Игорь Бурлаков - Столичный миф Страница 44

Вот и лифт. Теперь дорога на самый верх. Недолгое заключение в светлой кабинке. Остановка. Из лифта надо повернуть направо, на железную пожарную лестницу. Закрывая за собой коридорную дверь, Колдун поежился, свежо на ветру.

На плоских крышах давно уже лето: черный гудрон не упустит солнечный жар. В мягкой липкости скользнет и завязнет любой солнечный луч.

Сразу после укладки смола гладкая и блестящая. В ней плавают синие тени облаков. Раз-и, два-и, три-и — медленно вальсируют они с одного невидимого глазу бугра на другой. В погожий день плоская крыша добродушна. Она ласково чмокает подошвы башмаков.

Но недолго крыше быть зеркалом. Хозяин-ветер в Москве редко ходит без пыли. Крупинки городской копоти въедаются в гудрон намертво. На черном поле вырастает серый мох. Шершавая накипь. Ноздреватый асфальт. Жесткая шкурка, как у дельфина.

Колдун остановился перед поручнем. Он не собирался на него облокачиваться: тонкие трубочки с трудом держат сами себя. Куда уж им еще кого-то удержать. Аж вздрагивают на ветру.

А может, это сейчас кто-то проехал под землей, и прутья ограды попали в резонанс с подземной дрожью и гулом. В центре много подземелий, там круглые сутки катаются длинные тяжелые трейлеры. Там ходят поезда. Московские дворики часто скрывают в своих глубинах пахнущие разогретым машинным маслом вентиляционные шахты. Они пронизывают зыбучие плывуны до самых глубоких и тайных московских пещер.

А ветер и вправду сильный. Сильный, а теплый. От него не хочется отворачиваться. Действительно, летний. Колдун посмотрел вдоль улицы Горького. Сколько же в Москве светофоров! Целая галактика трехцветных пульсаров.

Никогда они не останавливаются. Лишь иногда, поздно ночью, на глухих перекрестках, они дремлют в один средний глаз. Отмигиваются желтым светом от редких машин. Но к утру светофоры опять переходят на положенный ритм.

Все важные светофоры в Москве управляются из единого центра. За его железными дверьми стоит специальный компьютер. Он день и ночь подгоняет светофоры и регулирует регулировщиков. А когда страсть на дорогах выдыхается и напряжение спадает, он открывает протоколы прошлых пробок и пишет сценарии будущих. Он знает, где ездить опасно, а где аварий не бывает никогда. Он оптимизирует, направляет, бесконечно подстраивает потоки людей. На всех перекрестках медные компьютерные щупальца поднимаются из укромных люков и раздуваются на концах в цветные стеклянные пузыри.

Когда на переходе вместо ожидаемого «зеленого» вдруг снова зажигается «красный» — это работает компьютер. Это значит, что где-то случилась заминка, и компьютер теперь пропускает потоки, стараясь разгрузить переполненную дорогу. Далеко не всем нравится зависеть от электронной души. Хотя многие люди считают, что без нее ездить по Москве было бы гораздо медленней и опасней.

Но светофоры в Москве мигают не только для людей. Компьютер кодирует в раскладе огоньков, в их паузах и якобы случайных перескоках, текст. Странный текст для луны. Один такт тысячи светофоров — одна страница. За ночь в небо уходит целая книжка земных радостей и печалей.

Компьютер знает даже про облака, ведь он каждый день читает прогноз погоды. В дождливые ночи одна и та же страница повторяется по многу раз.

Светофоры мигают, сигналят тем, кто без тела, обходясь одним светом, скитается в вакууме по пепельным лунным полям. Бледные тени пристально смотрят на нас.

Свет луны — жаркий свет. В полнолуние раскатывали на траве льняные холсты. Жесткий свет за ночь выжжет все краски. Останется пепельно-белый. Кое-кто объяснит это особым видом бактерий, что садится на ткань из росы. Но не все в это верят. Особенно те, кто ради серебряного загара вылезет ночью из сырой глины болот. Когда люди бросают кладбища — вы думаете, жизнь там кончается? Нет. Она там только начинается.

С вещами вообще происходят странные вещи, когда на них никто не смотрит. Один философ выводил необходимость Бога из той мысли, что кто-то должен приглядывать за нашими вещами, пока мы сами на них не глядим — иначе они просто исчезнут.

Программист, исказивший электронную душу городского компьютера, не был сумасшедшим. Как и не был лунатиком, променявшим дневной свет на второе светило. Он был слишком большой реалист — может быть, больше, чем стоит быть потому что не так уж и много вещей в нашем мире реально существуют. Он был слишком большой реалист, поэтому Колдун смог купить его. И теперь, каждую ночь, когда над Москвою восходит луна, светофоры дуреют и программа-вирус перекачивает на луну маленькую частичку земной жизни. Радости, печали, сплетни, слухи — желанный корм для скучающих хозяев луны. Они нас понимают: не так уж далеко ушли люди к солнцу; до сих пор женских циклов тринадцать в году — по числу лунных месяцев. Ночью люди другие…

Дневные люди лунатиков недолюбливают. Они считают, что с ними иметь дела против правил. Они считают, что дневной мир прекрасен и что тот, кто против, — опасный бунтарь.

Но мир дня — денег, обязанностей, дел, работы — только часть мира вообще. И иллюзии, сны, мечты, наваждения и томления — точно такая же часть этого мира. Любой человек знает, что жизнь гораздо сложнее, чем он себе представляет. Наш мир совсем не кончается в одном городе, в одной стране, на одной планете. Он бесконечен не только в пространстве: иначе откуда вновь и вновь появляются странные мысли о предыдущих воплощениях? Жаль, видимый горизонт так мал — мальчик, перебирающий песчинки познания, сидит на берегу Океана, у которого все дно в этом песке.

Дело устойчиво, когда мало зависит от конкретных людей. Чем система больше, тем ее люди меньше представляют себе, что именно и для кого они делают. И в самой большой системе — в мире, где даже волосок не падает просто так, это свойство доведено до абсурда. Люди просто живут: работают, пьют и отдыхают, безобразничают, молятся и смеются. И вращают колесо.

Тучи над головой разошлись. Сквозь восточные облака к земле потянулись желтые лучи. Их свет отложил на запад сизые тени. Колдун смотрел в сторону солнца. Там где-то ему померещился купол Исакия. Тяжелый колокольчик покачнулся над Солянкой. По Чайна-тауну поплыл неслышный звук. Но, может быть, Колдун просто слишком сильно прищурился. Колдун подумал о том, что пора ему, пора возвращаться домой.

Конечно, далеко не все он успел посмотреть. Слишком много любопытных вещей в подсознании москвичей. Но пора возвращаться домой.

Колдун вернулся к лифту, спустился на первый этаж. Постоял возле телефона, но звонить никому не стал. Махнул рукой и отправился в аэропорт.

43

Ровно тридцать лет назад, хмурым весенним утром, на восточной окраине Москвы могучая рука бросила в оттаявшую грязь белые бетонные блоки. Они быстро пустили вниз железные корни коммунальных труб и взошли кварталом девятиэтажек.

Через год или два, в эту же самую произрастательную грязь, та же могучая рука высадила прутики-саженцы. И они тоже пустили корни, и выросли скоро в высокие, коренастые тополя.

Год-другой прошел в отдыхе и тишине. А потом новостройку опоясали ведьмины кольца рыжиков-гаражей. Густо высыпали. Один к одному прижимают бока, будто боятся, что не хватит им на земле места. Блекло-рыжие, красно-бурые то ли от выцветшей охры, то ли от ржавчины, то ли от того и другого вместе. Помеченная фэновскими аэрозольными баллончиками, длинная полоса неровного тонкого железа тянется, на сколько хватает глаз.

А прямо над ней по изогнутому бетонному лотку с высокой эстакады съезжают машины, одна за одной. Окружная дорога — громкий сосед. Кажется, дышишь не воздухом, а этим равномерным грохотом. Он такой же материальный, как железо, бетон и асфальт.

Дорожка вдоль дома кончается тупиком. Водитель черной машины этого не знал, оттого без толку взвизгнули его тормоза. Подпрыгнув на бордюрном камне, машина вылетела и остановилась на зеленой траве.

Целую минуту черная «BMW» со свежей вмятиной над лючком бензобака стояла недвижно, будто внутри машины никого не было. Потом невидимая рука повернула ключ, двигатель стих. Открылась передняя дверца. Мужик внутри отстегнул ремень, повернулся боком. Опустил ноги на землю.

На мусорный бак в пятнадцати метрах позади, между вторым и третьим подъездами, села только что вспугнутая ворона. Она внимательно смотрела своим круглым блестящим глазом на машину, ожидая от нее нового подвоха. Но водитель не шевелился. И скоро птица занялась своим делом: принялась раскачивать большую картонную коробку, лежащую на самом верху.

А Добрый День сидел, смотрел, как тень дома прямо перед ним обрывается острым углом. Добрый День морщился, его мучила изжога. Его мучила изжога, потому что ситуацию он чувствовал нутром.

От Лехи Добрый День выскочил на Садовое кольцо. Потом с кольца свернул налево, попал на шоссе Энтузиастов. «Шоссе Энтузиастов» — хорошее название: юмористы-большевики так переименовали путь колодников на каторгу, Владимирский тракт. Проехав все шоссе до окраины, Добрый День оказался на Окружной.