Михаил Серегин - Пациент мафии Страница 41

Чтобы он не вычислил меня раньше времени, я прибегнул к простейшей маскировке – натянул на лицо марлевую маску. Я надеялся, что в белом халате, шапочке и маске меня будет невозможно опознать. Зайдя в палату, я нарочито невразумительной скороговоркой спросил у сестры лист анализов и с весьма деловым видом принялся его изучать, искоса бросая на пациента профессиональные взгляды. Мой озабоченный вид, невнятная речь и нехитрая маскировка привели медсестру в некоторое смущение, тем более что больного вел не я.

– Вы не захворали, Владимир Сергеевич? – поинтересовалась она осторожно.

После этого я понял, что мой дерзкий план по изоляции боксера имеет существенные недоработки. Во-первых, никто не старался сохранить мое инкогнито – как бы ни был туп мой противник, слыша слишком часто знакомое имя, он сумеет сопоставить некоторые факты. Что из этого получится, можно было только гадать. Во-вторых, уже с первого взгляда становилось ясно, что коллега Щербаков переоценил тяжесть состояния этого драчуна. Он был, конечно, еще слаб и одурманен препаратами, но я чувствовал, что через день-два боксер будет как огурчик. Видимо, его мозг был не слишком чувствителен к сотрясениям. Придя в норму, он немедленно потребует выписки. То, что он жертва криминальной травмы, ничего не меняет – он попросту откажется предъявлять претензии, и милиция с удовольствием закроет дело.

Когда же боксер выпишется из больницы, неприятностей хватит на всех. Мне же придется надеяться исключительно на себя, потому что, обратись я в правоохранительные органы, любые мои показания будут выглядеть так двусмысленно и экзотично, что, пожалуй, меня первого же и заключат под стражу.

Все это промелькнуло в моей голове, пока я делал вид, будто изучаю анализы. В результате я не придумал ничего лучше, как поспешно покинуть палату, оставив медсестру уже в полном недоумении.

Выйдя в коридор, я нос к носу столкнулся с нянечкой Любовью Михайловной. Она мне показалась несколько растерянной и даже испуганной.

– Вы что-то хотели? – резко спросил я ее.

– Да нет, ничего, – ответила она и поспешно затопала к лестнице.

Я спустился вниз покурить. Меня раздражало все – и ситуация, и мое необдуманное поведение, и эта женщина, которая, как мне казалось, стала слишком часто попадаться на моем пути. Закурив, я постарался взять себя в руки и успокоить тем, что у меня просто расшатались нервы.

Еще раз я увидел боксера, когда его на каталке перевозили в другое отделение. На его сумрачном лице было написано выражение глубочайшей досады. Мне показалось, что он с трудом сдерживается, чтобы не разогнать суетящийся вокруг него персонал. Я понял, что моя спортивная форма еще весьма далека от совершенства – сломай я боксеру челюсть, мое положение было бы сейчас гораздо выигрышнее. Но у него оказались железобетонные кости.

Так или иначе, события опять выходили из-под контроля. Небольшая победа тут же оборачивалась новым поражением. Я запутывался все больше и не находил выхода. Добытая с такими приключениями информация уже не вызывала у меня энтузиазма. Я не совсем представлял, что мне с ней делать.

А ведь сначала казалось – стоит мне выяснить местоположение бандитской штаб-квартиры, и все решится само собой. Теперь же у меня не было абсолютно никакой уверенности, что зловещий особняк возле леса, красочно описанный Кириллом Андреевичем, является предметом моих поисков. Начать с того, что редактор мог попросту выдумать этот особняк. Затем, этот особняк может быть в тех местах не один. Даже отыскав нужный дом, нужно еще суметь в него проникнуть. У меня нет навыков диверсионной работы. Я никогда не проникал на закрытые объекты. Можно, конечно, положиться, как обычно, на случай, но, даже в случае благополучного проникновения, кто может гарантировать, что Казарина находится именно в этом доме? Склоняться к мысли, что придется делиться информацией со спецслужбами. Действовать наобум не хотелось по тем же причинам, по каким я воздерживался от обращения в прокуратуру. Значит, нужно было выйти на компетентного человека через хороших знакомых, которые заранее могли бы отрекомендовать меня как добропорядочного и законопослушного гражданина.

Я перебирал в памяти своих знакомых и убеждался, что те из них, кто может подтвердить мою репутацию, не имеют никаких связей со спецслужбами, а те, кто имеет такие связи, никогда в жизни не замолвят за меня ни словечка. Я уже совсем отчаялся разрешить это противоречие, но тут на помощь мне, как всегда, пришел случай.

Это произошло во второй половине дня, когда жаркий свет солнца в окнах вдруг сменился резким сумраком и угрюмые тучи затянули небосвод. Поднялся ветер – он раскачивал верхушки старых деревьев и через раскрытые форточки наполнил помещения влажной прохладой.

– Метеоцентр обещал ливневые дожди! – важно кивнула старшая медсестра нашего отделения Ольга Петровна, глядя в окно. У нее был такой вид, будто метеоцентр работал по ее подсказке.

Я не успел никак отреагировать на это замечание, потому что в приемный покой потребовали реаниматолога. Пришлось немедленно отправиться туда, гадая, что на этот раз подбросила судьба. Когда я появился в приемном, выяснилось, что больной еще не поступил. Распоряжение насчет реаниматолога было передано по рации врачом, дежурившим на «Скорой», – пациент, таким образом, находился еще в пути.

Присев на кушетку, я поинтересовался у врача приемного отделения, что за больной должен поступить.

– Я так понял, там передозировка! – прогудел в ответ коллега Иванов, жизнерадостный, румяный здоровяк. – Молодняк какой-то! Дело обычное… Но ты же знаешь Четыкина! У него все случаи исключительные, ему нужно, чтобы его всей больницей у ворот встречали!..

Четыкина я знал. Он работал на «Скорой» уже много лет, звезд с неба не хватал, но был страшным педантом. Все свои действия он подстраховывал предварительными звонками, справками и консилиумами. Когда поводов подстраховаться не было, он высасывал их из пальца. Зато он был неуязвим, как терминатор.

Его поведение часто вызывало досаду и насмешки, на которые он не реагировал. Взгляд его бесцветных рыбьих глаз неизменно оставался спокоен и холоден. На некрасивом лице, усыпанном мелкими шрамиками от старых угрей, не двигался ни один мускул. Четыкин выслушивал все и просто отворачивался. Он не нуждался в общении. Он был очень замкнутым человеком.

Мне он тоже не очень-то нравился, и я даже не пытался вступать с ним в контакт, хотя иногда нам приходилось работать в одной смене. Почему-то инстинктивно я даже побаивался его – эта бугристая кожа на щеках, неподвижные глаза и размеренный, без эмоций голос производили отталкивающее впечатление. Было в них что-то нечеловеческое. Разумом я понимал, что мое мнение грешит беспардонным субъективизмом, но ничего поделать с собой не мог.

Больного вкатили в приемный покой на носилках. Он был в коме, дыхание осуществлялось через аппарат ИВЛ. Сосредоточенный, неприступный Четыкин размеренно продиктовал мне свои выводы, глядя куда-то поверх моей головы.

Я посмотрел на больного. Это был молодой парень лет двадцати в бесформенной черной майке и широченных шортах, из которых торчали длинные голенастые ноги. На локтевых сгибах явственно просматривались следы от многочисленных уколов. У парня была короткая, почти нулевая стрижка, серьга в ухе и неприятное прыщавое лицо, агрессивные черты которого не могла до конца смягчить даже витавшая над ним смерть.

У него отсутствовало самостоятельное дыхание, отмечался упадок сердечной деятельности и падало давление.

– Давайте его в палату, на капельницу, быстро! – скомандовал я санитарам и направился в отделение.

Четыкин деликатно придержал меня за локоть и с каким-то непонятным значением произнес, кивая куда-то за спину:

– Родитель тут его! Ты побеседуй потом…

Я нетерпеливо кивнул и коротко обернулся, мельком различив в тени коридора потерянную фигуру мужчины средних лет в стандартном темном костюме. В этот момент он был мне неинтересен, и я тут же забыл о нем.

Молодой наркоман под капельницей довольно скоро пришел в себя. Обычно, если удается вовремя наладить дыхание, такие случаи кончаются благополучно – до следующего раза. Постоянно повышая дозу, ловцы кайфа неизбежно добираются до того порога, когда наркотик отключает дыхательный центр. И тогда уже – как повезет. Во всяком случае, по нашему клиенту колокол еще не прозвонил. Сегодня, так сказать, был его день.

Когда состояние молодого человека уже не внушало опасений, мне передали, что меня просят зайти в комнату для посетителей. Я сразу вспомнил Четыкина и поникшую фигуру в коридоре. Объясняться с родителями наркоманов зачастую тяжелая задача – почему-то многие из них предпочитают отрицать очевидное и с большой запальчивостью пытаются доказать, какое чудо их ребенок и какой целомудренный образ жизни он ведет. В результате выясняется, что ты чуть ли не единственный виновник того плачевного состояния, в котором оказался чудо-ребенок, а такой парадокс разрешить очень трудно.