Андрей Таманцев - Рука Москвы Страница 43

Он вновь погрузился в созерцание панорамы порта, а на самом деле проследил за отражением какой-то фигуры в стекле.

— Надо же, — сообщил он. — Я ошибся. В наружке не четыре человека, а шесть.

— Кто может за вами следить?

— За мной? Не уверен, что следят за мной. За мной — постольку-поскольку. Следят за тобой. И это значит, что ты на самом нерве интриги. Так что делай выводы. И очень внимательно присматривайся к тому, что происходит вокруг тебя. А теперь давай договоримся о схеме связи и разбежимся. На Балтику я уже насмотрелся. На первое время хватит. Перед отъездом посмотрю еще. Если, конечно, отъезду ничего не помешает.

— Где вы остановились?

— Пока нигде. Найду какой-нибудь пансионат. Лучше бы, конечно, в гостинице «Виру», рядом с вами, но это не соответствует моему статусу небогатого российского туриста.

— Почему бы вам не остановиться у нас? — предложил я. — Скажем, в роли моего дяди. А что? Дядя Костя. Приехал на несколько дней посмотреть Таллин. Томас не будет возражать. Места хватит. И никаких проблем со связью.

— Хорошая идея, — подумав, одобрил Голубков. — Очень хорошая.

— В ней есть одно «но», — предупредил я. — Если следят за мной, вас могут вычислить. Контакт.

— Обязательно вычислят, — согласился он. — Этим идея и хороша. Пусть вычислят. Пусть узнают, кто я. Это их напряжет. А когда напряг, возрастает вероятность ошибок.

— Вы подставляетесь.

Он лишь пожал плечами, как бы отмахиваясь от вопроса настолько пустого, что на него и отвечать не стоит. И только тут я заметил, какие у него набрякшие веки, какая тяжелая складка врезана в переносицу. Сквозь его простоватость вдруг проступил совсем другой человек, как из-под грима коверного рыжего иногда проглядывает маска трагического актера, смертельно уставшего от бесконечного фарса, в котором ему выпало играть роль.

— Сколько вам лет, Константин Дмитриевич? — спросил я.

— Дядя Костя, — поправил он. — Привыкай.

— Сколько вам лет, дядя Костя?

— На одну войну больше, чем тебе. На Афган.

И тогда я задал вопрос, который, возможно, задавать не следовало:

— Зачем вам все это нужно? Мы влезли в это дело по дурости, и теперь уже придется идти до конца. А вам-то это зачем? Если хотите, можете не отвечать, — добавил я.

— Почему? Отвечу, — сказал генерал Голубков. — Все очень просто, Серега. Через год моему парню идти в армию. Младшему, Саньке. Я не хочу, чтобы он воевал в Прибалтике. Я хочу, чтобы он не воевал нигде. Я за него навоевался. Мы с тобой, Серега, навоевались. Хватит.

И вдруг я понял, с чего я так завелся в посольстве и почему этот завод не отпускает меня даже сейчас.

Как же я ненавижу этот бульдозер, который называет себя государством. Как же я ненавижу всех этих чиновных валуев, которые от имени государства берут на себя право говорить и решать за меня. Начинать войны за меня. Вести их до победного конца. Как же я ненавижу их вдохновенную готовность оплачивать победный конец тысячами жизней. Чужих, понятное дело, чужих. Не своих.

Суки!

Перед тем, как выйти из здания морского вокзала в штормовую балтийскую ночь, Голубков напомнил:

— А Дока сегодня же вызывай. Если люди Янсена успеют убрать этих солдат, вы окажетесь на крючке, с которого не сорваться.

— Придется, — согласился я. — Хотя и досадно. Хотелось бы узнать, что там произошло.

— Узнаешь, — пообещал он.

— Вы хотите сказать, что архивное дело Альфонса Ребане нашли?

— Нашли. По словесному портрету. По совокупности признаков. Но не всех. Только четырех. Рост. Телосложение. Цвет волос. Цвет глаз.

— В деле была его подписка о сотрудничестве с НКВД?

— Да, была.

— Так чего вы ждете? — заорал я. — Ее нужно немедленно опубликовать! Вместе со сводными данными о деятельности разведшколы. И вся Эстония будет до посинения спорить, Штирлиц Альфонс Ребане или не Штирлиц. Национал-патриоты отменят похороны. А это нам сейчас и нужно!

— Не знаю, нужно ли это делать, — проговорил Голубков. — Не уверен, Серега. Совсем не уверен.

— Почему?

— Мы искали архивное дело Альфонса Ребане среди заключенных, поступивших во внутреннюю тюрьму Лубянки в сентябре пятьдесят первого года. И найти не смогли.

— Но все же нашли?

— Да, нашли. Его привезли на Лубянку не в сентябре пятьдесят первого года. Его привезли в мае сорок пятого года. Понимаешь, что это значит?

— Нет.

— Это значит, что Альфонс Ребане не был агентом НКВД.

Глава седьмая

Допуск лиц только по списку,

утвержденному Наркомом внутренних дел СССР.

ДЕЛО 8746/45

З/к номер 12, 1908 г.р., эстонец.

Начато: 10 мая 1945 г.

Срок хранения до: вечно.

Фамилия, имя, отчество __________.

Год рождения — 1908. Место рождения — г. Таллин. Национальность — эстонец. Гражданство — гражданин СССР. Партийность — беспартийный. Социальное происхождение — из буржуазии. Образование — Высшая военная школа в Таллине.

Участие в Великой Отечественной войне — с 1941 по 1945 гг. на стороне гитлеровской Германии. Воинское звание и должность — штандартенфюрер СС, командир 20-й Эстонской дивизии СС.

Занимаемая должность до ареста — военнопленный.

Дата ареста — 9 мая 1945 г.

Доставлен во Внутреннюю Тюрьму НКВД СССР 9 мая 1945 г. в 22 час. 40 мин.

Допрос проведен заместителем начальника Первого Главного Управления НКВД СССР полковником Трофимовым в присутствии секретаря-стенографиста майора Александрова.

ВОПРОС. Моя фамилия Трофимов. Полковник Трофимов. При всех наших беседах будет присутствовать майор Александров. Он секретарь-стенографист. Все, что вы скажете, и все, что я скажу вам, будет дословно фиксироваться. Есть ли у вас жалобы на обращение с вами?

ОТВЕТ. Нет.

ВОПРОС. Есть ли у вас жалобы на условия содержания?

ОТВЕТ. У меня еще не было времени оценить условия содержания. Где я нахожусь?

ВОПРОС. В здании Наркомата внутренних дел СССР.

ОТВЕТ. В Москве?

ВОПРОС. В Москве.

ОТВЕТ. Могу я подойти к окну?

ВОПРОС. Подойдите.

ОТВЕТ. Это Москва?

ВОПРОС. Да, Москва.

ОТВЕТ. Мертвый город. Как Берлин. Не разрушен, но все равно мертвый. Сейчас шесть часов утра. Почему на улице так много людей?

ВОПРОС. Они празднуют победу. Девятое мая объявлено праздником. Днем победы. Праздник продолжается. Люди радуются победе.

ОТВЕТ. Странный праздник. Нужно радоваться концу войны. Победе радоваться нельзя.

ВОПРОС. Во все времена люди праздновали победу. Не знаю ни одного случая, чтобы праздновали поражения.

ОТВЕТ. Поэтому история так и движется. От одной катастрофы к другой. Победы пьянят, но ничему не учат. Учат поражения. Это центр Москвы?

ВОПРОС. Центр. Лубянка.

ОТВЕТ. Значит, это и есть Лубянка? А с виду — обычное учреждение. Только очень длинные коридоры. Не предполагал, что когда-нибудь изнутри увижу Лубянку.

ВОПРОС. Давайте начнем. Можете курить. Вы курите?

ОТВЕТ. Нет.

ВОПРОС. Вы понимаете, почему оказались на Лубянке?

ОТВЕТ. Понимаю. Не совсем понимаю, как я здесь оказался. Но почему — понимаю. Это значит, что вы не считаете меня мелкой сошкой. Это высокая оценка моего вклада в борьбу против коммунистов.

ВОПРОС. С сентября 1941 года до марта 1945 года вы воевали против Красной Армии в качестве командира 658-го Восточного батальона германского вермахта, а затем в качестве командира полка и командира 20-й Эстонской дивизии СС. На оккупированных немцами территориях вы проводили карательные операции, массовые расстрелы евреев, коммунистов и лиц, принимавших активное участие в деятельности советских органов. Вы признаете себя виновным в этих преступлениях?

ОТВЕТ. Не затрудняйтесь, полковник. Чтобы расстрелять меня, вам не нужны никакие формальности. Я мог бы сказать, что выполнял приказы. Но не скажу этого. Я знаю, чего вы от меня хотите. Вы этого не добьетесь. Так что лучше вам сразу меня расстрелять. Вы сделали ошибку, затеяв операцию по моему похищению. Как называются такие операции на вашем профессиональном жаргоне?

ВОПРОС. Секретное изъятие.

ОТВЕТ. Звучит канцелярски. Похищение, по-моему, романтичней. Но это дело вкуса. Так вот, секретное изъятие меня было ошибкой.

ВОПРОС. Почему вы так думаете?

ОТВЕТ. Мой ответ нужен вам для протокола?

ВОПРОС. Я хочу вас понять. Но если не хотите, можете не отвечать.

ОТВЕТ. И вы не будете ломать мне кости и загонять иголки под ногти?

ВОПРОС. Вы на Лубянке, штандартенфюрер, а не в подвалах гестапо.

ОТВЕТ. Не вижу разницы. Разница только одна. И она не в пользу Лубянки. В гестапо пытали, чтобы добиться правды. На Лубянке пытали, чтобы добиться признания вины. Чаще всего несуществующей. Не возражайте, полковник. В Эстонии внимательно следили за московскими процессами тридцатых годов. Меня потряс расстрел маршала Тухачевского. Да, потряс. Я понял, что Россия оказалась во власти дьявола.