Игорь Бурлаков - Столичный миф Страница 45

От Лехи Добрый День выскочил на Садовое кольцо. Потом с кольца свернул налево, попал на шоссе Энтузиастов. «Шоссе Энтузиастов» — хорошее название: юмористы-большевики так переименовали путь колодников на каторгу, Владимирский тракт. Проехав все шоссе до окраины, Добрый День оказался на Окружной.

К этому времени он немного пришел в себя. Его страх немного унялся. Но заставить себя повернуть обратно Добрый День не смог. А за город ехать ему было незачем. И тогда он стал кружить вокруг Москвы. Остановиться Добрый День не мог: задание не выполнено. Вся чудовищная энергия, что он обладал, упиралась ему в загривок и требовала действовать, и настаивала на активности, и приказывала не сдаваться.

Лехин дом находился не в центре города. И когда Добрый День чувствовал, как ужасная кухня приближается слева, ему становилось тяжело дышать. Он стирал со лба пот и отодвигался на крайнюю полосу. Но скоро дорога уводила машину немного подальше, и язык страха отползал обратно за разделительный барьер.

Когда бензобак опустел, Добрый День съехал в город передохнуть. Теперь он сидел, смотрел вокруг. Глаза его, помимо воли, механически отслеживали обстановку.

Вот открылась дверь третьего подъезда. Показалась бабуля с сумкой. Сумка в красную и зеленую клетку. Тощая пружина закрыла за бабушкой дверь. На двери был когда-то кодовый замок. Потом его вырвали из баловства местные пацаны. Только железный остов остался, да три проводка — синий, красный, зеленый — мелькнули, пока дверь была открыта.

Старость — не радость, чтоб меньше болели ноги, на Востоке пожилые люди обувают их в резиновые калоши. А бабуля, видно, собралась в соседний магазин — вышла в шлепанцах. Красных мягких шлепанцах на резиновой подошве.

Шлепанцы! Добрый День зарычал. Ворона перестала возиться в коробке. Повертела туда-сюда своей головкой с черными прилизанными перышками. Но настороживший ее звук уже смолк. Снова начала раскачивать коробку. А Добрый День задумался о том, что происходит сейчас в главном офисе «Чингиз-ойл».

— Ну кой черт он поперся на кладбище? — в третий раз задал Слава дурной вопрос. Вопрос был плохой, вопрос был бессмысленный. На него не смог бы ответить даже сам Добрый День. Если бы, конечно, стоял он здесь. Хотя Слава очень надеялся, что до этого дело не дойдет. Не любил он Доброго Дня. Слава посмотрел на Чингиза, ласкового, точно майское солнышко за окном, на Петра Егоровича, бледного от злости, как синяя окалина. Видно было, что никто не собирается ему отвечать. Слава продолжил:

— Ей-Богу, поубивают нас всех твои отморозки, Петр Егорович… Надо бы его…

— Пусть сперва вернет бабки, которые я сегодня за него заплатил, — сразу ответил Петр Егорович.

— Ага, — резюмировал Чингиз. И все трое выругались.

Добрый День завел машину. Что ни говори, приятно для мужского уха журчит мотор. И место красивое. Здесь неподалеку живут две девчонки, с которыми Добрый День время от времени общался. До Кати ехать пять минут. До Веры десять. Жаль, к ним нельзя сейчас. Ждет там, наверное, не дождется его чингизовская братва.

Наверное, не дождется, подумал Добрый День. Хорошие девчонки, надо сказать. Эх, жизнь…

Заглушил мотор. Вылез из машины. Добрый День не собирался никуда ехать. Он просто хотел попрощаться. Аккуратно закрыл замок, включил сигнализацию. Похлопал по крыше: спасибо за службу. Ты не подводила меня, черная красавица. Но, знаешь, дороги… Дороги, они, бывает, расходятся.

Посмотрел на ворону: маленькая птичка методично раскачивала коробку из-под телевизора. Равномерно хлопали черные крылья. Неожиданно коробка попала в резонанс, некоторое время балансировала на краю контейнера, потом рухнула наружу. Птица с карканьем отлетела в сторону. Потом спустилась ниже. На лету схватила что-то блестящее и сразу поднялась на сук.

Мусор рассыпался во всю ширину асфальтовой дорожки. Местный дворник плохими словами будет поминать бомжей; никогда не поверишь, что вороне такое под силу.

Добрый День прошел мимо всех шести подъездов, потом повернул на улицу. По грязной тропинке пересек вытоптанный, укатанный, как асфальт, газон. Дождался зеленого сигнала, ступил на переход.

В два — нет, в три ручья идет поток. Всегда тесно на этом шоссе. Час пик, не час пик…

Встал на обочине. Поднял руку. И тут же, вынырнув из среднего ряда, подкатил старенький «Москвич». Дед за рулем проскочил дальше на десять метров. Увидев, как неторопливо идет к нему возможный пассажир, всплеснул руками и дал задний ход. Но опять опоздал с тормозом — Добрый День едва успел прижаться к грязному борту стоящего на обочине грузовика. Молча открыл переднюю дверь, протянул деду полтинник:

— В Домодедово.

И принялся отчищать грязь с правого рукава куртки. Три жесткие пружины упирались в него снизу, едкий синий дым «Пегаса» щекотал нос. Вот это жизнь! Когда Окружная мелькнула сверху и осталась позади, на душе как-то сразу полегчало.

Прощай, Москва. Мне здесь было весело. Что говорить, мне здесь было хорошо. Но приключения, видимо, желают продолжаться.

44

Добравшись за полчаса до Юго-Запада на такси, Леха минут сорок плутал меж белых домов. Он искал свою машину.

Вчера Леха нашел дорогу к Аллочкиной тетке с первого раза, но ему просто повезло, или, может, его несли крылья любви. А сейчас он не спал всю ночь и оттого в домах путался. Его глаз был приучен к архитектуре центра. Там фасады отличаются совсем другими деталями. А на Юго-Западе все было ему на одно лицо. Москва — это очень разный город.

Вернее, это вовсе не город. С точки зрения архитектуры, единый город Москва в действительности не существует. Москва — это просто куча городов и деревень, объединенных общей дорожной системой.

Что может быть сходного в вечернем костюме улицы Горького и спальным мешком Матвеевского? В чем связь Хаммер-Центра и бревенчатых изб Сокола? А суровый полированный гранит Усопшего напротив кремового торта Блаженного, это вам как?

Надо сказать, старая московская архитектура вообще слаще новой: розовый Большой театр так и хочется съесть, начав с верхних шоколадных коней. Разве что-нибудь в нем есть общего с трубами заводов Заставы Ильича? Нет. Редкий, редкий индустриалист будет от его труб получать удовольствие, разглядев в них фаллический символ. А нормальному человеку от заводских труб захочется кашлять.

Нет, не город Москва, не город — скажет архитектор.

А вот с точки зрения теории систем — Москва великолепный город. Эта теория говорит, что чем больше друг от друга отличаются входящие в систему компоненты, тем она устойчивее. Тем сильнее она развита; тем система живучей и надежней. Это значит, что московским архитекторам и дальше будет позволено чудить. Потому что, когда вся Москва станет на одно лицо и Кутузовский проспект сроднится с Измайлово, столичная жизнь на Москве кончится.

В очередной раз свернув налево, Леха всерьез задумался: был он уже в этом дворе или нет? Вроде был. А вроде нет. Решил позвонить Аллочкиной тетке, спросить ее номер дома и как к ней идти. Но оказалось, записную книжку он оставил дома. Продолжая обшаривать на всякий случай карманы, Леха шел дальше — и вдруг увидел свою машину.

Повеселел, доставая ключи. Отключил «сигналку». Завел двигатель, поднял капот. Нашел в багажнике пластиковую бутылку с кипяченой водой, долил доверху бачок омывателя. Потом протер мягкой плюшевой тряпкой стекла. Осмотрелся, прикинул, как будет выезжать: народ за ночь понаставил машины в упор. Спереди и сзади не наберется и полметра. Ничего. В таких делах хуже некуда, когда кто-нибудь советует. Обязательно поцарапаешься. Одному спокойнее. Хорошо, когда руль с гидроусилителем: колеса до конца можно на месте поворачивать.

Воздух теплел. Весной две погоды: одна ночью, другая днем с десяти утра. Ночью спишь под толстым одеялом, а днем можно запросто на солнце сгореть. Хотя, конечно, майский загар под Москвой — роскошь, его нужно выжидать, его нужно ловить. Май есть май: все-таки еще холодно.

Через пятнадцать минут Леха уже выбрался со двора и по узкой дорожке съехал в искусственный овраг, где на дне лежало нужное ему шоссе. Опустил стекла. Ветерок — хорошо. Судя по всему, к обеду солнце будет по-настоящему припекать.

Леха еще раз посмотрел на совершенно пустой тротуар. Неизвестно откуда у фонарного столба вдруг появилась фигурка. Леха притормозил.

— Привет. — Колдун открыл дверцу.

— Здорово.

Колдун основательно уселся, потом повернулся к Лехе:

— В аэропорт не отвезешь?

Леха подумал: а почему бы и нет? Жилка-интуиция шевельнулась там, где-то в голубом клубке спутанных желаний и намерений, бывшем когда-то расчесанной пряжей, а к этому часу спутавшейся неизвестно во что. В то самое «что» или «нечто», во что превращается моток спагетти с одним началом и одним концом, после того как его вынешь из кипятка и положишь в миску. Сказать честно, Леха и сам не знал, чего он хотел. Он почувствовал что-то такое, что повлекло его сейчас в аэропорт.