллона на борт пакетбота, вернется в сейф «Индокитайского банка».

—    Поздравляю с вашим треугольным флагом, — сказал Нго. — Кажется, мы излишне долго не решались вступать в более тесное сотрудничество, господин Доуви.

В кантонском землячестве это означало, что Бруно Ляба­сти получал самостоятельность, феодальную территорию, на которой в полном праве обирать кого и сколько хочет, нанимать и выгонять подчиненных, платить им или нет. Территорию на стыке двух королевств. Гибнущего француз­ского и вечного, неизменного и непоколебимого кантонских триад. Узы Бруно с триадами могла отныне разорвать только его собственная смерть.

Тридцать лет спустя Бруно, превращая в пепел свое про­шлое, поджидал Клео, который теперь, наверное, отдал бы девять десятых состояния, чтобы вернуться назад, в тот день в Сайгонском порту и в пакгауз 18-С. Чтобы убить чере­пашье яйцо от капитана Сы, о котором и Бруно, и Клео и думать-то забыли через минуту, как увидели...

Когда Бруно открыл дверь, за его спиной в комнате полы­хал бумажный пожар, а за бумажным в просторном окне другой — тысячи судовых огней на рейде.

Какое-то время они оба молча постояли у окна, в котором теперь отражались их лица.

—  Сегодня в гостинице, когда я возил отца к травнику, на меня выскочили Бамбуковые братья, эти... из банды «Бамбу­ковый сад», — сказал Клео медленно.

—   У тебя с ними или у них с тобой счеты?

—   Назвали одного. Капитана Сы...

—   Что за личность?

—    Длинная история. Человек долго гонялся за отцом в сорок девятом, пытался вырвать золото, которое и нам-то не принадлежало еще... Думаю, что это кто-то из его потомков или людей, которым он передал сведения.

—      Вымогательство с использованием сведений такой давности?!

—   Самое грубое и прямое. Не остановятся.

—   Успокойся...

—   Легко советовать.

Бруно вычистил трубку в пепельницу, спрятал ее в зам­шевый мешочек. Набил новую из пачки «Боркумского уте­са». Поворошил кочергой догоравшие бумаги. Пламя вспых­нуло ярче.

—    Мне советовать легко, — сказал он. — Завтра или по­слезавтра я начинаю атаку, крупномасштабную, на тех, кто восстает против власти Круга в «Бамбуковом саду». С целью их уничтожения. Первый залп сделает пресса. Остальные будут страшнее... Успокойся.