Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 44

Он снял трубку и вызвал оператора.

—    К услугам, сэр...

—   Мне нужна Москва. Телефон в Москве...

Без ответа его перебросили к телефонисту на централь­ной Сингапура, который скороговоркой потребовал:

—   Оплата здесь, в Сингапуре? Ваш номер?

—    Это Шемякин, — сказал Бэзил дежурной стенографи­стке в газете. Голос отрикошетил где-то вдали, за Гималая­ми, морями, пустынями и географическими зонами, почти возле Кронштадтского бульвара, и вернулся.

—   Кто это? — крикнула она в ответ.

Наверное, вопрос ее отрикошетило тоже, потому что она крикнула снова:

—   Да кто это? Шемякин? Вы? Алло! Сингапур!

—     Я... Вызовите меня сразу после того, как расстанемся сейчас, гостиница «Стрэнд», номер телефона... комната 404.

Он повесил трубку. Телефон опять зазвонил.

—   Две минуты, сэр, — сказал оператор.

—   Меня сейчас вызовут из Москвы. Не прозевайте, пожа­луйста. Это из газеты.

—   Разумеется, сэр.

Когда вызывали из Москвы, платежи производились там же.

Ему пришлось бежать из-под душа, заворачиваясь в по­лотенце, к надрывавшемуся телефону.

—    Ну, теперь здравствуйте, Машенька, — сказал Бэзил. — Я по вас соскучился. Принимайте... Так... Число, собкор... Сингапурская биржа Симэкс, где ежедневный объем сделок колеблется от 6 до 8 с половиной миллиардов долларов, толь­ко что оборудована системой автоматической координации с Чикагской и Токийской. Другими словами, сфера деятель­ности межнациональных корпораций в Юго-Восточной Азии теперь связана «компьютерной цепочкой» — чутким на рыночную конъюнктуру нервом, соединившим Восток и За­пад. Символично, что первый сигнал, поданный по новой информационной линии, довольно тревожный. «Свирепое нападение доллара на азиатские валюты» — таков его смысл... О вводе новой системы связи оповестили по тради­ции, как и о всех важных новостях на бирже, ударом в коло­кол. Возможно, что он прозвонил одновременно с этим и по надеждам тех, кто полагал, что ведущие центры финансового разбоя еще не скоро доберутся до здешних мест... Свирепое нападение доллара на сегодня оказалось отбитым. Более то­го, он покатился вниз, и торжествуют японская иена и бри­танский фунт. Однако кто бы ни выиграл, ясно, что в этой части мира...

—   Здесь для вас телефонограмма, — сказала Маша, когда он закончил.

—  Давайте.

—   Шемякину. Удивлены затянувшимся ожиданием обе­щанного очерка, попытайтесь выслать и фотографии...

—   Спасибо, до свидания, — сказал в трубку Бэзил.

Шеф, просмотрев информацию о бирже, поморщится: кому в условиях планового социалистического хозяйства нужны эти «не-новости» про финансовые передряги?

Про компьютерную связь оповестила Барбара Чунг, ког­да он звонил ей из Чанги. А объем сделок назвал Севастья­нов. Бухгалтер-фанатик вывел цифру, порывшись в финан­совом приложении к «Огрейте тайме», принесенной стюардессой. Шемякин впервые в жизни видел, как его чи­тают.

—    Тут и есть главные новости, — сказал Севастьянов. — Жалко, мало понимают это...

С Барбарой Чунг Шемякин попал за общий столик в переполненном зале клуба иностранных корреспондентов в бангкокской гостинице «Дусит тхани» после своего голицынского отпуска.

Застекленный гигантский гриб — ярко освещенный клубный этаж, двадцать второй и самый верхний в высот­ке — зависал над перегруженным ползущими в пробках ма­шинами проспектом Рамы Четвертого подобно неопознан­ному летающему объекту.

Пять старичков — четыре азиатца и «фаранг» — развали­лись в креслах за столом президиума с микрофонами, между которыми янтарно отливали стаканы с пивом. Божьи оду­ванчики с пергаментными, слоновой кости лицами, если не считать заросшего бородой до воротника рубашки англичанина, вспоминали бои в джунглях с японцами в сороковых годах. Названия холмов, на которых сидели в обороне, речу­шек, в которых тонули, имена парашютистов, выбрасывае­мых с самолетов, прилетавших из Дели, экзотические марки оружия полувековой давности назывались привычно и без запинки.

— Не все, наверное, если спросить, вспомнят имена соб­ственных внуков и правнуков, а тогдашняя ерунда сидит в головах будто вколоченная, — сказала соседка. Она запусти­ла магнитофончик со спичечный коробок, да выключила.

Старички строчили по-английски, материал шел густой, очерк о ветеранах мог получиться ошарашивающий. На по­лях блокнота Бэзил набросал три вопроса самому древнему, к которому намеревался, говоря профессиональным жарго­ном, присохнуть особо в перерыве. Поэтому только помор­щился на реплику соседки, давая понять, что не до нее. Иг­рающих в журналистику бездельниц в клубе хватало.

Нечаянно он смахнул локтем со скатерти ее зажигалку. За крохотным столиком ютились-то впятером. Пришлось на­шаривать вещицу на ковре, улыбаться и бормотать извине­ния.

—   Я — Бэзил Шемякин, — назвал он себя.

—   Я — Барбара Чунг...

Теперь жалеть о неловкости не приходилось. Имя стояло под финансовыми колонками и экономическими обозрени­ями в сингапурской «Стрейтс тайме», информативными и свежими. Женщина, которая их писала, надела в этот вечер красный жакет с буфами на плечах и позолоченными литы­ми пуговицами. Длинные волосы, отдающие рыжиной, она зачесала копной на затылок, обнажив уши с крупными серь­гами. Сероватый камень в золотой треугольной рамке. Как в кольце на пальце, который щелчками пускал зажигалку вол­чком. Выпуклый лоб, коротковатый нос и глаза, разрез кото­рых, видимо, увеличили косметической операцией, выдава­ли китаянку. Манера смотреть — вперед и вниз, как бы ненароком, скользящим взглядом, но не от хитрости или враждебности, а из вежливости — подтверждала догадку.

Она протянула руку.

—   Мистер... мистер-

Ладони так привычно легли одна в другую, что удивились оба.

—  Шемякин, Бэзил Шемякин, — подсказал он и принял­ся искать в кармашке кожаной обертки блокнота визитную карточку.

—   Вы, что же, ирландец? Независимый или ваша газета так далеко, что я не слышала такого имени?

—   Нет, мисс... Я правильно говорю?

—   Вы правильно говорите.

—     Да, мисс Чунг... То есть нет, в том смысле, что я не ирландец. Я пишу на языке, на котором вы просто не читаете. А газету мою определенно знаете.

Визитная карточка лежала возле зажигалки, придавлен­ная пальцем с кольцом, матово сверкнувшим сероватым камнем.

—   Вау! Да вы — коммунист!

—  Должно быть, — сказал он. — А вы — известный знаток капиталистических воротил и закадычный друг многих из них в этом районе Азии, верно?

—   Зовите меня просто Барбарой, Бэзил.

Предложение означало переход на «ты», хотя в англий­ском все оставалось по-прежнему.

—   Спасибо, конечно...

Перед ней ничего не стояло, но он не рискнул что-нибудь предложить, хотя официант вертелся рядом. «Профи» в клу­бе не угощали, каждый пил и ел на свои, а если случалось поставить кому бочкового или баночного, в ответ непремен­но следовало то же самое.

—   Давно в этом городе, Бэзил?

Он попытался прикинуть, сколько ей лет, и решил, что около тридцати или немного больше. Но с китаянками или полукровками чаще ошибаешься в этом отношении.

—     Да как считать... Первый раз в шестьдесят шестом, потом еще... и так до сих пор.

—   И на последующие годы в ожидании победы колхозно­го строя и социалистической индустриализации в этой бла­гословенной стране, — сказал обретавшийся рядом Гэри Шпиндлер из «Бизнес уик» и по совместительству «Файнэншл ньюс», а также неизменный казначей клуба, ходячий компьютер, походивший на Мефистофеля в раннюю пору возмужалости. Скулы тщательно выбривались, а бороденка обстригалась под жало копья. Тяжелый нос нависал над ярко-красными мокрыми губами, кривившимися от чувства умственного и другого превосходства, постоянно владевше­го Шпиндлером. Это чувство в особенности овладевало им, когда доводилось встречаться с Шемякиным. Он не разгова­ривал с русскими по причине их врожденной тяги к погро­мам и революциям. Они оказались за одним столом, потому что других мест не оставалось.